XXVI. Рескрипты императора Павла графу Суворову-Рымникскому.
1) От 13 февраля 1799,
«Господин генерал-фельдмаршал граф Суворов-Рымникский! Отправляя вас по требованию верного союзника нашего, римского императора, и сходственно с желанием Нашим, для предводительства войсками, под начальством эрцгерцога Иосифа Палатина венгерского назначенными в Италию действовать против французов, предоставляем вам право, когда вы нужным признаете, требовать умножения числа войск Наших, относясь лично к Нам. Впрочем, подвиги ваши, усердие и вера всем известны. Продолжайте с Богом, и враг блага общего вами же поражен будет. Пребываем вам благосклонны.
Павел».
2) От 1 марта 1799.
«Господин генерал-фельдмаршал граф Суворов-Рымникский! За нужное признаем мы отдать вам в совершенное распоряжение назначенные к соединению и действию в Италии с цесарскими войсками, корпусы войск Наших, под командой генерала Розенберга и генерал-лейтенанта Германа, включая тут и батальоны, для составления Мальтийского гарнизона отправленные. Объявив сей рескрипт, силой оного примите начальство над оными войсками, распоряжаясь оными к пользе общей. Мы же молим Бога нашего, да благословит ополчение наше, даруя победу на враги веры христианской и власти от Всевышнего постановленной, и да пребудут воины российские словом, делом и помышлением истинными сынами отечеству и Нам верноподданными».
3) От того же 1-го марта.
(Собственноручный).
«Граф Александр Васильевич! Нужным нахожу, чтобы вы приказали обоим корпусам Розенберга и Германа относиться во всем к вам, а не ко мне, мимо вас. Желаю вам здоровья; ибо за успехами не станет. Есьм вашим».
(Сб. кн. А. А. Сув. – Фукс, II, 12 и 13).
XXVII. См. «Собрание писем и анекдотов, относящихся до жизни А. В. князя Италийского графа Суворова-Рымникского». Москва, 1809 (3-е изд. 1814).
Военное министерство
Назначение мое на должность товарища военного министра последовало 30-го августа 1860 года; но я не мог оставить прежнее свое место начальника главного штаба Кавказской армии ранее 28-го сентября. Переезд от Тифлиса до Петербурга, с многочисленною семьей, в позднее осеннее время, при тогдашних средствах сообщения, представлял нелегкое дело, а к тому же в дороге я схватил простуду, и мы должны были остановиться в Москве на несколько дней, до моего выздоровления, так что в Петербург прибыли лишь 28-го октября, накануне погребения вдовствующей Императрицы Александры Федоровны, кончившей жизнь 20-го октября.
Первоначально поселились мы во временной квартире, нанятой для нас понедельно у Казанского моста, на Екатерининском канале (в доме Ковалевского); но помещение это было неудобно и дорого, а потому нужно было искать другое жилье. После нескольких дней поисков, нашлась приличная квартира на Английской набережной (в доме Челищева), на наем которой разрешено было отпускать из казны 3500 рублей ежегодно. Но квартира эта потребовала некоторых приспособлений; поэтому семья моя переместилась туда прежде, чем я мог переместиться, так что мне пришлось некоторое время жить одиночно в гостинице «Демут». Переехал я на Английскую набережную только в конце ноября.
Первые дни по приезде в Петербург, разумеется, были посвящены официальным представлениям и визитам. Военный министр Николай Онуфриевич Сухозанет принял меня, хотя и любезно, но заметно без удовольствия. Ему не могло быть приятно мое назначение, состоявшееся не по его выбору, а по рекомендации князя Барятинского. Генерал Сухозанет смотрел на меня как на кандидата на место преемника его. Притом у него должно было оставаться в памяти, что до назначения моего начальником главного штаба на Кавказ наши отношения с ним, с первых же дней его вступления в должность министра, были не совсем дружественные; я имел тогда повод считать себя обиженным и просил об отчислении меня от Военного министерства.
31-го октября представлялся я Государю в Царском Селе. Прием Его Величества был самый милостивый, ласковый и продолжался около получаса. Главным предметом разговора, конечно, были дела кавказские1. Прежде всего я доложил все, что было поручено мне фельдмаршалом князем Барятинским, в особенности же его убедительные просьбы об оставлении на Кавказе еще на некоторое время 18-й пехотной дивизии, а также о разных вопросах личных, интересовавших фельдмаршала. Государь слушал мой доклад внимательно и благосклонно, показывал теплое участие лично к князю Барятинскому; но дал мне заметить, что я слишком усердно исполняю роль адвоката, что я должен в своем новом звании быть беспристрастным и не смотреть с кавказской точки зрения. Государь высказал, что при тогдашнем затруднительном положении наших финансов необходима крайняя бережливость и что Кавказ поглощает слишком много средств. Я позволил себе объяснить Государю, что даже в видах финансовых нерасчетливо оставить дела на Кавказе в недоконченном виде, что лучше теперь нести некоторые затраты, чтобы достигнуть окончательной цели- полного умиротворения края, чем сокращая расходы, протянуть дело еще на многие годы и оставить без плодов сделанные уже затраты. Я не мог не заметить в словах Государя отголоска мнений, ходивших относительно Кавказа, как в Военном министерстве, так и в публике.
Императрице я представился лишь 10-го ноября; ранее этого числа не было приемов у Ее Величества по случаю недавних родов (21 сентября родился Великий Князь Павел Александрович). Из прочих членов Императорского семейства особенно благосклонно приняла меня Великая Княгиня Елена Павловна, которая с давних пор оказывала и мне и моему брату Николаю самое милостивое расположение и любезное внимание. Мы оба удостаивались частных приглашений к Ее Высочеству, то к обеду, то по вечерам.
Пока Их Величества жили в Царском Селе, куда военный министр ездил ежедневно с докладом, я был почти совсем освобожден от служебных обязанностей: по утрам разъезжал с визитами; по вечерам знакомился постепенно с делами министерства; видался довольно часто с братом Николаем, который в то время был еще весь погружен в крестьянское дело, – также с сестрою Мордвиновой и с некоторыми из прежних хороших приятелей (И.П. Арапетов, семья Карповых и др.).
О вступлении моем в должность товарища военного министра было объявлено в Высочайшем приказе 1-го ноября, причем было сказано определительно, что мне непосредственно поручаются в заведывание «хозяйственные» департаменты министерства, на правах, присвоенных товарищу Положением 4-го января 1851 года (при назначении князя Вас<илия> Андр<еевича> Долгорукова товарищем к князю А.И. Чернышеву). Несмотря на этот категорический приказ, генерал Сухозанет продолжал сам непосредственно входить во все дела и дал приказание, чтобы доклады по всем департаментам, даже самые маловажные, присылались прямо к нему. Было ли это недоверие его ко мне или нежелание что-либо выпустить из своих рук – не знаю; но во всяком случае мне было весьма неприятно и унизительно, после прежнего моего самостоятельного положения на Кавказе, сделаться безгласным и бездейственным ассистентом, прочитывать бумаги, уже бывшие у военного министра, при возвращении их с его резолюциями в департаменты и чувствовать себя «лишнею спицею в колеснице». Изредка военный министр передавал мне на просмотр какую-нибудь бумагу или дело; но поручения эти большею частию были такого рода, что легко было видеть намерение только чем-нибудь занять меня и тем отнять у меня повод к жалобе на совершенное устранение меня от дел. Такое положение мое было крайне неприятно; но на первое время я молчал и только изливал свою досаду пред братом Николаем, с которым мы были с детства очень дружны. Только с ним одним я мог быть вполне откровенным и делиться мыслями.
Николай Онуфриевич Сухозанет был человек старого покроя: под видом добродушия у него была известная доля лукавства, или что называется- «себе на уме». Впрочем, думаю, что он был человек не дурной, совсем не такой, каким был старший его брат Иван Онуфриевич Сухозанет, которого можно было вполне назвать злым и жестоким самодуром. Николай Онуфриевич, напротив того, был человек добрый, но весьма мало образованный, почти полуграмотный. В описываемое время ему было 67 лет от роду; но он имел уже вид дряхлого старика: весь белый, тщедушный, полуслепой. Утром приободрится, смотрит живым и бойким; а к вечеру – в полном расслаблении. Ежедневные поездки в Царское Село с докладом были для него крайне тяжелы: по возвращении оттуда он приезжал обыкновенно с вокзала железной дороги в квартиру дежурного генерала, в здании Главного Штаба, где ожидали его некоторые из директоров департаментов и другие лица, имевшие надобность видеть министра; в числе их – и я. Старика, еле живого, вводили под руки в кабинет генерала Герстенцвейга, где ожидал его камердинер с переменою платья. Я был несколько раз свидетелем его разоблачения: с него буквально стаскивали всю наружную меховую оболочку, и, после нескольких минут отдыха, он передавал по принадлежности доложенные бумаги для дальнейшего канцелярского исполнения.
Случалось мне приезжать к министру и по вечерам. Он жил на Большой Миллионной, в наемном доме князя Владимира Иван-<овича> Барятинского, том самом, который некогда принадлежал князю Чернышеву (тестю князя Владимира Барятинского) и где он жил прежде, чем куплен был для жительства военного министра великолепный дом Татищева, в Малой Морской (впоследствии подаренный ему). Обширная, длинная зала в нижнем этаже служила кабинетом министру. По вечерам, только в самой глубине залы, одна лампа с зеленым колпаком освещала стол, стоявший пред кушеткой, на которой лежал старый министр; вся остальная часть залы была погружена во мрак. Н.О. Сухозанет занимался в полулежачем положении, с зеленым зонтиком на глазах. Толстый чиновник, выслужившийся из писарей (Харжевский), обыкновенно читал ему вслух бумаги и даже большею частию писал за него резолюции под диктовку министра.
Ближайшими и самыми влиятельными помощниками министра были: директор канцелярии генерал-майор конной артиллерии Александр Федорович Лихачев и дежурный генерал генерал-адъютант Александр Данилович Герстенцвейг. Оба они, люди способные и честолюбивые, ворочали всеми делами. Лихачев, как давнишний подчиненный генерала Сухозанета по артиллерии, был у него почти домашним человеком; он как-то в особенности недружелюбно смотрел на мое появление в министерстве. Лихачев-человек желчный и резонер – не был даже в силах скрывать свое нерасположение ко мне. Напротив того, А.Д. Герстенцвейг, хотя, может быть, также не очень сочувствовал моему назначению, однако ж был со мной, по крайней мере по наружности, в самых лучших отношениях.