Управление нового наместника, генерал-адъютанта князя Михаила Дмитриевича Горчакова – человека старого, нервного, слабого и физически и нравственно, – составляло совершенную противоположность суровому режиму его предместника. Поляки, сохраняя до поры наружное спокойствие, пользовались слабостью русского управления и хитро проводили свои тайные замыслы. В 1857 году, при съезде в Варшаве трех монархов – все обошлось вполне благополучно; оказанный им прием казался даже сочувственным; но знаменитая фраза в речи Императора Александра П-го «pas de reveries» была как бы ушатом холодной воды, вылитой на горячие головы польских передовых людей. Заграничные вожаки усугубляли свои происки. Фантазии их снова разыгрались с открытием войны в Италии в 1859 году. Поляки были глубоко убеждены в том, что Наполеон III, освободив окончательно Италию, предпримет поход на Россию для освобождения Польши. Но Вилла-Франкский мир был новым разочарованием; поляки увидели, что покровитель угнетенных народностей не только ничего не предпринимает в пользу Польши, но и в отношении к итальянской нации, за которую он прежде так горячо вступался, стал теперь в положение почти враждебное, воспротивившись довершению ее единства.
Политическая деятельность польской эмиграции представляла редкое в истории явление по той настойчивости, с которою так долго поддерживалась революционная агитация, при столь малых вероятиях успеха, можно даже сказать, при полной несбыточности цели. Настойчивость эта особенно замечательна при известной подвижности и впечатлительности польского национального характера и при тех раздорах, которые не прекращались в самой среде польских деятелей. Польские революционеры, как за границей, так и в самой Польше, делились на два противные лагеря: «белых» и «красных», то есть на партию аристократическую и партию демократическую. Во главе первой стоял престарелый князь Адам Чарторыйский, бывший некогда любимцем императора Александра I и, как известно, имевший на него большое влияние в начале его царствования. Не успев достигнуть своих целей относительно восстановления Королевства Польского в прежних его границах, князь Чарторыйский однако ж оставил по себе в России глубокие следы, ополячив значительно молодежь в Литовском крае, в продолжение двадцатилетнего его кураторства в Виленском университете. В 1823 году он был уволен и от этой должности и с тех пор, сохранив звание сенатора, проживал за границей до 1830 года, когда он явился в Варшаву и стал во главе революционного правительства. Только накануне взятия Варшавы русскими войсками (1831 г.) князь Чарторыйский сложил с себя звание президента и уехал в Париж, где с тех пор непрерывно вел козни против России. Он принял на себя роль претендента на корону будущего короля польского. «Hotel Lambert» – жилище князя Чарторыйского в Париже- служило как бы главным штабом партии «белых».
С другой стороны, средоточием партии «красных» был «Центральный комитет», имевший также пребывание в Париже. Беспрерывные раздоры не только между «красными» и «белыми», но и в самой среде Центрального комитета, – повели к распадению последнего на разные фракции. Когда принц Луи Бонапарт, имевший тайные связи с партиею князя Чарторыйского, провозгласил себя императором, Центральный комитет польский должен был перенести свою главную квартиру в Лондон; фракция же его, оставшаяся в Париже, нашла себе покровителя в лице принца Жерома Бонапарта, и под крылом его образовалась так называемая «Батиньольская школа». Palais Royal – жилище принца-сделался таким же средоточием польской демократической партии, каким был Hotel Lambert для партии «белых».
Одним из самых ярых и задорных представителей партии «красных» был Мерославский (Meroslavsky), начавший свою революционную деятельность еще в революцию 1831 года. Тогда он 16-летним юношей состоял уже в чине подпоручика за ординарца при своем отце, начальствовавшем частию польской армии. После подавления мятежа он вместе с отцом бежал за границу и до-’ канчивал свое воспитание в Париже, под покровительством князя Чарторыйского. Но молодой Мерославский скоро (1836 г.) отпал от партии «белых» и передался противникам ее, в качестве военно-политического писателя и публициста. Он скоро приобрел в этой партии большой вес своею горячею приверженностию к крайним революционным идеям, своею самонадеянностию и смелостию планов, так что на него начали смотреть как на будущего вожака восстания. Он даже присвоил себе самозванный титул «диктатора» польского, после неудачной его эскапады в Познани в 1846 году, кончившейся заключением его на несколько месяцев в прусской крепости. Проживая потом то в Париже, то в Лондоне, он успел своим наглым хвастовством привлечь к себе множество слепых приверженцев из польской молодежи, которая благоговела пред рьяным «диктатором». Из числа этих энтузиастов немало пошло добровольцами в шайки Гарибальди.
Безрассудные проделки «красных» часто шли в разрез тонким планам партии «белых». Аристократия польская и в своей революционной деятельности оставалась верною шляхетским традициям старой Польши; идеалом ее было – восстановление королевства Ягеллонов, тогда как противники ее мечтали о республике. Тем не менее партия Чарторыйских избегала явного разрыва с «красными», на которых она смотрела как на необходимое орудие для осуществления своих целей. Аристократы взяли на себя роль дипломатических представителей польского дела пред Европой. Живя в довольстве в разных столицах и наслаждаясь всеми благами цивилизованного общества, они старались загребать жар руками демократов; а эти, в свою очередь, при всей ненависти к аристократам, берегли их» в двояких видах; от них и чрез них добывались денежные средства для поддержания восстания и самой эмиграции, а вместе с тем приобреталась и поддержка Европы. Только с помощью «белых» восстание в Польше могло сделаться вопросом европейским.
Вожаки польской крамолы, поддерживая связи с дипломатией, с высшим аристократическим обществом всей Европы, с Ватиканом и католическим духовенством, в то же время не гнушались и союзом с самыми демократическими элементами европейской революции. Они не отвергали ни партии Мадзини и Гарибальди, ни русских выходцев, ни раскольников, ни полудиких племен кавказских: везде искали они союзников, чтобы вредить России и подтачивать ее силы. В этом отношении нельзя не отдать справедливости необыкновенной деятельности и изобретательности, с которыми велась польская интрига. Вожаки ее пользовались всеми путями, чтобы пропагандировать революционные идеи и подготовлять восстание. Повсюду были у них агенты и пособники, не исключая даже петербургских правительственных сфер. Полезнейшими орудиями их были ксендзы и женщины; притворство, низкопоклонство, лесть, клевета, мистификации – все оправдывалось патриотическою целью. Едва ли можно найти во всей истории другой пример подобной систематической обширной и выдержанной интриги в преследовании политической фикции.
Русские эмигранты, с Герценом и Бакуниным во главе, вошли в союз с польскими революционерами. Сначала они примкнули было к Мерославскому; но потом же разошлись с этим хвастливым говоруном и сблизились с батиньольскою фракцией. Польские вожаки очень рассчитывали на помощь русских революционеров, уверивших их, что Россия находится уже в полном разложении, накануне общей революции, и что немедленно, как только поляки поднимутся, восстание распространится на всю Россию. Поляки верили, что сам Император не прочь отказаться от Польши и даже от западных губерний; что при первой демонстрации Франции Царь поспешит исполнить все требования польские. Подобные идеи были тогда в ходу в среде легкомысленной молодежи, не только польской, но и русской.
В числе разнообразных пружин, которыми действовала польская интрига, было систематическое извращение понятий молодежи. Агенты польской крамолы везде действовали на учащееся юношество, возбуждая среди него беспорядки и смуты, стараясь подорвать в нем всякое уважение к начальству, ко всему государственному строю. Также действовали они и на молодых офицеров; в этом отношении способствовало им то обстоятельство, что многие части армии, особенно же кавалерия и специальные роды службы были переполнены офицерами польского происхождения. Поляки умели ловко пробираться во все части администрации; занимали влиятельные должности, наполняли все специальные, технические ведомства: как-то учебное, почтовое, телеграфное, по железным дорогам и т. д. Они вторгались и во внутреннюю жизнь русской семьи в званиях домашних учителей, воспитателей, управляющих имениями. Не говоря уже о том, что в западных губерниях России землевладение находилось почти исключительно в руках польских помещиков, весь край был вполне ополячен, даже там, где масса сельского населения была русская и православная. Ополячиванию Западного края способствовали чрезмерная доверчивость и близорукость начальства местного и центрального. Правительство привыкло само считать этот край польским. В течение долгого времени, под глазами русских властей, деятельно велась польская пропаганда. Враждебные России элементы еще усилились в крае в конце 1860 года и начале 1861-го массою возвращенных из Сибири, из Оренбургского края и Кавказа поляков, сосланных в разное время за участие в прежних заговорах и революционных попытках. Ни ссылка, ни приобретаемая с летами рассудительность, ни сближение с русским обществом и русскими товарищами не образумили их. Они возвратились на родину теми же восторженными безумцами, какими были в молодости.
Систематическая, неустанная работа польской крамолы подготовляла постепенно почву для успеха замышленной революции. Круг действий не ограничивался Царством Польским и западными губерниями; даже в столицах и во внутренних губерниях образовались тайные революционные кружки, польские и русские. Руководящий комитет петербургский был в сношениях с секциями в Москве, Киеве, Одессе, Вильне, а с другой стороны, сам получал указания из Варшавы и от заграничных вожаков. В этих революционных кружках группировались личности самые разнородные, но преимущественно юношество; тут были и чиновники и офицеры, литераторы, учителя, студенты, юнкера. Руководители кружков коварно заманивали неопытную молодежь.