омства, доклады мои, разумеется, сделались очень продолжительными. Мне случалось оставаться в кабинете Государя по полутору часу и более, не считая тех случаев, когда доклад мой заканчивался или прерывался каким-нибудь экстренным совещанием. Несмотря на такую продолжительность докладов, нередко случалось, что за множеством мелочных вопросов не успевал я доложить основательно наиболее серьезные дела.
Государь держался так педантически расписания докладных дней министров, что не допускал изъятий в самые большие праздники, ни по каким чрезвычайным случаям. Не только в Новый год, в дни больших Царских выходов и церемоний, но даже в печальные дни погребений особ Царской семьи – доклад все-таки не отменялся; допускалось только разве изменение часа. В прежнее время час доклада военного министра был 9 с половиной часов утра; потом в 10, а в последние годы уже в 10 с половиной часов. Несмотря на то, что изменение определенного часа случалось весьма редко, – ежедневно, около 9 часов утра, приезжал ко мне дежурный при Государе фельдъегерь с объявлением часа доклада. В назначении часа соблюдалась педантическая точность; например – назначалось в 10 часов и 20 минут или в 11 часов без 10 минут, и когда случалось Государю по какому-либо особому случаю принять доклад несколькими минутами позже назначенного времени, то он всегда извинялся.
Позволю себе привести здесь некоторые случаи, характеризующие строгое соблюдение привычного порядка. Один из первых моих докладов по отъезду генерала Сухозанета в Варшаву пришелся в четверг; накануне получил я из Аудиториатского департамента довольно объемистую пачку докладов по военно-судным делам. Имея на тот день много других докладов, я отложил военно-судные дела до следующего дня. К удивлению моему Государь спрашивает меня: «А где же аудиториатские дела?» Тут только я смекнул, что по заведенному искони порядку дела эти докладывались по четвергам.
Другой случай: в Страстной Четверг, когда Государь причащался, не желая утомлять его после продолжительной церковной службы, я послал его Величеству на утверждение только приказ на тот день, приложив записку, что никаких спешных дел не имею, а сам приехал прямо в церковь, к обедне, чтобы вместе с другими принести обычное поздравление с причащением. Каково же было мое удивление, когда Государь, по окончании службы, обходя всех присутствовавших, строго мне заметил, что я напрасно так поступил.
Замечая, что продолжительные доклады утомляли Государя, которому приходилось после меня выслушивать еще несколько докладов, я пробовал предложить Его Величеству исключить некоторые маловажные предметы из числа дел, требующих Высочайшего разрешения. Но Государь никогда на это не хотел согласиться и требовал, чтобы все шло по-прежнему, без малейшего изменения. Одно только было допущено для сокращения продолжительности моих личных докладов: в те дни недели, когда личных докладов не было, я посылал утром Государю, кроме дневного приказа (который по давнишнему порядку должен был неупустительно являться каждый день), еще некоторые письменные доклады по таким делам, которые вовсе не требовали объяснений, ни длинного изложения, а в особенности наградные списки. Последними Государь любил заниматься лично и делал на них собственноручные отметки, хотя иногда и жаловался на эту скучную работу. И действительно, поступавшие в течение года представления к наградам составляли такую страшную массу, что для рассмотрения их требовалось очень много времени. Для облегчения Государю этой работы придумана была особая наглядная форма списков, которая так понравилась Его Величеству, что приказано было принять эту форму и в других министерствах.
В представленной мною Государю программе предстоявшей деятельности Военному министерству я вовсе не коснулся вопроса о военно-учебных заведениях, за исключением лишь юнкерских училищ и так называемых «училищ военного ведомства». Как уже сказано, все другие военно-учебные заведения не были тогда подчинены военному министру; главный начальник этих заведений (Великий Князь Михаил Николаевич, также как и предшественники его Великие Князья Михаил Павлович и Наследник Цесаревич Александр Николаевич) пользовался полною самостоятельностью, на равных правах с министрами.
В конце декабря 1861 года получил я, в числе многих других, приглашение от Его Высочества главного начальника военно-учебных заведений изложить мое мнение относительно тогдашнего состояния этих заведений и тех мер, которые я полагал полезным принять для улучшения их. Вопрос был щекотливый: тогдашние кадетские корпуса были близко мне знакомы по моей прежней службе в штабе военно-учебных заведений во времена Я.И. Ростовцева. И тогда я находил большие недостатки в организации и духе кадетских корпусов. С тех пор не произошло в них заметной перемены, кроме разве той, о которой я уже говорил не раз, а именно проникшей в эти заведения (несмотря на их замкнутость) заразы тогдашнего ложного либерализма, пренебрежения к военной службе, отрицания всяких авторитетов, а тем паче военной дисциплины. Большое число молодых офицеров, вовлеченных в политические преступления, служило очевидным доказательством распущенности и ложного направления воспитания в этих заведениях. Мне, в качестве военного министра, невозможно было уклониться от правдивого и откровенного ответа на запрос Великого Князя; интересы военного ведомства были тесно и непосредственно связаны с устройством и направлением того рассадника, который снабжает армию офицерами. Поэтому я счел своею обязанностью, не стесняясь личными отношениями, изложить мое мнение откровенно, хотя, разумеется, в самых мягких формах, наименее неприятных и Великому Князю, и самому Государю. В записке, сообщенной мною Его Высочеству 10-го февраля, высказана была та главная мысль, что соединение в одном заведении общего образования и воспитания детей с образованием специально-военным юношей – противно как педагогическим началам, так и требованиям военной службы. Вести вместе воспитание детей с 10-летнего возраста и юношей до 20-летнего крайне неудобно в общем нравственном отношении; но всего важнее то, что подчинение тех и других общему строевому расчету и военной обстановке ведет неизбежно к двойной невыгоде: с одной стороны, условия педагогические не дозволяют в деле воспитания малолетних детей применять к ним военную дисциплину и формы военной службы; с другой же стороны, допускаемые по необходимости в воспитательном заведении отступления от настоящих требований военной службы приучают юношей до самого выхода в офицеры смотреть на эти требования слегка, как на игрушку. Из этого соображения я выводил необходимость совершенного отделения общевоспитательных заведений от специально-военных, которые должны быть устроены для юношеского возраста с непременным условием строгого соблюдения всех действительных требований военной службы.
Мне осталось неизвестным, какое впечатление произвело заявленное мною мнение на начальство военно-учебных заведений. Знаю только, что мысль о разделении заведений на две категории: общевоспитательные и специально-военные была впоследствии принята в основание переустройства кадетских корпусов. Сам Великий Князь Михаил Николаевич ни разу не заговаривал со мною об этом вопросе. Государь только раз, в Царском Селе, коснулся моей записки о кадетских корпусах и дал мне возможность хотя в нескольких словах пояснить ему изложенную мною основную мысль, которую он выслушал молча. Позже, уже в октябре, последовало Высочайшее повеление об учреждении, под председательством самого Великого Князя Михаила Николаевича, новой комиссии для обсуждения составленного в штабе главного начальника военно-учебных заведений проекта преобразования кадетских корпусов. О результате работ этой комиссии скажу в своем месте.
На юго-восточных рубежах
После проезда Государя по Кубанской области отряды наши за Кубанью продолжали рубку просек, проложение дорог, устройство станиц и проч. Когда граф Евдокимов возвратился 12-го октября в Верхне-Абадзехский отряд, к нему снова явилась депутация от горских племен с прежними просьбами; но получила положительное и окончательное решение, чтобы все оставшиеся в горах племена непременно, до наступления ноября, избрали одно из двух: или переселиться на указанные места на равнинах, или же совсем покинуть Кавказ; депутации было объявлено, что в случае неисполнения этого требования к назначенному сроку войска двинутся в горы и очистят их силою оружия.
Мелкие племена, обитавшие в верховьях Большой и Малой Лабы и Ходзя (башилбаи, там, кизилбеки, баг и другие), подчинились требованию русского начальства: часть их переселилась на равнины за р. Белую, остальные ушли на южный склон хребта, чтобы с наступлением весны отплыть в Турцию, так что к концу года все пространство между верховьями Урупа и Ходзя до Главного хребта было очищено от горского населения. Войска продолжали беспрепятственно устраивать новую линию постов вверх по р. Белой. Что же касается до абадзехов и шапсугов, то по возвращении к ним депутации с последним решительным ответом графа Евдокимова воинственная партия в среде этих племен взяла окончательно верх, и решено было возобновить неприязненные действия против русских. 20-го ноября шайка горцев произвела нападение на команду, рубившую просеку на левом берегу р. Белой, причем были в войсках убитые и раненые. На другой же день более значительное скопище абадзехов проникло до станицы Ново-Лабинской (на низовьях Лабы, не далее 20 верст от Кубани) и произвело нападение так внезапно, что едва не ворвалось в станицу. Два раза горцы возобновляли натиск; но были окончательно отбиты подоспевшими двумя ротами пехоты и казаками соседних станиц. Горцы обратились в полное бегство и понесли большую потерю. С нашей стороны было 13 убитых и 9 раненых.
Из 12 новых станиц, устроенных за Кубанью, сформированы три новые конные полка; в составе Кубанского казачьего войска прибавилась седьмая бригада. В ноябре произошла упомянутая уже мною перемена начальства в Кубанской области: с назначением генерал-майора князя Святополк-Мирского начальником Терской области» и оставлением за графом Евдокимовым начальства в одной Кубанской области последний получил возможность сосредоточить все свое внимание на ведении дел за Кубанью.