Уже почти два года Суворов прожил в своем заточении, как вдруг совершился снова неожиданный оборот в судьбе великого полководца. В феврале 1799 года, как уже сказано, прибыл в село Кончанское флигель-адъютант Толбухин с следующим Высочайшим рескриптом (см. прилож. XXII).
«Сейчас получил Я, граф Александр Васильевич, известие о настоятельном желании венского двора, чтоб вы предводительствовали армиями его в Италии, куда и мои корпуса Розенберга и Германа идут. И так посему и при теперешних европейских обстоятельствах, долгом почитаю не от своего только лица, но от лица и других, предложить вам взять дело и команду на себя и прибыть сюда для отъезда в Вену».
Рескрипт этот привел Суворова в совершенный восторг: о чем мечтал он в лучшие минуты своей жизни, то сбывалось теперь, когда менее всего мог ждать такого счастья. Семидесятилетний полководец плакал от радости, целовал строки царские, потом побежал в сельскую церковь, велел отслужить молебен, и молился усердно, стоя на коленях. На дорогу занял он у своего старосты 250 руб., а через два часа уже скакал в простой кибитке, торопясь упасть к стопам великодушного монарха.
Действительно, радость, с которой император Павел принял просьбу венского двора о назначении Суворова, есть черта, свойственная благороднейшему, истинно-рыцарскому характеру. Для славы России государь охотно откинул всякое злопамятство и чистосердечно простил старику. Но решаясь вверить Суворову славу русского оружия и, можно сказать, судьбу целой Европы, император не вполне доверял причудливому и предприимчивому характеру старого полководца, который, несмотря на свои седины, способен был, по мнению государя, к самым пылким увлечениям. Вот что по этому случаю писал Павел I генерал-лейтенанту Герману (который тогда командовал еще корпусом, назначенным в Италию):
«Венский двор просил меня, чтобы начальство над союзными войсками в Италии вверить фельдмаршалу графу Суворову. «Я послал за ним; но предваряю вас, что если он приметь начальство, то вы должны будете, во все время его командования, иметь наблюдение за его предприятиями, которые могли бы повести ко вреду войск и общего дела, когда будет он слишком увлекаться своим воображением, заставляющим его иногда забывать все на свете. Итак, хотя он по своей старости уже и не годится в Телемаки, тем не менее однако же вы будете Ментором, коего советы и мнения должны умирять порывы и отвагу воина, поседевшего под лаврами (см. прилож. XXIII)».
Таким образом, государь, имея высокое мнение о военных дарованиях генерала Германа, надеялся, что хладнокровие его и рассудительность умеряли бы излишнюю пылкость и предприимчивость Суворова. Герман отвечал императору (см. прилож. XXIV):
«Уважая лета фельдмаршала Суворова, блеск его побед, счастье, постоянно сопровождавшее все предприятия его, я употреблю все силы, чтобы примениться к гению этого старого воина. Относительно образа войны против извергов революционеров, мы оба с ним, конечно, имеем сходные мнения: вообще в бою он любит глубокий строй; и я также предпочитаю это построение, с тем однако же различием, что, по моему мнению, оно должно быть приспособлено к параллельному боевому порядку, для уменьшения вреда, наносимого неприятельской артиллерией. Что же касается до направления маршей и лагерного расположения войск, то я, по своему званию генерал-квартирмейстера армии, могу вполне заведовать этой важной частью, от которой часто зависит успех целой кампаний. Во всяком случае, я надеюсь быть полезным службе Вашего Величества и общему делу всех законных правительств…»
Такой ответ обрисовывает вполне человека. Герман был честный, усердный, добросовестный офицер, и принадлежал к числу ученых тактиков того времени, которые ставили всю сущность военного искусства в одном механизме построений. К счастью, Суворов избавился от такого Ментора; ибо Герман, как уже известно, получил вскоре новое назначение, и впоследствии доказал сам в Голландии, что для успеха на войне нужно нечто более, чем одно умение строить войска и рассчитывать маршруты.
Прибытие Суворова в Петербург и свидания его с государем, как кажется, рассеяли совершенно прежние опасения императора и внушили ему полное доверие к вождю «поседевшему под лаврами». Суворов прискакал прямо к Зимнему дворцу, немедленно же был принят государем, кинулся к его ногам и слезами выражал всю признательность свою за великодушие царское. Император Павел I поднял старика, обнял его, и все прошлое было забыто. В тот же день Суворов был зачислен опять на службу прежним чином фельдмаршала, но без объявления о том в приказе. Император сам возложил на него орден Св. Иоанна Иерусалимского. Рассказывают, что при этом Суворов упал на колени и произнес: «Боже, спаси Царя!» – а Государь отвечал ему: «Да спасет Бог тебя, для спасения царей!..». (см. прилож. XXV).
Корпуса Розенберга и Германа были подчинены в полное распоряжение Суворова; им повелено было во всем относиться к фельдмаршалу, а не прямо к государю, как было прежде постановлено. «Распоряжайтесь сами войсками к пользе общей, – писал император в рескрипте к Суворову от 1 марта. – Мы же молим Господа Бога нашего, да благословит ополчение Наше, даруя победу на враги веры христианской и власти, от Всевышнего постановленной, и да пребудут воины российские словом, делом и помышлением истинными сынами отечеству и нам верноподданными…». (см. прилож. XXVI).
В Петербурге прибытие Суворова и милости к нему государя произвели всеобщий восторг. И войско, и народ видели в этом событии несомненное предзнаменование новых побед и новой славы. Толпы теснились везде, где можно было увидеть знаменитого героя; замолили злословия и козни; прежние враги и завистники кланялись низко перед тем, который так немилосердно бичевал их едкими своими сарказмами. Суворов по-прежнему был оригинален, шутлив и весел; везде пересказывались бесчисленные анекдоты о его проказах. Счастье оживило семидесятилетнего старика, возвратило ему всю энергию и бодрость молодости. Замечательно притом, что Суворов в этот раз держал себя перед государем совсем иначе, чем в первый свой приезд: уже не старался он выказывать свое неведение в новых уставах и формах; и шпага уже не беспокоила его, и шляпу снимал он без затруднения, и на разводе находил дорогу, не перебегая между взводами. Он вел себя совершенно прилично, как будто желая показать, что сумеет, когда захочет, не хуже другого соблюсти все мелочные требования службы мирного времени, которыми он обыкновенно пренебрегал, не признавая в них сущности военного дела. Такую резкую перемену в образе действий Суворова князь Горчаков в своем рассказе, объяснял таким образом: прежде фельдмаршал не хотел идти в службу, пока не видел в ней ничего другого, кроме формальностей плац-парада; теперь же он являлся на службу военачальником, которому вверялась судьба целой Европы; ничего более не оставалось ему желать; «баталия была выиграна», прибавил простодушно князь Горчаков.
А. Шарлемань. А.В. Суворов в Милане
С другой стороны, не менее замечательно обращение государя с фельдмаршалом: император осыпал его почестями, оказывал ему всякие знаки внимания; не было границ милостям царским. Некоторые случаи, рассказанные по этому поводу тем же свидетелем, князем Андреем Ивановичем Горчаковым, представляют истинно изумительные примеры снисходительности и великодушия со стороны Павла I.
Пробыв около двух недель в Петербурге, Суворов в первых числах марта отправился через Вену в Италию. Там ожидала его новая слава, которой суждено было ему увенчать конец многолетнего и блестящего своего поприща.
I. См. Собрание писем и анекдотов, относящихся до Суворова. Автор этой книги (Левшин) ссылается на показание самого графа Ростопчина.
II. Несмотря на множество жизнеописаний Суворова, до сих пор остаются темными некоторые из главнейших фактов его жизни; так например: встречается противоречие даже в годах его рождения и поступления на службу. В большей части биографий повторяется после Антинга, что Суворов родился в 1730 году, а в полк поступил 12 лет, т. е. в 1742 году. В собственноручной же записке, поданной самим Суворовым в московское депутатское собрание в 1786 году, показано, что поступил он в службу мушкетером 1742 года на пятнадцатилетнем возрасте, – из чего следовало бы заключить, что родился он в 1727 году. То же самое можно заключить и по летам, показанным в Формулярном списке. Производство в офицеры везде показывается в 1754 году; следовательно, служба его в нижних чинах продолжалась бы всего 12 лет. Наконец, есть некоторые темные показания, будто Суворов учился некоторое время в сухопутном кадетском корпусе; но когда именно – неизвестно, а сам Суворов, в означенной собственноручной записке своей, вовсе об этом не упоминает. Если принять за достовернейший год рождения тот, который показан на надгробном камне, т. е. 1729 г. (13 ноября), то можно предполагать, что в 1742 году, имея всего 12 лет, Суворов был только записан в полк, а пятнадцати лет поступил на действительную службу, т. е. уже в 1745 году, – и в таком случае продолжительность действительной солдатской его службы была бы 9 лет.
III. Суворов сам очертил себя в следующем письме к князю Потемкину от 10 декабря 1784 года из с. Ундалова:
«Служу я, М. Г., больше 40 лет и почти 60-летний; одно мое желание, чтоб кончить Высочайшую службу с оружием в руках. Долговременное мое бытие в нижних чинах приобрело мне грубость в поступках при чистейшем сердце и удалило от познания светских наружностей; препроводя мою жизнь в поле, поздно мне к ним привыкать. Наука просветила меня в добродетели; я лгу как Эпаминонд, бегаю как Цесарь, постоянен как Тюрень и праводушен как Аристид. Не разумея изгибов лести и ласкательств, моим сверстникам часто неугоден. Не изменил я моего слова ни одному из неприятелей; был счастлив, потому что я повелеваю счастьем…».
В этой выписке сохранены с буквальной точностью все ошибки правописания подлинника, который находится у кн. А. А. Суворова. Письмо это напечатано было в Оренбургских Губернских Ведомостях 1852 г.