«Чрезвычайно важным царь считал, чтобы конница не гналась далеко за неприятелем, но, разбив его, снова собиралась в эскадроны и ожидала новых команд.
Сбивчивость первой половины боя сказалась и в том, что задние батальоны пехоты, как и эскадроны, случалось, без приказа начинали движение за передними. Кавалерийские фланги иногда действовали вразнобой и мешкали с оказанием помощи пехоте. Если рядовые какой-либо части отступали, то вместе с ними отходили и офицеры, тогда как надлежало «генералам и офицерам остаться при тех, кои устоят, хотя конные при пехоте или пехотные при коннице». Офицеры не были оповещены генералами о своем местонахождении. У Петра I сложилось даже впечатление, что в чистом поле шведы могли бы выиграть бой: «ежели б не леса, то б оныя выграли»[273]. Вот почему свои «регулы» царь заключил строжайшим наставлением: «Кто место свое оставит или друг друга выдаст и бесчестный бег учинит, то оной будет лишен живота и чести».
Не раз был упущен момент захватить пушки врага или заклепать их. Солдаты, отбрасывая шведов от бивших картечью орудий, несли потери, и, судя по записям, царь жалел, что не отделил специальных команд для истребления артиллерийской прислуги и лошадей. Возможно, главнокомандующий в дыму и грохоте смертельной картечи кричал то, что позже утвердил в «регулах» – «коль ближе к пушкам, толь меньше вреду и опасности от них». Эти слова не пропали даром – удары центра, левого и правого флангов были такой силы, что до перерыва в бою еще 6 пушек было отбито у шведов. (Свидетельств, каким образом русские захватили орудия, к сожалению, не сохранилось. Пункт о перемещении вместе с пехотой 3-фунтовых пушек для стрельбы картечью царь вычеркнул.)
Русские же не бросили ни одной. Нет оснований считать, что не использовались ручные седельные 3-фунтовые мортирцы и гренадерские гранаты, как было в битве при Калише в 1706 г. Тогда же захватили и пленных, но их количество и обстоятельства пленения неизвестны»[274].
Блестяще показали себя в сражении князья А. Д. Меншиков и М. М. Голицын. Их неустрашимость и распорядительность впоследствии были персонально отмечены царем.
Ближе к 15 часам натиск «корволанта» стал настойчивее. По приказу царя пушки были передвинуты на середину поля. Каролинцы стали отходить, сохраняя равнение, к вагенбургу. Преимущество явно стало переходить к русским.
Обе стороны были измотаны до невозможности, поэтому, получив известие о скором подходе драгун Боура, Петр I прервал сражение. Выбившись из сил, соперники прекратили взаимное истребление и сели в половине пушечного выстрела друг от друга (200–300 шагов) шведы у вагенбурга, русские на середине поля.
«Солдаты так устали, что более невозможно битца было, и тогда неприятель у своего обозу, а наши на боевом месте сели… будто бы приятели между собою были» (Петр I).
«Шведов не подняли даже несколько залпов из трех пушек, стрелявших с русского правого крыла по левому флангу противника. Во время часовой передышки обе стороны приводили себя в порядок и помогали своим раненым, которые самостоятельно ковыляли назад к обозам»[275].
Граф Левенгаупт в это время приводил в порядок свои поредевшие батальоны, выстраивая их полумесяцем вокруг деревни. Пауза в сражении длилась, по разным оценкам, около полутора часов. Примерно в 16.30 к правому флангу шведов стали выходить две драгунские бригады Родиона Христиановича Боура. Каролинцы развернули оставшиеся 8 пушек, и драгуны, пристраиваясь к русскому левому флангу, понесли ощутимые потери от продольных выстрелов. Однако для курляндского корпуса появление свежего русского отряда означало одно – гибель. Противник получил численное превосходство и теперь мог попытаться окружить и истребить шведов.
Только два полка Боура (возможно, из-за нехватки места) Петр I перевел на правое крыло. Противник был охвачен полукругом русских войск, теперь превосходящих шведов по численности на 4 тысячи.
Царь собирался перейти в генеральное наступление всеми силами одновременно, но дело испортил случай, который на войне значит очень многое. Левое крыло, где стояли шесть свежих драгунских полков Боура, без приказа ударили по правому флангу противника, причем их натиск, по словам очевидцев, был столь яростен, что драгуны, опрокинув шведов, погнали их к фургонам[276]. Возможно, именно в этой атаке генерал-лейтенант Р. Х. Боур и получил тяжелое ранение.
Вслед за драгунами на шведский строй навалилась русская пехота. Несмотря на картечный огонь почти в упор, она, смыкая ряды над павшими, упрямо шла вперед.
При этом, как только каролинцы устремлялись в контратаку со штыками и шпагами в руках, повторялась картина начала сражения. Зелено-синие шеренги раз за разом отходили назад, осыпая противника непрерывными выстрелами. Как писал в своем дневнике лейтенант Петре: «когда мы с пехотой атаковали противника… нам ни разу не удавалось обратить его в бегство, потому что он после 3–4 залпов всегда отходил, не подпуская к себе нас со шпагами, штыками и пиками… Нам ни разу не получилось поразить в спину отходящих и прикончить отставших»[277].
Измотав противника в огневом бою, нанеся ему при этом значительные потери, царь собирался захлопнуть ловушку. Для этого надо было захватить единственное удобное место для отступления курляндского корпуса – переправу через Леснянку.
Под бой барабанов и писк флейт, с развернутыми ротными и полковыми знаменами, четко равняя ряды, русские батальоны ударили на врага. Натиск петровской гвардии был страшен. Словно молот, она пробила вражескую линию и вышла к мосту. Остатки шведских батальонов искали спасения за повозками. Многие солдаты, пользуясь паникой и высокими потерями среди офицеров, устремились в лес или забились в избы[278].
«Разъезжавший за своей линией Левенгаупт оказался почти в окружении. Возможно, к этому времени он уже был легко ранен в ноги и в руку. «Поскольку теперь неприятель хотел добиться решающего перелома, то, используя свое подавляющее превосходство, перекрыл нам путь на Пропойск и почти окружил нас, – писал он позже. – Казалось, победа уже рядом, но перелома не наступило»[279].
К шведам подошло подкрепление – Абосско-Бьёрнеборгский кавалерийский полк, ланддрагунский батальон Шога и батальон Нюландского пехотного полка с подполковником Лейоном. Всего около 1377 человек[280].
Ни Петр Великий, ни его соратники не заметили появления новых неприятельских соединений на поле боя. Вероятно, это было связано с тем, что поле битвы было полностью накрыто клубами порохового дыма.
Кроме того, можно предположить, что в горячке боя все внимание было приковано к противнику, еще державшемуся у деревни.
Как бы то ни было, это был серьезный просчет русского командования, позволивший каролинцам не только привести себя в порядок, но и ввести в действие новые части, так как уже в сумерках, примерно в 18 часов вечера, к Лесной подошел Бьёрнеборгский пехотный полк, Карельский ланддрагунский батальон и Лифляндский вербованный драгунский полк фон Шрейтерфельта (1429 человек)[281].
Таким образом, численность противников снова выровнялась. Офицеры правого русского фланга не заметили, как шведы подготовили удар в спину. Стакельберг выстроил пришедших, нанес удар слева и оттеснил русских от моста. Путь на Пропойск снова стал свободен. Однако «воспользоваться временным успехом для перехода в наступление»[282] шведы не смогли.
Временный успех каролинцев надо было сбить встречным контрударом. Русские линии сместилась на юго-запад и начали атаку с холодным оружием в косом направлении на шведский центр и левый фланг, прикрывавший мост. На сей раз русская гвардия, ведомая князем М. М. Голицыным, ударила в штыки. Ярость атаки была столь велика, что пленных не брали. Командир батальона Бьёнеборгского полка подполковник Христер Хурн аф Оминне в своих показаниях Королевской следственной комиссии писал: «Когда я прибыл со своими двумя батальонами к дефиле [у моста] и перешел его, нас встретил сам господин генерал-майор Стакельберг, который уже велел батальону генерал-майора Функа дать нам как можно больше места, чтобы мы… встали в одну линию. После того как он построил эти три батальона и сам встал пред нашим вторым батальоном, мы пошли на противника. Тот в это время стрелял в нас со всех сторон и с фланга пушками и пехотой. Приблизившись на 20 шагов, мы тоже дали залп половиной [задних] шеренг, но не могли заставить солдат прорвать штыками строй врага. Вместо этого нам пришлось отступить перед неприятелем, который и сбоку и спереди надвинулся совсем близко и пытался нас окружить, Мы очутились в таком положении, что каждый думал только о своем спасении. У меня не было ни коня, ни прислуги, и нам вместе с оказавшимися рядом офицерами и рядовыми пришлось ретироваться в стоявший поблизости дом, в надежде, что, если противник снова отойдет, мы опять присоединимся к своим. Когда русские прикончили все, что было на поле, и стемнело, они стали трубить и бить в литавры. Но вскоре среди них пошла тревога, причину которой я не мог уяснить. Позже я понял, что это случилось из-за господина подполковника Фраймана, который зашел им в тыл. Из-за темени противник не мог разобраться, какова собственно могла быть наша сила, и он вынужден был снова занять прежнюю позицию»[283].
Быстро смеркалось, небо заволокло тучами, резко усилились порывы ветра, и пошел мокрый снег, словно мать-природа хотела остановить эту бойню. Истерзанный шведский строй распадался на глазах. Солдаты, не слушая призывов командиров, разбегались в разные стороны или прятались за фургонами. Огонь последних восьми шведских орудий был подавлен, и каролинцы оттащили их назад. В дыму и хаосе члены генеральского штаба во главе с командующим пытались восстановить порядок в рядах деморализованных и подавленных большими потерями частей. Русская артиллерия развила максимальный темп огня по вражескому вагенбургу, сея смерть и хаос повсюду.