Несмотря на критическое положение Левенгаупту и Стакельбергу удалось предотвратить массовое беспорядочное бегство частей. Перед мостом из случайно подвернувшихся солдат «было собрано батальонное каре, под прикрытием которого бегущие собирались и затем могли через мост выбираться в лес» (Бенеке).
«Так в самый последний момент Левенгаупт отстоял единственный путь спасения»[284]. Около 18.30 в темноте загремели русские литавры и барабаны, давая отбой битве сначала на левом, а потом и на правом фланге.
Петр Великий и его штаб, не зная о катастрофических последствиях последнего удара по противнику и опасаясь продолжать дальше сражение в темноте, решили взять паузу до утра. Шведов спасла природа и вагенбург, из-за фургонов которого каролинцы продолжали отбивать атаки неприятеля. Надо признать, что поражение курляндского корпуса было налицо.
Основная заслуга в битве при Лесной принадлежала Петру I, Меншикову и русской гвардии – Преображенскому и Семеновскому полкам. В первой и в последней атаке именно они смяли левый фланг неприятеля. 34 шведских роты и 10 эскадронов в схватках и ретирадах потеряли свои знамена и штандарты. Больше всего знамен вынесли с поля битвы семеновцы. Ну а какова была цена победы?
Корволант вместе с полками Боура недосчитался 1111 чел. убитыми и 2856 чел. ранеными. «Кровавые потери» русских составили 1111+ 2856 = 3967 чел. Больше всего (почти половину состава) потерял Семеновский полк – 141 убитыми и 664 ранеными, а также ингерманландцы – 354 чел. убитыми и 361 ранеными. В Преображенском полку из 52 офицеров убито и ранено было 21 (т. е. 40 %), а из 1551 чел. нижних чинов, бывших в бою, убито и ранено 486 чел., т. е. 31 %[285]. (Относительные потери офицеров русской армии в XVIII–XIX вв. были больше солдатских.) Драгунские полки пострадали меньше (от 22 до 46 чел. убитыми и от 58 до 122 чел ранеными). Из 8 полков дивизии генерал-лейтенанта Р. Х. Боура (4076 чел.) ранено было 321 чел. (число убитых не указано, но если раненых бывает, как правило, втрое больше, то «кровавые потери» драгун Боура – около 430 чел.)[286].
Конечно, Левенгаупт присочинил, что «кроме рядовых и унтер-офицеров, были убиты или ранены все [шведские] полковые и ротные офицеры», в то время как к русским весь день и всю ночь подходили «новые резервы». Но потери шведов были больше. М. М. Голицын говорил, что солдаты четырежды наполняли патронами сумки, пазухи и карманы. (В сумке помещалось 25–30 патронов, в карманах, возможно, столько же.) Если от первоначальной численности шведского корпуса в 12950 чел. вычесть 877 попавших в плен, 1500 вернувшихся в Прибалтику и 6700 добравшихся до Карла XII (среди всех этих групп были раненые, в том числе и от холодного оружия), получится, что от Днепра до Стародуба погибло 3873 чел. – 30 %, т. е. безвозвратных потерь оказалось в 3,5 раза больше, чем у русских. (Среди шведов много умерло от ран при отступлении; если бы отступали после боя русские, то количество умерших от ран среди них тоже было бы больше.) Предположительно общее количество шведских «кровавых потерь» вместе с ранеными могло составлять около 6500 чел. Урон в 6397 человек убитыми и пленными упоминал Р. Петре[287]. Таким образом, вечером 28 сентября поле сплошь было завалено телами погибших и тяжелораненых в зеленых и синих мундирах, а также трупами лошадей»[288].
Удрученный видом своих истерзанных и деморализованных частей, граф не мог не понимать, что если битва возобновится утром, то его корпус будет полностью истреблен. Поэтому, как только русские прекратили атаки, был отдан приказ перебираться на противоположный берег Леснянки.
Большую часть фургонов у Лесной пришлось бросить. Там же среди повозок остались лежать тяжелораненые каролинцы. С огромным трудом переправили оставшиеся пушки, повозки с казной и порохом. Вагенбург огородили стеной огня, что ввело в заблуждение русское командование.
Солдаты Петра Великого, измотанные до предела, спали у костров, разведенных за строем. Где-то среди них провел свою ночь и русский монарх.
«В то время как Петр I настраивался на новый бой утром, в шведском лагере после приказа отступать наступила растерянность. Если бы не шок после боя, генерал мог бы оставить за кострами арьергард с восемью уцелевшими пушками и большим количеством находящихся в фургонах боеприпасов и пробиваться за Сож с остальной живой силой. В таком случае корволанту потребовалось бы время для повторного штурма шведских позиций.
Однако, как и на Ресте 27 сентября, пошла полная эвакуация. В спешке, с трудом выдерживая тишину, вывезли пушки, затем двинулась конница, потом пехота и под конец фургоны. Так удалось поначалу избежать затора перед мостом. (Потом в этом месте повозки сцеплялись, и их приходилось спихивать на сторону.)
В кромешной тьме на дороге началась толчея и давка, сотни повозок сцеплялись друг с другом, застревали и вязли. Заторы происходили на каждом шагу. Кавалерия и пехота перемешались, напряжение последних дней и тяжелейший бой обвалили дисциплину. Поражение было осознано, и отступление перешло в бегство, офицеры потеряли управление войсками. Паника поначалу вспыхнула среди обозных. Пронеслась молва, что впереди в засаде поджидают 16 тыс. русских, а сзади полным ходом снова напирает враг (Бенеке). Поддавшись, скорее всего, таким слухам, Левенгаупт приказал бросать повозки с казенным и личным багажом, выпрягать лошадей, сажать на них пехоту или нагружать на коней самое ценное и всем разбирать все что ни есть в фургонах. Чтобы избежать попреков, генерал велел начать со своего имущества. Если такой приказ действительно исходил от генерала, как пишет Бенеке, то он полностью разложил корпус. Началось мародерство. За время боя и русские и шведы в равной мере устали и исстрадались по пище и воде. В то время как в лагере Петра I обмерзшие победители устраивались у костров, побежденные после распоряжения выпрягать коней и уходить верхом бросились вспарывать мешки с продовольствием, вышибать дно у бочек, глушить вино, водку, пиво и грабить торговцев. В то время была вера в то, что алкоголь согревает. Опьяневшие кучками падали по дороге или бродили по лесу. Обозные и солдаты расхватывали и натягивали на себя самые лучшие мундиры. Ни угрозы, ни увещевания не помогали. Все это видели казаки и калмыки, которые тоже стремились поживиться трофейным добром. Тьма, грозившая смертью от казачьей пики и сабли, усилила слепой страх. Фургоны с провиантом и амуницией, а также раненые покидались. Разбивать возы, искать подходящее болото для затопления орудий (или заклепывать их) никто не был в состоянии. Вязнувшие в разбитой колее пушки и зарядные ящики отделяли от конных упряжек и бросали. Лошадей на всех не хватило, и многие, в том числе раненые, брели толпами, множество разбегалось по сторонам. Большинство разбитых солдат текло на юг, но разрозненные группы, (в том числе офицеры, солдаты без ран и даже те, кому достались лошади) дезертировали в сторону Могилева, Шклова и далее к Риге. Вайе писал: «Наши пушки так и остались завязшими в грязи, их было невозможно протащить, потому что дорога после прохода сотен фургонов была так разбита, что по ней нельзя было ехать верхом. Обоз частью был брошен на произвол судьбы, а частью разграблен [нашими] солдатами, потому что два дня они все время находились в боевой тревоге и были так изнурены голодом и жаждой, что пройти в лесу мимо крупной добычи было невозможно, а в фургонах маркитантов и евреев было много вина, пива, водки и табака. Ночь покрыла преступление. Кто хотел следовать за своим знаменем и ротой, тот пошел, кто не хотел, тот засел в лесу и остался. Поэтому утром многие были перебиты калмыками, когда спали или были пьяны».
Часы после поражения были кошмарными: «Враждебный рок и тьма с холодом и дальше преследовали шведскую армию. Наступил такой мрак, что руку свою перед глазами нельзя было разглядеть. К тому же никто не знал местности, и, бродя по дикому и отвратительному лесу в грязи и слякоти, люди или тонули в трясине, или бились головой о каждое дерево, или падали через срубленные стволы самым жалким образом. Однако ночью удалось от места сражения отойти на несколько миль. Там оставшиеся засели в страхе и ожидании будущего, не зная, то ли плакать о случившемся, то ли больше страшиться предстоящего. К этому добавились зовы раненых, стоны умирающих, вопли отчаявшихся, призывы и крики заблудившихся – все это могло вогнать в ужас храбрейшего и разжалобить самого твердокаменного». В непроглядной ночи многие потеряли ориентировку. Сам командующий отбился от армии, стал кружить по лесу с частью свиты и настиг своих беглецов только утром 29 сентября»[289].
Разложение курляндского корпуса было налицо. Солдаты и офицеры действовали по своему усмотрению. Хотя были и исключения из правил. Например, полковник Андерс Венерстед смог удержать в повиновении большую часть кавалерийских соединений, что делает ему честь. Дезертирство и мародерство в первую очередь захлестнуло пехотные полки, понесшие огромные потери, что и не удивительно.
Остатки некогда грозной силы, превратившейся в неуправляемую толпу, устремились к Пропойску, но здесь их уже ждал бригадир Фастман со своими драгунами и казаками.
К раннему утру 29 сентября в окрестностях Пропойска скопилось от двух до трех тысяч шведов[290]. При дневном свете граф снова принял командование на себя, рассылая во все стороны ординарцев и офицеров штаба, энергично собирая своих воинов по полям и перелескам. На относительно большом и ровном поле удалось собрать 3451 пехотинца и 3052 кавалериста. Но даже с такими силами Левенгаупт не мог уже предпринять наступательных действий. Было принято решение бросить оставшиеся повозки и, посадив пехоту верхом на обозных лошадей, уходить вдоль правого берега Сожа, пока в тылу не появились русские регулярные части. Это было единственно правильное решение страдавшего от ран и контузии шведского командующего.