Важно также учитывать, что если во главе военно-медицинской службы стояли удивительные, талантливые, самоотверженные люди, на средних постах их было куда меньше, тем более оставляло желать лучшего качество вспомогательного персонала. Для пополнения рядов военных хирургов приходилось мобилизовать недоучившихся студентов-медиков, зачастую видевших в должности военного врача лишь метод избавиться от призыва на службу в линейный полк. «Наши молодые люди не очень-то много знают, – записал в своем дневнике Перси 12 марта 1807 г. о новоиспеченных хирургах, – и мне кажется, они не очень-то хотят взяться за свое образование. Полдня они занимаются тем, что рыскают в 3–4 лье от штаба в поисках фуража для своих лошадей или добывают продовольствие для себя»[1083]. «Хирурги со свалки» – так с легкой руки Перси окрестили этих «врачей» в армии.
Несмотря на все сложности, несмотря на весь ужас полевых амбулансов, раненые большей частью получали в них первую помощь, однако на этом мучения их не ограничивались – далее следовала транспортировка в госпитали, находившиеся подчас за много десятков километров от поля сражения. После битвы при Эйлау Перси писал: «Город без конца наполняется войсками, которые идут и идут через него, наши сани, нагруженные ранеными, двигаются вперемешку с кавалерией, раненые кричат, есть те, кто вопит, но надо ехать, а хирурги вынуждены применять силу по отношению к крестьянам, чтобы заставить их понукать лошадей. Одновременно они перевязывают, ампутируют, соединяют переломанные конечности и тотчас грузят раненых на повозки и сани. Сколько из них погибнет в пути? И какие ужасные муки, настоящие пытки, будут вынуждены терпеть те из них, которые доберутся до места по разбитым дорогам через леса и поля, где часто из-за недостатка снега сани не могут проехать. Никакой еды в пути. Я не знаю, смогут ли все получить бульон перед отправлением. Хирурги, которые занимаются эвакуацией, ничего не могут им дать, ни капли даже самой дурной водки. Сани и, быть может, многие из повозок перевернутся по дороге, какая мрачная перспектива! Боль несчастных жертв войны написана на лице наших хирургов – они бледные, осунувшиеся, печальные, все крайне устали…»[1084].
А вот какой транспорт раненых тот же врач увидел в Испании: «Уже пять дней многие не покидали своих телег, которые служили им транспортным средством и ложем. Сено под ними сгнило, некоторые лежали на матрасах, покрытых гноем из их ран и их экскрементами. Раненые были покрыты кусками ковров, занавесками, драными одеялами, найденными у крестьян… Вонь стояла нестерпимая. Многие раны были не перевязаны в течение нескольких дней, другие перевязки были сделаны на скорую руку. У многих началась гангрена… О боль, о позор! У нас не было ничего, чтобы уложить этих несчастных, ни матрасов, ни даже сена… Пришлось очистить часовню, где были открытые гробницы. Мы закрыли их, убрали скамьи и кафедру, и тридцать раненых было положено кто на доски, крытые горстью гнилого сена, кто на свой матрас, кто прямо на камни. У нас нет белья, нет свечей, нет еды, мы не можем ни обновить перевязку, ни согреть этих несчастных…»[1085].
Разумеется, не всегда эвакуация раненых происходила в таких ужасающих условиях. У Ларрея остались от кампании 1807 г. куда менее трагические воспоминания: «Транспортировка раненых производилась со всей возможной тщательностью. Каждый конвой сопровождался достаточным количеством военных врачей, унтер-офицеров и солдат-санитаров, нужных для того, чтобы оказать раненым всю необходимую помощь. Ночлег для конвоя был везде заранее готов, а суп приготовлен к его прибытию на каждое место остановки унтер-офицерами, которые двигались впереди. Господин комиссар-распорядитель Дюфур помогал нам со всем рвением и энергией во всем, что касается административной части, и этим снискал себе признательность раненых воинов»[1086].
Несмотря на последнее оптимистическое свидетельство, нужно отметить, что транспортировка раненых большей частью была сопряжена с огромными трудностями и часто становилась роковой для тяжело пострадавших солдат. Тем не менее, на этом мучения раненых не ограничивались, ибо самым суровым испытанием становились для них подчас госпитали.
«Госпитали! – восклицает генерал Фуа, – Их ужас должен был бы заставить гуманизм пригвоздить к позорному столбу преступления честолюбия. Здесь благородные сердца уже не бьются в таком восторге от победы – наши лавры были орошены реками крови…»[1087].
Действительно, почти все те, кто воевал в эпоху империи и оставил нам свои воспоминания, описывают госпитали в жутковатых тонах. Один из таких рассказов принадлежит уже хорошо известному нам офицеру Вислинского легиона Брандту. Вот, что он поведал: «Меня отвезли в военный госпиталь, скорее похожий на притон разбойников, чем на место, где есть хоть какой-то шанс вылечиться. Госпиталь был расположен в грязном монастыре, принадлежавшем монахам, укрывшимся в Сарагосе. Эти монахи помогали, очевидно, наносить раны, от которых затем люди умирали в их логове. Здесь царствовал тиф, а все окрестности были наполнены миазмами трупов, оставшимися без погребения после сражения под Туделой. В первые дни пока я еще был в сознании, лежа на кровати, я мог видеть детали «погребения» многих умерших больных. Их трупы, совершенно нагие, просто-напросто выбрасывали из окон, и они падали один на другого с глухим стуком, похожим на звук падающего мешка с зерном. Затем их грузили на телеги и отвозили к огромным канавам, выкопанным в сотне шагов от госпиталя. Испанцы, которые занимались этими работами, проделывали все это с дьявольским весельем. Они показывали мне пальцем на свежие могилы, намекая на то, что у них еще будет работа…»[1088].
«Наши несчастные раненые умирали от голода и жажды, – вспоминает военный комиссар де Кергор о госпитале в Можайске в 1812 г., – они были перевязаны сеном, так как не хватало ткани и корпии, и издавали душераздирающие крики. Первые дни они жили лишь тем зерном, которое они находили в соломе, служившей им подстилкой, и небольшим количеством муки, которое я смог для них раздобыть…»[1089].
Но, пожалуй, еще более страшное зрелище являл собой госпиталь в Майнце, где в 1813 году свирепствовал тиф. Ужасающая картина, которую военный врач, голландец, Керкове увидел там, осталась у него в памяти на всю жизнь: «…уже войдя во двор, я был потрясен теми гнилостными миазмами, которые исходили из этой клоаки. Я вошел внутрь и увидел лежащих вперемешку мертвых и живых, раненых и больных. Люди лежали прямо на полу, один на другом, без всякой подстилки, среди своих испражнений, были те, кто использовал в качестве лежанки трупы своих товарищей!.. В некоторых помещениях окна были закрыты, и воздух не циркулировал. В других не было ни стекол на окнах, ни дверей, и здесь царствовал лютый холод. Во всех палатах слышались только стоны и жалобные звуки, издаваемые несчастными, которые лежали здесь уже два, три, четыре дня без всякого пропитания и даже без глотка воды!..»[1090].
«Его Величество был в дурном расположении духа, – вспоминает Перси о своей беседе с Наполеоном в Варшаве 22 декабря 1806 г., – император возмущался жалкой организацией административной службы и дошел до того, что сказал, что мы стали самой варварской страной в Европе в отношении обеспечения госпиталей, что наша армия в этом смысле хуже всех остальных, и что казаки лучше ухаживают за ранеными, чем мы…»[1091].
Несмотря на гневные речи великого полководца и мрачные свидетельства очевидцев, нельзя не сказать, что дело не всегда обстояло столь ужасно. Когда интенсивность боевых действий несколько ослабевала, появлялась возможность достаточно сносно организовать уход за больными и ранеными. В кампанию 1807 г. в частности во взятом Данциге и его окрестностях был устроен ряд образцовых госпиталей. «В великолепном особняке, называющемся «Регент», слева от въезда в город, учрежден госпиталь, – рассказывает Перси. – В нем содержатся 250 больных, все из которых лежат на хороших кроватях, у них есть матрасы, свежее белье и новые одеяла. Обслуживание его хорошо налажено… В Диршау был обустроен госпиталь в церкви и соседних домах. Я был очень им доволен, – продолжает Перси, – каждый больной имел свою кровать с бельем… и я удивился, видя, что больных кормят неплохим хлебом, дают рис, чернослив, яйца и даже немного вина, а пива даже в изобилии. Это учреждение содержит 225 больных и раненых и может служить образцом организации и хорошо налаженной службы»[1092].
Если верить мемуарам генерала Тьебо, еще более достойный госпиталь был открыт им в 1810 г. в Бургосе. «Я хотел создать госпиталь-образец, – пишет Тьебо. – Он был устроен при въезде в Бургос в очень удачном месте и мог принять до 500 больных. Все было сделано так, чтобы пациенты ни в чем не нуждались. Я позаботился даже о вентиляции на лето и, конечно, о печках на зиму. Здесь была баня, где мылся каждый входящий в госпиталь солдат, а также те, кто выходил из него. Бельевая и раздевалка были устроены таким образом, что никто из содержащихся в госпитале военнослужащих не носил своей униформы и белья, а использовал госпитальные пижамы. По выходу из госпиталя солдаты и офицеры получали свою одежду и белье вычищенными, выстиранными и починенными. Каждое утро главный врач, хирург и фармацевт Бургоса посещали мой госпиталь-образец и давали свои рекомендации на предмет новых возможных улучшений»[1093].