Солдат должен был не только прилежно чистить и смазывать ружейный замок, но и следить за состоянием кремня. Считалось, что хорошо приготовленный кремень должен был выдержать примерно 50 выстрелов.
Несмотря на все эти недостатки, ружье образца 1777 года не уступало, а, напротив, превосходило многие иностранные системы ручного огнестрельного оружия. При хорошем уходе, тщательной чистке, смазке и своевременной замене наиболее изнашивающихся частей (прежде всего пружин) оно было практически вечным. Незадолго до революции был проведен ряд экспериментов на выносливость ружей образца 1777 года. В опытах, осуществленных контролером вооружения Бланом, было взято наугад со склада 4 обычных ружья, и из каждого из них произвели по 25 тысяч выстрелов! При этом ни одно из ружей не разорвалось, а, напротив, их состояние говорило о том, что они могут продолжать службу. Этот и ряд других экспериментов показали, что «французские ружья высокого качества и могут надежно служить, если их не портить неумелой чисткой и плохим ремонтом»[301].
Рассмотренное нами ружье образца 1777 года состояло на вооружении подавляющего большинства французских пехотинцев эпохи Наполеона, однако оно все же не было единственным огнестрельным оружием пехоты. Роты вольтижеров линейной и легкой пехоты использовали драгунские ружья, а полковые саперы (в ряде пехотных частей также барабанщики и музыканты) – кавалерийские мушкетоны. На этих образцах ручного огнестрельного оружия мы остановимся ниже, в части главы, посвященной вооружению кавалерии. Забегая вперед, отметим лишь, что ничего принципиально иного по сравнению с ружьем они собой не представляли, отличия заключались лишь в размерах и деталях отделки.
Однако существовало и принципиально иное по сравнению с ружьем 1777 года пехотное оружие. Этим оружием был штуцер[302] с нарезным стволом. Еще с конца ХV – начала ХVI в. в Европе то в одном, то в другом месте оружейные мастера создавали отдельные экспериментальные образцы нарезного оружия. В ХVIII веке нарезные ружья производились в небольших количествах в Англии, Австрии, Пруссии и России, а также во Франции. Широкому распространению этого вида оружия препятствовала прежде всего сложность его заряжания. Так как штуцер, как и обычное ружье, заряжался с дула, то пулю, завернутую в промасленную ткань, необходимо было загнать в нарезы с помощью специальной колотушки (прибойника). Разумеется, подобная процедура требовала в несколько раз больше времени, чем заряжание обычного ружья, и одновременно большей аккуратности и осторожности, чего сложно добиться в боевой обстановке. Тем не менее выгоды штуцера – большая точность и дальность стрельбы – привели во второй половине ХVIII века к созданию во многих армиях специальных подразделений, вооруженных нарезным оружием: английских «Rifles», австрийских тирольских стрелков и др. Во Франции долгое время штуцер существовал лишь на вооружении отдельных элитных кавалерийских частей. Однако, столкнувшись в начале революционных войн с применением противником (прежде всего австрийцами) этого рода вооружения, якобинское правительство приняло осенью 1793 года решение широко развернуть производство штуцеров во Франции. Однако, изготовление нарезного оружия требовало больших средств и очень опытных мастеров, а потому не смогло стать массовым. С 1793 по 1800 гг. во Франции было произведено не более 10 тысяч штуцеров[303], а в 1800 году их производство было вообще прекращено. Впрочем, в 1806 году император отдал приказ возобновить их изготовление. Но и на этот раз оно не приобрело большого размаха. С 1806 по 1818 г. (время окончательного прекращения выпуска нарезного стрелкового оружия) было изготовлено всего 2091 штук штуцеров[304].
В чем причина столь невнимательного отношения сначала республиканского, а затем императорского правительства к оружию, которому в его усовершенствованном виде суждено будет впоследствии изменить все военное дело? Эти причины уже частично были упомянуты: чрезвычайная дороговизна и сложность производства, долгое и неудобное заряжание. Сверх этого, стоит вспомнить, что порох, которым стреляли в наполеоновскую эпоху, был дымным. Поэтому, если гладкоствольное ружье требовало основательной чистки после 60 выстрелов, нарезы штуцера забивались гарью уже через несколько выстрелов, а чистка его была очень сложным делом. При неаккуратном заряжании, если промасленная ткань, в которую была завернута пуля, не слишком плотно входила в нарезы, дальнобойность и точность резко уменьшались. Так что стрелок, потеряв время на работу с колотушкой, имел шанс дать из штуцера ненамного более меткий выстрел, чем из ружья. Наконец, если пуля была забита в ствол не до упора, т. е. не до контакта с пороховым зарядом, штуцер мог просто-напросто разорваться.
Эти причины вполне объясняют более чем прохладное отношение французского командования к этому виду оружия. Для того чтобы оно стало действительно мощным и перевернуло военное дело, необходимо было изобретение простой системы заряжания с казенной части и бездымного пороха, но это произойдет несколько десятков лет спустя и к описываемой эпохе не имеет ни малейшего отношения.
Почему же, если нарезное оружие было столь несовершенным, может удивиться читатель, его, хотя и в ограниченном количестве, но с успехом использовали пруссаки, австрийцы и англичане? Действительно, части этих армий, вооруженные карабинами, доставили французам немало хлопот, особенно английские «Rifles» в ходе Испанской кампании и в битве при Ватерлоо, где, как рапортовал полковник Лебо, командир 1-го полка, «почти все офицеры 1-го линейного и сам полковник были ранены пулями из нарезных ружей»[305].
Причина состоит в значительной степени в том, что для успешного массового использования столь деликатного и капризного оружия, как заряжавшийся с дула нарезной штуцер, требовалось наличие определенных условий, которые существовали, например, в Австрии, где батальоны егерей формировались из тирольцев, хорошо знакомых с охотничьими штуцерами. Во Франции подобных «самородных» стрелков не существовало, а в условиях непрекращающихся войн заниматься созданием и своеобразным обучением специальных частей не было возможности.
Наконец, существовал и еще один фактор – психологический. Действия с нарезным заряжающимся с дула штуцером требовали холодной спокойной флегматичности охотника-профессионала, которой французы никогда не отличались. Напротив, порывистая отвага, решимость сойтись грудь грудью с врагом, которыми славились батальоны республики и империи, были скорее бесполезны для стрелка из нарезного оружия. Не следует, кстати, забывать, что штуцер по технической необходимости был короткоствольным, иначе он был бы еще опаснее в употреблении и невообразимо сложен в заряжании. Поэтому, даже если он был бы снабжен длинным штык-ножом, как это делалось в австрийской, русской и ряде других армий, он все равно не мог бы достойно противостоять в рукопашном бою длинному ружью со штыком. Но у штуцеров Версальской мануфактуры штык отсутствовал начисто.
Именно поэтому французская пехота предпочитала обходиться без этого сомнительного вооружения. Сухой справочник Гассенди вдруг наполняется страстным красноречием, когда речь заходит о штуцерах. Перечислив недостатки этого оружия, автор заключает: «…Из всего этого следует, что штуцер – это оружие, которое не соответствует духу французского пехотинца и подходит лишь для терпеливых и флегматичных убийц»[306]. Отметим, кстати, что в русских войсках, где, подобно французам, также полагались больше на отвагу и штык, чем на англо-саксонское умение стрелять из засады, нарезное оружие не привилось. 25 июня 1808 года было высочайше повелено «всем нижним строевым чинам егерских полков иметь ружье с трехгранными штыками, а штуцеров и кортиков не употреблять»[307].
Указ от 22 вантоза ХII года (12 марта 1804 года) и императорский декрет от 2 дополнительного дня ХIII года (19 сентября 1805 года), создавшие роты вольтижеров в полках легкой и линейной пехоты, говорят о том, что офицеры и унтер-офицеры этих рот должны быть вооружены нарезными штуцерами. Однако эти распоряжения в значительной степени остались на бумаге. Большая часть унтер-офицеров указанных рот сохранила свои старые ружья. Что же касается офицеров, то многие из них приобретали за свой счет дорогостоящие экземпляры роскошно отделанных штуцеров. Это оружие служило им, впрочем, средством индивидуальной самозащиты, не более.
Кроме огнестрельного оружия, пехотинцы располагали также и холодным. Рядовые и унтер-офицеры имели полусабли (sabre-briquets) с коротким клинком (около 59 см). Впрочем, это оружие трудно отнести к разряду боевого. В мемуарах и дневниках современников нам нигде не встречались упоминания о применении полусабли в сражениях, зато с отменой этого оружия у фузилеров ношение полусабли стало знаком «элитности». Отныне имели право ее носить лишь сержанты и капралы всех пехотных частей, рядовые гренадерских и вольтижерских рот и, конечно, пехотинцы императорской гвардии (за исключением некоторых частей молодой гвардии, сформированных в 1813–1814 гг. из новобранцев). У гвардейцев полусабля была особого образца: более длинная и нарядная, чем в линейной пехоте, и, следовательно, более дорогая. Обвязанная красивым темляком, полусабля была непременным спутником ее обладателя в момент, когда он, получив увольнение, выходил на прогулку или отправлялся в отпуск. Увы, случалось, что после лишнего стаканчика бургундского этот короткий, но весьма увесистый клинок служил для сведения счетов между товарищами по полку или с соперниками из соседней части… Впрочем, у полусабли было и куда более мирное, а главное, более частое применение: она не раз служила солдатам подручным инструментом, например, чтобы нарубить веток для шалаша на бивуаке.