Император то ехал шагом, то рысью, погруженный в свои размышления, то переходил на галоп. Он не боялся двигаться по самым трудным тропам, по болотистым низинам, по откосам скал и оврагов. Мамелюк становился тогда комнатным слугой на коне. Он всегда скакал позади своего хозяина, неся на крупе своего коня чемодан с самой необходимой сменной одеждой, держа всегда в резерве знаменитый серый редингот, который император надевал поверх мундира в плохую погоду…
Когда император останавливался, чтобы дождаться каких-либо сведений от рекогносцировок или просто чтобы люди передохнули, он нередко сам спрашивал, как обстоят дела с кухней. Тогда подводили мула, несшего на себе провизию, на земле расстилалась кожаная скатерть, которая укрывала до этого корзины, поверх ее располагалась еда. Наполеон садился у подножья стоявшего поблизости дерева, усадив рядом с собой князя Невшательского и приглашая к столу всю свою военную семью. Лица были веселы, ибо каждый, от пажа до генерала, находил на столе все, что ему хотелось.
В холодное или туманное время, когда император останавливался на открытом воздухе, конные егеря эскорта тотчас разводили для него большой костер, рядом с которым он и располагался. Дежурный адъютант держался в нескольких шагах от него, чтобы получить приказы и подозвать тех, с кем желал говорить император. Свита держалась на дистанции. Вскоре загорался второй костер, он был предназначен для генералов, а затем и третий – для офицеров, четвертый – для обслуживающего персонала и т. д. Эти костры были местом всеобщего сбора. “Бивак императора там” – все останавливались неподалеку, а если солдаты должны были продолжать марш, то не без того, чтобы бросить дружеский взгляд на “серый редингот”.
До того как император завел этот серый сюртук, он накрывался на холодных биваках светло-синим плащом с небольшим полуистертым шитьем на воротнике. Это был его “старый друг” еще времен итальянского похода, Наполеон его всегда носил, и теперь этот плащ служит ему последнюю службу. Наполеон спит в нем на Святой Елене.
Когда марши совершались в непосредственной близости от неприятеля, император брал на себя личное руководство всеми действиями, и было настоящим удовольствием следить за ним. Часто было видно, как он скакал от одной высоты к другой, объезжал города и деревни, чтобы проделать рекогносцировку неприятельской позиции, и не упускал из внимания ни одну складку местности. Он отдавал распоряжения с редкой предусмотрительностью. Его приказы были всегда короткими и точными, они быстро передавались по назначению офицерами-ординарцами и исполнялись тотчас же, никому не требовалось дополнительных пояснений»[510].
Прервем на время повествование секретаря императора и обратимся к свидетельствам других очевидцев, а также к документам. Все источники единодушны во мнении, что в походе, а особенно непосредственно накануне битвы, император проявлял необычайные активность и энергию, сообщая свою волю сотням тысяч людей. Сам он сказал как-то в разговоре: «Я проделываю 25 лье в день на коне, в экипаже, как угодно. Я ложусь спать в восемь часов вечера, а в полночь начинается мой рабочий день».
Не надо удивляться, что император избрал столь странное время для отдыха. Дело в том, что ночь была обычным периодом для прибытия рапортов от командиров корпусов, и именно тогда начиналась особенно активная работа в генеральном штабе. Наполеон анализировал поступившие сообщения, и на их основе отдавались новые приказы, что могло продолжаться всю ночь. Не без юмора рассказывает об этом офицер штаба Кастелан: «Знаменитый топограф Бакле д’Альб сказал мне как-то днем: «Сейчас он отдыхает на своей кушетке и потягивает лимонад (это был его любимый напиток) – значит, ночью он нас замучает»[511]. Поясним, что, когда в армии, и уж тем более в генеральном штабе, говорили «Он» без всяких пояснений, это значило, что речь идет об императоре.
Среди характерных особенностей наполеоновского стиля руководства войсками в ключевые моменты кампании бросается в глаза еще одна деталь – обязательные личные рекогносцировки позиций неприятельских войск. Уже отмечалось, что рекогносцировки принадлежали к одной из важнейших областей активной службы офицеров штаба, однако накануне генерального сражения император не довольствовался рапортами своих подчиненных, он должен был видеть сам. Рассказами о личных рекогносцировках Наполеона пестрят мемуары всех его приближенных. Приведем для примера свидетельства, относящиеся к моменту, предшествующему Бородинской битве. Уже упоминавшийся нами польский офицер Роман Солтык рассказывал: «Прежде чем дать битву на Москве-реке, Наполеон решил провести тщательную рекогносцировку неприятельских позиций и употребил для этого большую часть дня 6 сентября. Окруженный многочисленным штабом, он выехал на аванпосты, и, так как я был в его свите, я мог убедиться, с каким неослабным вниманием он изучал позиции противника. Не раз он поднимался на небольшие возвышенности, спешивался, и с помощью подзорной трубы обозревал все части русских линий, спрашивая время от времени дополнительные сведения у своих генералов… Наполеон вернулся к закату на свой бивак, чтобы отдать последние приказы на следующий день. Он прилег на свою походную кровать лишь на два часа»[512].
С авантюрными подробностями рассказывает о рекогносцировке Наполеона в этот же день и другой уже известный нам персонаж барон Лежен, в начале кампании 1812 года полковник штаба Бертье: «Шестого сентября при первых лучах солнца император с князем Бертье, принцем Евгением, двумя офицерами и со мной без других сопровождающих отправился вдоль фронта армии противника. Повсюду наши передовые посты были чуть ли не в пистолетном выстреле от неприятельских, однако никто не стрелял друг по другу, кажется, что усталость предыдущих дней усыпила гнев сражающихся. Император использовал это обстоятельство, чтобы в деталях и как можно более близко рассмотреть, каким образом лучше атаковать русских. Я не без беспокойства видел, что он подвергается опасности нападения вражеских солдат, которые могли быть скрыты где-нибудь в овраге… Наполеон, однако, скакал первым и вдруг лоб в лоб встретился с патрулем из двадцати казаков, которые оказались в четырех шагах от нас. Казаки подумали, очевидно, что их захватили врасплох, и начали было разворачивать коней, но, увидев, что мы сами были в малом числе и стали уходить от них в галоп, они бросились преследовать нас и проскакали несколько сотен шагов. Впрочем, быстрота наших лошадей и мешавшие преследованию заборы помогли нам выпутаться из весьма деликатного положения»[513].
Заметим, однако, что в рассказе Лежена Наполеона сопровождали лишь маршал Бертье и три офицера (вместе с автором), а Солтык указывает «…окруженный многочисленным штабом…», что явно нельзя отнести к указанным четырем военным. Мы оставляем право читателю выбирать: идет ли речь о двух разных рекогносцировках 6 сентября, об отдельном эпизоде большой рекогносцировки, незамеченном или неописанном Солтыком, или просто Лежен, как это можно видеть в его мемуарах, отдается на волю своему воображению. Не вызывает сомнений лишь то, что в памяти всех, кто окружал императора, оставались эти беспрестанные, часто сопряженные с немалым риском, разведки, проводившиеся перед каждой значительной битвой.
Получив всю необходимую ему информацию, император, когда позволяли обстоятельства, собирал вокруг себя своих ближайших соратников, чтобы отдать последние устные распоряжения перед генеральным сражением. Так было на рассвете перед битвой под Аустерлицем, так было ночью перед Бородиным. Жиро де л’Эн, адъютант генерала Дессе в кампании 1812 года, рассказывает: «Ночью император собрал вокруг себя всех маршалов и главнейших из генералов, чтобы сообщить им свои инструкции на завтрашний день. Каждый, получив их, вернулся на свой бивак, и уже в письменном виде приказы были донесены до дивизий. Это было посреди ночи. Генерал Дессе получил распоряжение, касающееся его дивизии. Мы начали читать приказ при свете костра, вокруг которого мы, наполовину заснувшие, сидели, приткнувшись друг к другу, но это чтение… представляло для нас слишком большое значение, чтобы мы могли пропустить хоть слово из него»[514].
Обычно еще до первых лучей солнца все были на своих местах, и когда канонада, вдруг начинавшая грохотать по всему фронту, возвещала о начале новой великой битвы, император неизменно находился на своем командном пункте, располагавшемся чаще всего за серединой фронта своих войск.
В регламенте от 14 января 1812 года о размещении императорской свиты во время боя говорилось: «Когда Его Величество находится во главе своей армии перед неприятелем, он не желает, чтобы его сопровождал кто-либо кроме лиц, ответственных за бригаду лошадей, и взвода охраны, с ним также должны находиться начальник штаба с одним из своих адъютантов и высшим офицером штаба, гофмаршал, два адъютанта императора и два ординарца.
А. Адам. Бивак императора перед Витебском 28 июля 1812 г. Как видно из этого рисунка, сделанного с натуры, на биваке императора присутствует только три палатки.
Все остальные адъютанты и офицеры-ординарцы Его Величества, офицеры его свиты, адъютанты, состоящие при свитах генералов, составляют вторую группу в 200 туазах (400 м) дальше от неприятеля, чем император. С этой группой находится бригада верховых лошадей Его Величества.
Адъютанты начальника штаба, офицеры его штаба, которые ему наиболее необходимы, офицер с сумкой с документами через плечо, генерал, командующий артиллерией армии, генерал командующий инженерными войсками, составляют третью группу, также находящуюся в 200 туазах дальше от неприятеля, чем император, но левее второй группы.
Остальная часть штаба и все, что к нему относятся, остальные верховые лошади находя