пок, за совершение которого солдат других войск мог получить сотню-другую палочных ударов, во французской армии наказывался расстрелом. Уход с порученного поста, непослушание старшему в боевой обстановке карались смертью. В принципе карался расстрелом и грабеж, однако с последним вопросом дело обстояло не просто, о чем мы еще будем говорить.
«Другая дисциплина» относилась к упущениям в деталях службы, к соблюдению формы одежды и внутреннего распорядка. Здесь царила такая терпимость и мягкость, которые были бы немыслимы, например, в прусских войсках. «В некоторых армиях доводят до предела строгость к деталям, которые в глазах разума кажутся малозначительными, - писал маршал Мармон. - Если дело идет о мелочах униформы или временном отсутствии неподвижности в строю, слишком суровое наказание неправильно... Во французской армии часто бывает достаточно лишь похвалы или порицания, возданных к месту, и благородного соревнования. Ведь наказания и отличия, основанные на мнении товарищей, обладают чудесной способностью бесконечно варьироваться и мощно воздействовать на благородные сердца »57.
«Если солдат попался на мелких провинностях, - отмечал автор "Замечаний о французской армии последнего времени", - то его пристыдят, сделают ему выговор, подействуют на самолюбие, лишение свободы для него - уже строгое наказание, неувольнение со двора, арест составляют высшие наказания; вывод в строй в шапке, когда другие в киверах, следование в тылу части, держа ружье прикладом вверх - вот наказания, чаще применяемые»58.
Чтобы сравнить старо прусский стиль дисциплины с французским, можно сопоставить наставления Фридриха II, приводимые им в поучении своим генералам. Им предписывались строгие меры предосторожности и неусыпного контроля за солдатами, которые следует соблюдать, чтобы предотвращать дезертирство на походе: тут и посты егерей, спрятанные во ржи, и гусарские патрули, так как гусары и егеря были набраны из наиболее надежных элементов. Здесь же категорические запрещения солдатам передвигаться иначе как строем и в сопровождении офицеров. «Большая часть армии состоит из порочных, несдержанных людей, - наставлял король, - если генерал не будет постоянно внимателен к тому, чтобы они оставались в рамках долга, эта искусственная машина... скоро сломается...»59
А вот приказ по Великой Армии, отданный незадолго до Аустерлицкой битвы 3 фримера XIV года (24 ноября 1805 г.): «Временно армия останавливается на отдыхе. Начальники отдельных частей должны составить списки отставших, которые без уважительной причины остались позади; они должны рекомендовать солдатам устыдить таковых, потому что во французской армии самое сильное наказание -это позор, которым виновных покроют их собственные товарищи. Если найдутся солдаты, которые окажутся в таком положении, то Император не сомневается, что они с готовностью соберутся и станут под свои знамена»60.
Итак, армия почти что с идеальной дисциплиной?.. Увы, не совсем. Мотивы чести, самолюбия, достоинства, без сомнения, действовали на наполеоновских солдат с большей силой, чем на наемников «Старого Фрица», и все-таки на них действовал и другой, очень приземленный, но очень понятный мотив - пустой желудок. От недостаточной заполненности этого немаловажного органа проистекало огромное количество бед и прежде всего мародерство.
Наполеоновский стиль войны был направлен на сокрушение противника стремительными ударами и, как следствие, он предполагал быстрое передвижение огромных масс войск - людей и лошадей. Нетрудно догадаться, что даже если бы чиновники военной администрации были образцами энергии, честности и служения долгу, доставить провиант и фураж всем десяткам тысяч стремительно идущих вперед людям и коням было физически невозможно. Как неизбежный результат подобной системы -то, что солдаты искали пропитание сами и, действительно, «находили» его (см. главу X) у крестьян, которые, как нетрудно догадаться, не особенно жаждали отдавать свой последний мешок крупы или свою корову. Когда солдат было много, а крестьян мало -вопрос решался однозначно, когда же соотношение численности было иным, могли возникнуть большие - драка, пролитие крови, желание выместить злобу и т. п.
Лейтенант Шевалье писал в своих мемуарах: «Я провел более 20 лет на войне и не видел армии менее склонной к грабежу, чем французская. Да, я видел, как мародерствовали, но делали это только по крайней необходимости - найти пропитание. Французский солдат, который предался бы грабежу во время добычи провианта, был бы воспринят как вор, его презирали бы товарищи, и он был бы изгнан из части. Я всегда видел, что поступали именно так, и говорю правду»61. Увы, несмотря на безапелляционность последнего заявления, старый воин не говорит правды. Мемуары Шевалье, несмотря на ряд интересных сведений, которые оттуда можно почерпнуть, как раз представляют собой пример источников, использования которых мы старались избежать в нашей работе, и приводим данную цитату скорее как курьез и образец того, как под влиянием прошедших лет изменяется точка зрения на самые очевидные вещи. Шевалье писал воспоминания через много лет после Наполеоновской эпохи, и, несмотря на солдатскую простоту и прямоту, он кое-что позабыл, а кое-что ему и хотелось позабыть. Наверное, ему хотелось видеть эпоху своей молодости только прекрасной, а товарищей, погибших на полях давно отгремевших битв, - образцом для подрастающего поколения.
Свидетельства сотен очевидцев подтверждают то, что должен был бы подсказать и здравый смысл: там, где был грабеж ради того, чтобы поесть, он плавно перерастал и в грабеж без дополнительных эпитетов.
Не без юмора рассказывает об этом один из офицеров: «Солдаты... заходя в дома якобы для того, чтобы найти хлеб, забирают заодно и кошелек хозяина. Искать хлеб - это прекрасный повод, ибо, когда нет регулярных раздач продовольствия, никак нельзя помешать им заниматься мародерством. Неотразимый ответ на все замечания: "Я голоден, я ищу хлеб". Эта фраза безапелляционна, как слова Гарпагона "без приданного". Раз уж ты не можешь дать им хлеб, ты вынужден разрешать им делать то, что они хотят. У кавалеристов есть еще дополнительный повод: они ищут фураж для своих лошадей. Однажды кирасир был застигнут своим капитаном в момент, когда шарил в ящиках шкафа:
— Что ты тут делаешь?! - гневно воскликнул офицер.
— Ищу овес для моей лошади.
— Хорошее же место для поисков овса.
— А что, я тут уже нашел в библиотеке одного крестьянина* связку овса, завернутую в бумажку, почему бы не найти овес в шкафу?
— Дело было в том, что кирасир незадолго до этого разграбил коллекцию любителя ботаники...»62
— Мой лейтенант, - сказал мне однажды денщик... - тут один крестьянин приглашает Вас завтра поесть у него суп.
— И что это за крестьянин?
— Да тот барон, у которого вы жили на прошлой неделе! (Примечания автора мемуаров).
* Солдаты называют «крестьянами» всех невоенных.
А вот куда менее забавное свидетельство, записанное прямо по горячим следам:
«21 брюмера XIV года, Санкт-Пельтен*. Страх, который нам предшествует, разогнал значительную часть жителей, и нужно сказать, что этот страх вполне оправдан поступками, которые позволяют себе наши солдаты. Счастлив собственник, двери дома которого достаточно прочны, чтобы сопротивляться напору грабителей! То, что в крепости, взятой штурмом, в течение некоторого времени позволяется грабеж - это я могу понять, законы войны, кажется, оправдывают подобное поведение, но ведь Санкт-Пельтен был незащищенным городком, жители которого не только не пытались сопротивляться, а напротив, были готовы поделиться своими продуктами. Я краснею, видя эти беспорядки, которые пятнают наши лавры»63.
Еще одно свидетельство, относящееся ко времени Австрийской кампании, к 1809 г.: «Этот очаровательный замок, принадлежавший графу Тинтицу, являл собой зрелище ужасающего погрома. Более 500 пехотинцев из дивизии Молитора расположились в нем, занявшись грабежом, опрокидывая мебель, разбивая двери и окна, разгромив в конечном итоге это, еще недавно столь красивое, богатое и изящное здание»64.
Мы намеренно начали с примеров, относящихся к «благополучным» австрийским кампаниям 1805 и 1809 гг., где такие эпизоды если и не были исключением, то, по крайней мере, не являлись нормой. Если говорить об Испанской войне, о походе в Калабрию, то там подобные сцены встречаются буквально на каждом шагу и ими просто переполнены все дневники и мемуары: «Что касается Бургоса, взятого штурмом, из которого бежали практически все жители, он стал жертвой самого отчаянного грабежа: двери домов были разбиты, улицы усеяны разбросанными одеждами, осколками разбитой посуды, обломками мебели. Наши солдаты суетились среди всего этого разгрома, согнувшись под грузом ценных вещей, некоторые несли на плечах огромные мешки, и все были столь увлечены этим делом, что мне едва удалось найти батальон, чтобы занять здания архиепископства... - рассказывает Сегюр.- В этот день (11 ноября 1808 г.) и на следующий грабеж продолжался во всем городе. Регулярных раздач продовольствия не было. Не было и жителей, с которых можно было бы его получить. Необходимость искать продовольствие служила хорошим поводом для грабежа, и ничто не избежало разрушения»65.
«2 августа 1809 года, Пласенсия... Наши войска всех родов оружия соревновались между собой в том, чтобы поставить город вверх дном, - отметил в своем дневнике хорошо известный нам Фантен дез Одоар. - Разграбление было полным, и никогда, наверное, не видели города столь тщательно выпотрошенного»66.
Приведенные свидетельства убедительно показывают, что грабеж самый настоящий, а не просто насильственная конфискация продуктов питания, существовал в рядах наполеоновской армии, а значит, было и все, что ему сопутствует: расхлябанность, пьянство, неподчинение командирам, бандитизм, дезертирство... Впрочем, для любого беспристрастного исследователя - это аксиома. Нам незнакома армия, в которой подобные явления не встречались бы в той или иной степени. Достаточно вспомнить, что творили союзники на территории Франции в 1814 г., что делали английские солдаты в Испании. А вот что говорят документы русского штаба, относящиеся к Отечественной войне 1812 г.: