Французская армия неоднократно в своих походах терпела лишения, солдаты питались иногда несколькими каштанами в день, но не предавались грабежу. Сейчас раздачи хлеба нерегулярны, но они заменены раздачами мяса и риса. Желудок солдат наполнен, пусть и не идеально. В любом случае даже самые большие лишения не могут оправдать грабежа... Подобные действия осуществляют не те солдаты, которые стоят под знаменами, а те, кто позорно их покидает. Сами солдаты должны справиться с нарушениями дисциплины»72.
А вот еще один приказ, отданный по корпусу Даву, на этот раз в Минске, 9 июля 1812 г.: «Категорически запрещается всем офицерам и солдатам покидать лагерь без разрешения. Полковники могут дать для солдат не более чем по пять увольнительных на роту для выхода в город, а для офицеров -не более чем по двенадцать на полк. Г-н маршал требует восстановления строжайшего порядка и дисциплины в течение 24 часов. Мы должны покарать тех, кто делает нас ужасом для наших друзей, народа, преданного нашему монарху (речь идет о населении Литвы)»73.
В циркуляре от 11 июля маршал в резкой форме требует даже делать все, чтобы избежать напрасной порчи посевов ржи вокруг Минска. О том, что эти приказы не оставались пустыми угрозами, говорят другие архивные документы. 10 июля 1812 г. Даву пишет из Минска начальнику штаба Великой Армии маршалу Бертье: «Я имею честь направить Вашей светлости копию приговора превотальной комиссии, которая приговорила к смерти троих военнослужащих, обвиняемых в грабеже и бесчинствах. Приговор приведен в исполнение сегодня в полдень. Я надеюсь, что этот суровый и полезный пример подействует на войска»74.
Буквально через три дня Даву снова направляет Бертье документы, где говорится об осуждении еще троих солдат, «обвиняемых в убийстве и вооруженном грабеже». Указывается, что приговор приведен в исполнение вчера (т. е. 12 июля) перед фронтом части, к которой принадлежали военнослужащие. 25 июля из Могилева маршал докладывает о расстреле еще троих солдат (определенно Даву считал, что Бог любит троицу!), обвиняемых в грабеже и неподчинении жандармерии75.
Непреклонная суровость командующего 1-го корпуса к мародерам нашла отражение и в мемуарах. Вот что пишет автор очень точных воспоминаний некто Комб, офицер 8-го конно-егерского полка: «Вахмистр моей роты по фамилии Рединг - образец дисциплинированности и храбрости - не смог устоять перед соблазном и схватил пробегавшую курицу в тот момент, когда проезжал по Виленскому предместью, чтобы присоединиться к полку. Хозяин курицы заметил это и, набросившись на вахмистра, затащил его в полицейский участок. Был тотчас составлен протокол, который дошел до маршала Даву. Так как было объявлено, что каждый, кого возьмут с поличным при мародерстве, будет расстрелян - необходим был пример, и маршал был неумолим. Ни отчаянные просьбы полковника де Перигора, ни безупречная служба этого унтер-офицера — ничто не могло защитить его. Он был приговорен и расстрелян своим взводом в присутствии своей роты»76.
Что касается других корпусов Великой Армии, то здесь, возможно, и не с таким упорством, но так же пресекали грабеж, о чем свидетельствуют документы, которые только чудом не затерялись во время отступления. Вот некоторые из них:
«19 июля 1812 года. Вильно.
Бенезе Антуан, солдат 35-го линейного полка - виновен в мародерстве и воровстве, приговорен к смертной казни.
30 июля 1812 года, в лагере под Витебском.
Франсуа-Элеонор Сартен, солдат 12-го линейного полка - виновен в мародерстве и воровстве, приговорен к смертной казни.
5 сентября 1812 года. Полоцк.
Бернар Гитц, 24 года, солдат 21-го линейного полка, Ян Илличанети, 26 лет, солдат 3-го временного хорватского полка, Мигель Гомес, 24 года, солдат 1-го португальского полка, Жан Менар, 28 лет, солдат 18-го легкого полка - виновны:
1) в том, что они отлучились без уважительной причины из расположения своих частей;
2) в том, что занимались мародерством и жили за счет мародерства и грабежа.
В соответствии с этим превотальная комиссия приговорила вышепоименованных военнослужащих к смертной казни.
19 сентября 1812 года. Полоцк.
Джакомо Домиксикацца, солдат - виновен в мародерстве, приговорен к смертной казни.
22 июля 1812 года, в Перебродах (в подлиннике "Перенбронн").
Дессаж Флорантен, кирасир 1-го полка - виновен в том, что ударил г-на Стефана Адама, крестьянина, прикладом мушкетона, наступил ему ногой на горло и избил его. Сверх того, выстрелил из карабина в крестьянина Стефана Адама, отца предыдущего. Приговорен к смертной казни»77.
Прочитав этот мрачный список, трудно сомневаться в том, что командование Великой Армии много делало для того, чтобы пресечь мародерство и грабеж на территории России, и если этого не удалось добиться, то потому, что обстоятельства оказались сильнее.
В общем же, подводя итог, можно сказать следующее: в момент марша крупных масс войск и боевых операций, в отсутствие регулярного снабжения, мародерство во французской армии принимало повальный характер. Впрочем, даже и в этом случае залпы орудий возвращали солдат Императора на стезю долга. В испанской войне, где особенно трудно было бороться с мародерством, где солдаты часто становились «легко раздражимыми, невоздержанными, издающими проклятия и фразы, выказывающие их обескураженность... можно было рассчитывать на них в день боя. В бою они снова становились собой - отважными солдатами, солдатами в хорошем настроении»78.
Когда же удавалось наладить сносное снабжение, когда во главе войск стояли люди, подобные Даву или Сюше, в войсках воцарялась строжайшая дисциплина, что резко контрастировало с состоянием частей, находившихся под иным командованием и в иной ситуации. Вот что рассказывает офицер из Армии юга (т. е. войск, сражавшихся под командованием маршала Сульта на юге Испании): «Армия юга соединилась в Екле с армией маршала Сюше... Мы увидели несколько отрядов его войск, стоявших под Валенсией и изумились их великолепной форме. По прекрасному состоянию их экипировки можно было подумать, что они только что прибыли из Франции. Они были здоровы и обеспечены всем необходимым... так что мы произвели на них жалкое впечатление нашими запыленными изодранными мундирами, драными башмаками и высохшими лицами. Солдаты Сюше соблюдали строгую дисциплину, в то время как наши привыкли к беспорядкам, так что они наградили нас эпитетом "бандиты с юга". Действительно, генералом, наиболее поддержавшим в Испании честь французского мундира, был, без сомнения, Сюше. Опытный воин и мудрый администратор, он знал цену золота и крови, экономно расходуя и то и другое. Как когда-то Дезе в Египте, его можно было бы прозвать Султан Справедливости...»79
А вот что рассказывает голландец по происхождению, генерал Дедем де Гельдер о корпусе Даву в 1811 г.: «Наследный князь Мекленбургский посетил нас. Увидев крестьянских гусей из соседней деревни, мирно прогуливающихся по лагерю, он воскликнул: "Вот, господа, Ваша самая высокая похвала". Действительно, даже пропавший платок становился объектом строгого разбирательства. По мельчайшим жалобам жителей окрестных сел солдат наказывали безжалостно. Впрочем, они сами наблюдали за новобранцами. Старшие офицеры не осмеливались покинуть лагерь и посетить город, не испросив с разрешения бригадного генерала. Нас было вместе с артиллерией семнадцать тысяч человек и за три месяца нашего пребывания нам не пришлось наказывать ни одного серьезного проступка»80.
Несколько слов о технике функционирования военной фемиды.
Военные преступления подлежали юрисдикции трибуналов: постоянных (conseils de guerre permanents) и специальных (commissions militaires speciales, conseils de guerre speciaux). Постоянные военные трибуналы существовали при каждой дивизии. Под их юрисдикцию попадали все военнослужащие данного соединения. Специальные предназначались для суда над шпионами и дезертирами. Наконец, особые военные трибуналы назначались для разбора дел старших офицеров. Кроме указанных судов декретом от 22 июня 1812 г. были учреждены так называемые «превотальные комиссии» из пяти членов - род военного трибунала для вершения скорого суда над мародерами. Согласно закону, постоянные и специальные трибуналы состояли из семи членов, назначаемых командующим корпусом или дивизией. Один из семи членов трибунала был старшим офицером, остальные - младшими. Офицеру штаба или жандармерии поручалось быть «докладчиком». В обязанности «докладчика» входило предварительное расследование дела: опрос свидетелей, допросы задержанных и т. д. Кроме того, во время процесса он должен был изложить вину подсудимого. Писарем на суде был специально назначенный унтер-офицер. И наконец, подсудимый имел право выбрать себе любого защитника; в случае, если он не мог этого сделать, офицер-«доклад-чик» должен был сам найти его.
Заседания военного трибунала были открытыми, однако число зрителей не должно было превышать тройного количества числа судей (т. е. 21 человека). Они не имели права входить в зал суда вооруженными или даже просто с тростью в руках.
Заседание начиналось с того, что председатель должен был распорядиться внести экземпляр военного законодательства. Эта книга должна была находиться перед ним в течение всего процесса, причем данная формальность обязательно заносилась в протокол. Затем офицер-«докладчик» информировал членов трибунала о совершенном преступлении и зачитывал протоколы допросов. После этого в зал вводили подсудимого. В зависимости от обстоятельств председатель мог распорядиться, чтобы конвой остался в зале или покинул его.
После допроса подсудимого, выступлений пострадавших (если таковые имелись) и защитника конвой выводил подсудимого из зала суда. Зал должны были также покинуть все остальные, кроме членов трибунала, которые оставались для совещания. В задачу совета входило лишь вынести вердикт — виновен или нет подсудимый в преступлении, которое ему вменялось. В этом, собственно, и состоит главное отличие военного трибунала от привычного нам современного гражданского правосудия. Мотивы преступления, смягчающие обстоятельства, во внимание не принимались, а степень вины не нюансировалась. Упомянутый нами фузилер 11-го полка Этьен Дебардье, уличенный в воровстве ложки, был бы приговорен к тем же десяти годам каторги, если бы украл все столовое серебро, всю одежду, деньги и ценности в том доме, где он расположился на постой. С другой стороны, относительный гуманизм наполеоновского трибунала проявлялся в том, что если хотя бы три из семи его членов считали подсудимого невиновным, он тотчас же должен был быть отпущен на свободу