Новая кампания, кампания 1814 г. стала войной Императорской Гвардии. Не имея возможности в течение месяца воссоздать новую армию, Наполеон фактически будет пополнять только Гвардию. В результате сложится парадоксальная ситуация: в то время когда в линейных частях будет чудовищный некомплект, в Гвардии будут создаваться даже новые полки!* На главном направлении боевых действий гвардейцев было чуть ли не столько же, сколько солдат линейных войск. 25 января 1814 г., когда в Шалоне Император снова принял командование армией, под его началом было 71 012 человек солдат и офицеров, среди которых 26 433 человека (т. е. 37%) были гвардейцами. Согласно подробному расписанию Гвардии на 1 января 1814 г., хранящемуся в Архиве исторической службы французской армии в Венсенне, в рядах гвардейского корпуса было под ружьем 39 722 человека, а вместе с теми, кто находился в госпиталях и депо, - 51 375 человек75. Всего же по новому штату Гвардия должна была иметь в своих рядах 112 482 человека! И это притом, что армейские полки насчитывали по 100-300 человек, а то и менее того. В дивизии Рикара из корпуса Мармона примерно в то же время численность полков была следующей:
2-й легкий -112 человек,
4-й легкий - 136 человек,
6-й легкий - 197 человек,
50-й линейный - 190 человек,
169-й линейный - 99 человек и т. д.
* 11 января 1814 г. были созданы 14-й, 15-й, 16-й полки вольтижеров и тиральеров, а 21 января- 17-й, 18-й, и 19-й полки тех же родов оружия.
Казалось бы, все это похоже на абсурд. На самом деле, это был, быть может, один из немногих способов, с помощью которого Император мог попытаться поправить дело. Включая необученных мальчишек в ряды элитного корпуса, он надеялся, очевидно, что сами слова «Императорская Гвардия» помогут удержать их от дезертирства и послужат мощным моральным стимулом в бою.
В общем, так оно и было, хотя, конечно, подобный метод действий вряд ли можно назвать естественным и надежным: проистекал он из абсолютно экстремальных обстоятельств.
В результате, как уже было отмечено, вся война 1814 г. на главном направлении станет отчаянной борьбой Молодой Гвардии и горсти старых солдат, ведомых Императором против намного превосходящих по численности союзных армий.
Отступив после тяжелейшей битвы при Ла Ротьере, где 36 тыс. французов дрались против 122 тыс. союзников, Наполеон сумел использовать промах союзников, и когда армии Блюхера и Шварценберга разделились, чтобы было легче двигаться к Парижу, он обрушился со своим крошечным войском на армию старого прусского фельдмаршала, растянувшуюся на пути к столице. 10 февраля Наполеон одержал первую решительную победу в кампании Шампобер, 11 февраля - новый блистательный успех - Монмирайль, 12 февраля - опять победа - разбит прусский корпус Йорка под Шато-Тьерри, а через два дня Император громит самого Блюхера под Вошаном и Этожем...
Во время этой череды удивительных успехов Гвардия была на высоте. После победы под Монмирайлем Император в восторге не мог найти слов, чтобы охарактеризовать доблесть своих гвардейцев. Вот что он писал вечером после битвы в послании к Савари: «Моя конная и пешая Гвардии покрыли себя славой... То, что они совершили, словно сошло со страниц рыцарских романов, где закованные в броню герои на могучих конях дрались один против трехсот-четырех- сот врагов...»76 А королю Жозефу он сообщает: «Силезской армии больше не существует. Мы взяли все их пушки, обозы, тысячи пленных... Все это сделано только половиной моей Старой Гвардии, которая совершила больше того, что можно было ожидать от смертных... Моя пешая Гвардия, мои драгуны, мои конные гренадеры поистине творили чудеса»77.
Не стоит, конечно, искать документальной точности в этих словах Императора, особенно когда дело идет о потерях неприятеля. Но то, что в них совершенно искренне, - это неподдельное восхищение великого полководца подвигами гвардейцев, которыми были переполнены эти дни.
Под Монмирайлем четыре батальона Старой Гвардии вел в атаку лично маршал Ней. Спрыгнув с коня, он в пешем строю с обнаженной шпагой встал перед шеренгами бесстрашных воинов. Маршал приказал высыпать порох с ружейных полок- отныне гвардейцы не могли стрелять, а должны были драться штыками. Под ураганным огнем батальоны устремились в атаку и смели все, что встало у них на пути.
Рядом с полками ветеранов мчались во весь опор молодые кавалеристы Почетной Гвардии. «Ферма Марше и позиции неприятеля в мгновение ока были захлестнуты этой атакой, - рассказывает Сегюр. - Нет слов, чтобы достойно восславить отвагу этих людей»78.
Однако ни успехи в боях с силезской армией, ни победы под Монтеро и Морманом, ни последняя блестящая победа под Реймсом не могли изменить ход войны. Силы были слишком неравными - союзники вступили в Париж...
3 апреля во дворе Фонтенбло построились все гвардейские части, которые можно было собрать. Император, обойдя шеренги старых усачей и молодых солдат, успевших закалиться в этой короткой войне, вышел в центр огромного каре. Барабаны пробили сигнал «Слушай!». Наступила тишина, в которой Наполеон произнес твердым голосом: «Солдаты! Враг обогнал нас на три марша и захватил Париж, его нужно выбросить оттуда. Недостойные французы, эмигранты, которых мы в свое время простили, надели белые кокарды и присоединились к нашим врагам. Трусы! Они будут наказаны за эту гнусность. Поклянемся же победить или умереть и заставить уважать наш трехцветный стяг, который в течение уже 20 лет вел нас по пути чести и славы!»79 Громовые крики «Да здравствует Император!.. На Париж! На Париж!» были ответом на эту страстную речь. В 6 часов вечера вся Гвардия двинулась вперед.
«Было что-то величественное и торжественное, — писал полковник Кох, - в этом молчаливом движении колонн, слышен был лишь мерный лязг сабель и штыков. Мужество отражалось на лицах солдат, прошедших столько битв... Под впечатлением только что произнесенной клятвы, вспоминая о двадцати годах побед, они готовились в героическом самоотречении закончить свой жизненный путь под стенами или на развалинах столицы»80.
Но великая битва за Париж не состоялась. Измена Мармона и нежелание значительной части других маршалов продолжать борьбу вынудят Императора отречься.
В этот момент политическая история Франции и Европы на несколько мгновений переплелась с историей Императорской Гвардии, ибо в ее власти было во многом изменить ход событий. Солдаты и офицеры гвардейских полков не только не желали отречения, но и были готовы на все ради своего полководца.
Весть об измене маршала Мармона и генерала Суама, обманом уведших 6-й корпус в лагерь врага, привез молодой гвардейский офицер Поль де Бургуэн. Когда Император узнал все детали произошедшего, он с горечью спросил посланника: «А моя Молодая Гвардия, неужели она тоже думает о том, чтобы меня покинуть?» Бургуэн вспоминает: «При этом вопросе, наполненном болью и горечью, я почувствовал, как самые сильные чувства переполнили меня, и я воскликнул: "Сир, Молодая Гвардия и вся молодежь Франции готовы умереть за Вас!"» Бургуэн рассказывает также, что «ни одного признака отчаяния не было видно в наших рядах - все молодые офицеры, с которыми я говорил, были уверены, что Император пойдет вперед и атакует союзную армию»81.
Когда 4 апреля Ней, Лефевр, Макдональд, Монсей и Удино вошли без разрешения в кабинет Императора и стали требовать отречения, ему стоило лишь открыть дверь и приказать гвардейскому офицеру, командующему караулом, арестовать их, что и было бы немедленно исполнено. Но Император знал, что арест нескольких маршалов будет лишь началом. Отныне, чтобы продолжать борьбу, ему придется вести не просто войну, а начать еще и гражданскую войну. В Париже находились союзные войска, с благословения которых было учреждено временное правительство. И хотя три четверти Франции были за Наполеона и, более того, находились под контролем его администрации, раскол произошел. Внутри страны не было более единства. Пришлось бы вести борьбу политическую, пропагандистскую, со всей той грязью, которую она за собой влечет; страна снова, как в эпоху Революции, была бы разделена на два лагеря, снова бы текла кровь мирных жителей, пылали пожары, а люди ненавидели бы друг друга. Наполеон был, конечно, воином - вид крови и пожарищ совершенно не пугал его, но он был «слишком» воином и потому ненавидел внутреннюю смуту, путаницу, политические склоки... Именно поэтому он не открыл дверь и не позвал своих верных гвардейцев арестовать маршалов, а вместо этого подписал отречение.
Мартине. Рядовой 2-го полка Почетной Гвардии. Раскрашенная гравюра 1813 г.
Низверженному властелину, удалившемуся в ссылку на о. Эльба в Средиземном море союзники разрешили взять несколько сот гвардейцев (1 батальон пехоты, 1 эскадрон польских улан и взвод гвардейских моряков - всего 724 человека).
20 апреля, прежде чем отправиться к месту изгнания, Император вышел проститься со своей Старой Гвардией. Это было в полдень. Во дворе, где еще недавно собирались войска для похода на Париж, теперь застыли в безмолвном молчании 1200 гренадеров и егерей. Император вышел в сопровождении только одного человека - маршала Монсея. Он подошел к строю и произнес речь, на всю жизнь врезавшуюся в память всех тех, кто его слушал в этот день.
«Офицеры и солдаты Гвардии, я пришел, чтобы проститься с вами. В течение 20 лет я вел вас по дороге побед. В течение 20 лет вы служили мне верно и честно. Примите же мою благодарность. Моей целью было счастье и слава Франции. Теперь обстоятельства изменились... С вами и храбрецами, которые остались мне верны, я мог бы продолжать борьбу, но я разжег бы гражданскую войну во Франции, в нашем Отечестве.
Офицеры и солдаты, не покидайте же вашу Родину, страну так долго несчастную, подчиняйтесь своим командирам и идите всегда по пути чести, по которому мы шли с вами так долго вместе.
Не беспокойтесь о моей судьбе, мне остались воспоминания о великих делах, я найду достойное занятие для себя... я напишу мою и вашу историю.