В стенах «Месс-холла», отделяющих нас от внутренних дворов академии, проделаны широкие арки, а в них – деревянные двери со старинными коваными накладками.
На фронтоне центральной части этого длиннющего здания вылеплен герб. Орел, расправивший крылья и похожий от этого на цыпленка табака. В одной лапе, в когтях, орел держит оливковую ветвь, а в другой сноп стрел.
С приближением часа обеда вокруг появляется все больше и больше курсантов. Одеты они в камуфляж армии США. На головах кепи. У командиров-офицеров черные береты. Курсанты-девушки носят длинные волосы, которые выбиваются наружу из-под головных уборов, спадают на плечи. Здесь из курсантов пятнадцать процентов – девушки. За плечами курсантов черные штатные рюкзаки. Некоторые в руках несут бумажные пакеты с ручками или книги под мышкой. Никакого перемещения строем, кучками, попарно и в одиночку. Здесь у каждого курсанта расписан персональный рабочий график, и каждый перемещается самостоятельно.
Некоторые из проходящих мимо нас курсантов, услышав нашу русскую речь, улыбаются и машут рукой:
– Кэк дэля? Хореше?
Я машу им в ответ:
– Хорошо!
Нам улыбаются.
Сопровождающий офицер указывает мне на группу курсантов в таком же, как у всех, камуфляже, но в белых перчатках. У них в руках шпаги. У одних эти шпаги висят у левой ноги, вдоль бедра. Без ножен. Другие этими шпагами фривольно машут, играются. Клинки, отражая солнечные лучи, мелькают, блестят. Я замечаю несколько таких групп со шпагами.
– Что это за парад?
Офицер разводит руками.
– Построение перед обедом. Общее, всей академии.
Курсанты, скрываясь в воротах с поклажей, возвращаются уже без пакетов и рюкзаков. Народу собирается все больше и больше. Без громких команд люди сбиваются в большие группы. Ждут. Сто человек, двести, триста, тысяча, две… Массивные деревянные ворота, ведущие внутрь курсантской столовой, уже распахнуты. Наконец все строятся, как я понял, поротно. Там-сям, не в одну линию. У каждой роты свои курсанты со шпагами и свой флаг. Маленький, размером больше напоминающий хоругвь, нежели знамя. Полотнища флагов все одинаковые – вверху полоса грязно-желтая, внизу светло-коричневая. В центре – номер подразделения.
У каждой роты стоит офицер в черном берете. Естественно, он стоит, заложив руки за спину. Это международная стойка. Человек, стоящий или расхаживающий, заложив руки за спину, как бы дает понять: «Ребята, я сейчас вынужденно спокоен. При первой же возможности я вам дам про… прокашляться!»
Перед строем каждой роты появляется курсант со шпагой. Он выхватывает ее из кольца на ремне и тыкает острием в небо. Разворачивается спиной к строю. Стоящие в строю курсанты тем временем принимают стойку, которая в нашей армии называется «атлетической» – ноги на ширине плеч и руки, опять же, за спину. Мы так стоим только на спортивных занятиях, ожидая в строю своего выхода к брусьям или к перекладине. Ну, что-то типа:
– Курсант Сладков!
– Я!
– К снаряду!
– Есть!
Ну и, допустим, я, получив эту команду, естественно, выхожу из строя, повисаю на перекладине и начинаю творить гимнастические чудеса. Здесь же, в Вест-Пойнте, курсанты, застыв в такой позе, ждут команды идти на обед.
Итак, американские курсантские роты замерли. На поляну по-деловому выходит оркестрик. Три трубы и два барабана. У нас бы, я уверен, при таком стечении военнослужащих обязательно присутствовал бы целый полковой коллектив.
С флейтами, тубами, альтами и еще черт знает с чем. Рядом с американскими музыкантами строится еще одна группа курсантов со шпагами. По команде они вытягивают клинки и прижимают их лезвиями, острием вверх, к плечу, а эфесами к поясу. Потом вдруг поднимают левые руки в белых перчатках с выставленными ладонями, выставляют указательные пальцы и мизинцы, а средние и безымянные загибают и хором мычат. Улыбаясь при этом. Ну кукольный театр, ей-богу! И вся огромная камуфляжная аудитория отвечает им невпопад, воя и улюлюкая. Три-четыре секунды – и все успокаиваются. Бьет большой барабан, трещит дробь малого барабана. Шпажная группа строем уходит к общей пятнистой массе. Вся курсантская аудитория вновь оживает. Она, к моему большому удивлению, по-утиному крякает! Мяукает! И тут же звучат, сливаясь в общий гул, сотни команд. Некоторые строи разваливаются, образуя толпу, аплодируют и кричат. Вот это концерт… Вступают трубы, и под традиционный марш армии США академия, ротными колоннами, марширует ко входу в столовую. Люди опять замирают в строю, по команде стягивают головные уборы, толпой поднимаются по серым мраморным ступеням и заходят в ворота столовой. Марш все гремит. У нас в российских военных училищах вот таких больших предобеденных построений не производится. Случается общий развод на учебу, по понедельникам. А еще начальство иногда затевает общеучилищные вечерние поверки. Это когда все-все строятся и почти ночью, на улице, при свете ручных фонариков командиры сверяют наличие людей со списками подразделений. И знаете, когда такие дела происходят? По праздникам. Офицерам за столом надо сидеть, а они на плацу «Я» кричат. Традиция у нас такая армейская. А потом, после поверки, вечер, ночь, какое уж тут застолье…
Вслед за четырьмя тысячами курсантов Вест-Пойнта мы заходим в столовую. В «Месс-холл», как здесь ее называют. Это гигантское помещение, размером напоминающее заводской цех для производства линкоров и крейсеров. Громадный корабль академического общепита, пространство со сходящимися в центре тремя огромными залами. И все это пространство уставлено рядами столов. Покрытые белыми скатертями, столы заняты обедающими курсантами. Стены до уровня второго этажа отделаны панелями из коричневого, покрытого лаком дерева. Лак мутный, неблестящий. Выше этой отделки светятся большие окна, закрытые коваными решетками. Потолок тоже отделан деревом. Несмотря на солнечный день, огромные люстры горят. На одной из стен, во всю ее площадь, пестреет картина с изображением знамен, военных в мундирах конца девятнадцатого века и с выделяющимся на общем фоне рыцарем-всадником с мечом и щитом. Какой-то батальный сюрреализм.
Под потолком центрального зала, вдоль окон, водружены знамена. Вероятно, тех самых дивизий, бригад и полков, в которых предстоит этим курсантам служить. В общем… Сплошная фундаментальность. Видно, что здесь не делают капитальные ремонты при первой возможности со сменой мебели и окон и напольной плитки. Здесь не ремонтируют, а реставрируют. Все в рамках вековых традиций. И это меня впечатляет.
Курсанты сидят не на лавках и табуретах, а на вполне себе приличных, гражданских деревянных стульях. Обеденная сервировка богатая. На каждом столе я вижу целый лес бутылочек с соусами. Тарелки, хлебницы, приборы. И возле каждого курсанта – большой поднос из толстой фольги. На подносе – упакованные блюда индивидуального рациона питания. И рацион этот внешним видом напоминает паек, предоставляемый пассажирам в полете солидной авиационной компанией. На таких же блестящих подносах покоятся рыба, зеленая стручковая фасоль, рис с мясом, овощное рагу и так далее. В центре каждого стола стоит большой кофейник с крышкой. Там то ли чай, то ли компот, то ли действительно кофе.
Меж столами снуют официанты. Они переносят какие-то коробки, катают по залу тележки. Стоп! Стоп-стоп… Вот вам и особенность… Официанты все темнокожие. А курсанты… Все-все-все белые. Так, подождите… Вон один афроамериканец. Дальше еще один. Всего пару на две тысячи учащихся. И то скорее всего это ребята из Африки. Дискриминация? Ну не знаю… Офицеров-то темнокожих я видел. Это вам факт, а вы уже сами определяйтесь, как его понять и оценить.
Ходить меж рядами с камерой, как это бывает у нас в курсантских столовых, нам не позволили. Неэтично. Завели на балкон, и с высоты почти птичьего полета мы видели и снимали все, что внизу происходит.
Я заметил за одним из столов поджарого седовласого господина. Коричневый костюм, пестрый галстук, на пальце перстень выпускника Вест-Пойнта. Он сидел, облокотившись локтями на стол, перед полупустой тарелкой и беседовал с курсантами, соседями по столу. Внешне этот человек напоминал европейца, но его слегка выступающая нижняя губа и покатый нос выдавали текущую в его жилах восточную кровь. Курсанты слушали его, пренебрегая обедом. Подчеркнуто вежливо и внимательно, иногда натянуто улыбаясь. Сидящий прямо напротив него маленький курсант в очках в тяжелой оправе даже, кажется, не мигал.
– Петь, а что это за гражданский?
– Сейчас узнаю.
За моей спиной Петр минуту шептался с сопровождающим офицером.
– Это знаешь кто… Абу-Зейд, американский генерал.
– Араб?
– Да вот говорят да, ливанского происхождения. Его, кстати, и прозвали в армии «Сумасшедший араб».
– Что-то не похож он на сумасшедшего.
– Естественно. Какой же он сумасшедший, он – командующий американскими войсками в Ираке!
– Ничего себе… Так это он?!
– Ну да. Приехал посетить Вест-Пойнт. Заодно и пообедать зашел. Видишь, сидит за общим столом. А так в Ираке командует.
Прошло минут тридцать, и без криков и шума курсанты начали вставать и выходить. Чернокожие официанты принялись за уборку. Обед закончился. Мы тоже сходили перекусить в ближайшей таверне. Жареная курочка пошла на ура.
В сторону дома на мотоцикле
Одним воскресным утром мы вышли из номеров и собрались в холле гостиницы. На завтраке Петр предупредил:
– На еду не налегайте. Сегодня в гости идем.
– А что, кормить будут?
– А как же. Нас ждут в американской семье. Муж – майор армии США, супруга – русская учительница из Иркутска.
– Наверное, пельмени будут… Я уже соскучился по русским пельменям. Тут все гриль да гриль.
Я как в воду глядел с этим грилем. Не знал, что именно гриль сможет меня здесь, в Америке, удивить.
Мы вышли из отеля и отправились гулять по закрытой территории академии.
Народ уже вовсю шевелился. Тут и там курсантские роты в спортивной форме куда-то