Верховный, согласившись, сказал:
– Вылетайте завтра утром в Сталинград. Проверьте еще раз готовность войск и командования к операции.
14 ноября я вновь был в войсках Н. Ф. Ватутина, А. М. Василевский – у А. И. Еременко» (С. 406-7).
Об операции «Марс» вспоминал и Василевский, о ней неоднократно говорится и в «Истории Второй мировой войны», охаянной Ащиным. Например: «Планируя контрнаступление под Сталинградом, Ставка учитывала, что командование вермахта попытается перебросить на помощь южной группировке часть войск из других районов, в частности из района Ржева и Вязьмы. Тогда-то и должна была начаться операция «Марс». Ее цель состояла не только в том, чтобы сковать силы противника и нанести ему поражение в районе ржевско-вяземского выступа, но и привлечь на это направление дополнительно вражеские резервы» (Т.6, с.20).
Напомню еще раз: «В это время Жуков проигрывал битву на ржевско-вяземском направлении». Что значит проиграть битву? Это, иначе говоря, потерпеть поражение, это – войска разбиты, отброшены со своих позиций, они бегут или даже уничтожены. Ничего подобного в операции «Марс» с нашими войсками не было. На войне, как и вообще в жизни, далеко не всегда бывает или-или, или победа, или поражение. Вспомним Бородино. Французы считают, что победили они, поскольку русские отступили; а мы считаем, что это была наша великая победа, поскольку вскоре после нее французы бросились наутек, их армия, в сущности, погибла и только жалкая кучка добралась до Парижа. В операции «Марс» нам удалось сковать здесь немецкие войска, не дать перебросить их под Сталинград, но разбить эти силы не смогли. То есть, это не проигрыш сражения, а в одном замысле – успех, в другом – увы, неудача! И вот Ащин, Хвостов, Даниил Гранин возмущаются и клеймят нас за то, что мы не слагаем псалмы в честь наших неудач, не любуемся всеми подробностями наших промахов, не празднуем годовщины поражений. Недавно умер критик Бенедикт Сарнов. С поразительным цинизмом он писал, что ежегодно 5 марта они с друзьями собираются и радостно празднуют день смерти Сталина…
Дядя Ащин, сколько вам лет? Ведь, поди, за семьдесят. Неужели до сих пор не заметили, что о своих неудачах и поражениях люди всегда говорят сквозь зубы, а то и заикаясь? И мы – такие же люди. А вы с Хвостовым и прочими, похоже, скоро будете праздновать 22 июня и 28 июня (захват Минска), 23 и 24 августа (бомбежка Сталинграда), 8 сентября (захват Шлиссельбурга, окружение Ленинграда) и другие подобные даты
Но вернемся к отчасти уже затронутому вопросу о роли Жукова в Сталинградской победе. Ащин упорствует: «Жукова там не было». Господи, офицер, а врет, как маркитантка… Не верите, говорит? И опять ссылается на того же правдолюба Голованова-Чуева: «Жуков не имеет прямого отношения к Сталинградской битве». Да еще довесок: «как и к битве на Курской дуге и ко многим другим операциям». Видимо, включая Берлинскую.
Какое представление о реальной жизни! Да как мог не иметь отношения «ко многим операциям» член Ставки и заместитель Верховного Главнокомандующего, притом единственный! Это все равно, Ащин, что вы, будучи заместителем своей супруги, не имеете никакого отношения к рождению ваших детей.
На самом деле 26 августа 1942 года Жуков был назначен заместителем Верховного Главнокомандующего, вызван с фронта в Москву, и после обстоятельной беседы со Сталиным 29 августа прибыл в Сталинград. И что он там делал? Уже находившийся там Василевский писал: «На Г. К. Жукова было возложено общее и непосредственное руководство всеми войсками, привлекавшимися к ликвидации прорвавшегося к Волге врага и восстановлению нарушенного фронта наших войск в районе Сталинграда. Через несколько дней после прибытия Г. К. Жукова по распоряжению Ставки я вернулся для работы в Генеральном штабе» (Цит. соч., с. 216).
И дальше до середины ноября Жуков мотался – четыре часа самолетом – между Сталинградом, где как заместитель Верховного, был главным руководителем, и Ставкой, где Сталин выслушивал его доклады, советовался, где они и Василевский строили планы.
3 сентября Жуков получил на фронте телеграмму Сталина: «Положение со Сталинградом ухудшилось. Противник находится в трех верстах. Город могут взять сегодня или завтра. Потребуйте от командующих войсками, стоящих к северу и северо-западу от Сталинграда, немедленно ударить по противнику и прийти на помощь сталинградцам. Недопустимо никакое промедление… Всю авиацию бросьте на помощь Сталинграду». Жуков попросил перенести операцию на 5 сентября и сообщил: «Я сейчас же дам приказ авиации бомбить противника всеми силами».
5 сентября на рассвете началось наступление. После залпов «катюш» наши пошли в атаку. «Я следил за ней, – писал Жуков, – с наблюдательного пункта командующего 1-й гвардейской армии». «Ах, следил! – слышу я голос полководца Ащина-Мальбрука. – Вот если бы он сам бежал с винтовкой в атаку, тогда бы мы с Чуевым и Хвостовым признали, что он «участвовал», а так…»
«Поздно вечером позвонил Верховный.
– Как идут дела?
Я доложил, что весь день шло очень тяжелое сражение…
На другой день бой разгорелся с еще большим ожесточением… Кроме фронтовой, была введена в бой авиация дальнего действия под командованием генерал-лейтенанта А. Е. Голованова». Того самого, который сейчас, видимо, читал письмо Сталина или писал ему ответ, а потом с помощью Чуева оболгал уже умершего маршала.
12 сентября по вызову Верховного Жуков опять был в Ставке. На этот раз они с Василевским высказали Сталину идею контрнаступления под Сталинградом, осуществить которую после коллективной детальной разработки удалось лишь в ноябре.
На другой день Жуков опять вылетел в Сталинград. «13,14,15 сентября были для сталинградцев тяжелыми, слишком тяжелыми днями… В конце сентября И. В. Сталин вызвал меня в Москву для более детального обсуждения плана контрнаступления… После обсуждения плана Верховный сказал мне:
– Вылетайте обратно на фронт. Принимайте все меры, чтобы измотать противника». И так без конца. Читайте дальше сами, полковник Ащин, если умеете.
А за две недели до окончания Сталинградской битвы, когда немцы были уже давно окружены и великолепный итог битвы стал уже очевиден, – 18 января 1943 года Жукову первому за время войны было присвоено звание Маршала Советского Союза, вскоре он получил орден Суворова 1-й степени № 1, потом – орден Победы № 1. Василевский вскоре тоже стал Маршалом и кавалером орденов Суворова и Победы.
Неужели, Ащин, в вашу высоколобую полковничью голову не приходит простая мысль: кто лучше знал и мог судить о Жукове, оценить его дела – Сталин, который плечом к плечу прошел с ним всю войну, считал нужным посылать его на самые трудные и ответственные участки фронта, и при этом присвоил ему высшее звание, награждал самыми почетными орденами, наконец, поручил принять капитуляцию немцев, а потом – принимать Парад Победы, – Сталин или вы, созерцавший на диване лишь портрет маршала и даже, судя по вашим статьям, лишь одним глазом прочитавший его воспоминания? Неужели Сталин был дурнее вас?
А ведь вы в своем разоблачительном энтузиазме, который точнее было бы назвать оголтелостью, доходите до попытки представить маршала Жукова в образе «мальчика, не выучившего домашнее задание» и получившего за эту взбучку от Сталина. Приводите текст этой «взбучки»: «Ваше сообщение о нехватке штурмовиков на 1-м Украинском фронте не соответствует действительности. Вас, должно быть, ввели в заблуждение…У Вас 336 штурмовиков. Я думаю, что этого пока достаточно» и т. д. И где же тут мальчик для битья? Твердые, но вполне корректные слова строгого и справедливого начальника своему подчиненному безо всякого намека на невыученные уроки. Наоборот, Сталин даже находит извинительную причину ошибки: «Вас ввели в заблуждение…» Такой тон был характерен для Сталина. Но порой он бывал гораздо более резок и язвителен.
Маршал Василевский вспоминал об эпизоде во время боев на Харьковском направлении в 1943 году: «Утром 17 августа я получил от И. В. Сталина следующий документ: «Маршалу Василевскому. Сейчас уже 3 часа 30 минут 17 августа, а Вы еще не изволили прислать в Ставку донесение об итогах операции за 16 августа и о Вашей оценке обстановки. Я давно уже обязал Вас как уполномоченного Ставки обязательно присылать к исходу каждого дня операции специальные донесения. Вы почти каждый раз забываете об этой своей обязанности.
16 августа является первым днем важной операции на Юго-Западном фронте, где Вы состоите уполномоченным Ставки. И вот Вы опять забыли о своем долге перед Ставкой и не присылаете донесений.
Последний раз предупреждаю Вас, что в случае, если Вы хоть раз еще позволите себе забыть о своем долге перед Ставкой, Вы будете отстранены от должности начальника Генерального Штаба и будете отозваны с фронта. И. Сталин» (Дело всей жизни. С.335).
А Рокоссовский вспоминал, что однажды был невольным свидетелем столь взаимно резкого разговора Сталина и Жукова, что счел нужным сделать замечание своему старому товарищу.
Ащин не понимает, что война это не игра в пинг-понг, где можно быть безукоризненно деликатным. На войне страсти порой накаляются до предела. Тот же деликатный Рокоссовский вспоминал, что однажды едва не пристрелил какого-то полковника за трусость и наглость.
И тут я должен сказать еще вот что. Книги В. Карпова о Жукове вышли двадцать лет тому назад, автор уже умер, и вот только теперь Ащин отважился на критику. Что ж так долго ждал? Не офицерское это дело – стрелять в спину или топтаться на могиле, ты сойдись «лицом к лицу, как в битве следует бойцу». Могут сказать, что тогда невозможно было выступить с критикой столь высокопоставленного писателя, всем известного Героя Советского Союза. Да нет, господа, можно было, если поднатужиться… Позвольте привести хотя бы один вопиюще нескромный пример из собственной жизни.
В. Карпов был разведчиком и воевал достойно. Но по мере его литературного восхождения росло в печати число лично взятых им «языков»: 22… 36… 54… 67… И так дошли до 79. Наши отношения с ним начались с того, что я написал ему несколько писем с критическими соображениями о его повести «Полководец», посвященной генералу армии И. Е. Петрову. Она печаталась в 1983–1984 годы во многих номерах «Нового мира», где Карпов был главным редактором. Он не отвечал. Такое высокомерие в ответ на добрую бескорыстную помощь, разумеется, задело меня и я прекратил писать. Но когда дошло до издания повести отдельной книгой, Карпов позвонил мне, поблагодарил, сказал, что мои замечания ему полезны, он учел их и спросил, есть ли у меня что еще. Я ответил, что есть, и немало, но, уже понимая, с кем имею дело, я предложил поставить наши отношения на деловую почву: пусть Воениздат зак