— Тебе придется вставать рано, — продолжал Феликс, — и проводить ночи в дороге, не зная, что происходит, и даже не стараясь это узнать.
— Я люблю путешествия и я не слишком любопытен, ты знаешь, — сказал Жан-Франсуа.
Феликс Тонзура на мгновение сконцентрировал взгляд на атлетических плечах собеседника, на его красивом лице, таком светлом и решительном.
— Нам как раз нужны такие бойцы, как ты. Этот день прошел для меня не зря.
Они прошли немного в тишине, довольные друг другом. Затем Феликс сказал:
— Мы встретимся с тобой завтра в Марселе. У меня там маленькая велосипедная лавка. Благодаря ей я обеспечиваю своих детей и имею прикрытие. Я скажу тебе адрес.
Жан-Франсуа полез в карман за записной книжкой.
— Не так, мой мальчик, не так, — воскликнул Феликс. — Никогда ничего не записывай. Все учи наизусть, все держи только в голове.
Феликс жестко взглянул на Жана-Франсуа и продолжал;
— И забудь, что у тебя есть язык. Держи рот на замке. Понятно?
— Я же не сумасшедший, — сказал Жан-Франсуа.
— Так все говорят, — заметил Феликс, — но потом оказывается, что у тебя есть жена…
Жан-Франсуа пожал плечами.
— Или родственники, от которых ты никогда ничего не скрываешь, — продолжал Феликс.
— Мои родители умерли, у меня есть только старший брат, который не захотел уехать из Парижа, — сказал Жан-Франсуа.
Он вдруг рассмеялся и добавил:
— Я без ума от него, но если я ему что-то и расскажу, то это совершенно безопасно. Он как ребенок.
Феликс посмотрел на лицо Жана-Франсуа, такое свежее и розовое, и тоже рассмеялся.
— И вот что ты должен знать, — сказал он и дал Жану-Франсуа свой адрес. Потом они зашли в первое попавшееся по дороге кафе. Это был как раз тот день, когда там продавали ликер.
Жизнь Жана-Франсуа действительно начала приходить в порядок. В ней теперь совмещались все элементы, которые ему нравились: тяжелые физические нагрузки, риск и радость от прохождения через сети врага, товарищество, подчинение руководителю группы, который ему нравился. Другие брали на себя заботу думать и отдавать приказы. Он только получал удовольствие. Он с удовольствием ехал на велосипеде по прекрасным прибрежным дорогам. Он ездил на поезде в Тулузу, Лион или Савойю. Он пересекал границы запретной зоны назло немецким таможенникам и их собакам. Он носил шифрованные донесения, переправлял взрывчатку, оружие, радиостанции. В амбарах, сараях, пещерах, подвалах, на лесных полянках он учил простых, смелых, серьезных и страстных людей обращаться с английскими автоматами.[6] Он представлялся им под псевдонимом, и сам не знал, кто они. Они любили друг друга, несмотря на секретность, с несоизмеримым теплом и доверительностью. Однажды утром ему пришлось несколько километров плыть в маске, чтобы подобрать таинственную посылку, спущенную в море с таинственного катера. При лунном свете он собрал несколько парашютов, сброшенных с бреющего полета.
Феликс Тонзура (Жан-Франсуа по-прежнему знал только его в рядах организации) не берег своего товарища по разведывательному корпусу ни от усталости, ни от опасности. — С твоим детским личиком, — говорил он, — ты повсюду пройдешь.
Это было правдой. И Жан-Франсуа чувствовал это. И эта готовность к сотрудничеству, это дружелюбие и вера удваивали его силы, храбрость и удовольствие.
Секретная деятельность как смола. Она затягивает все больше и больше. Чем больше ты уже сделал, тем больше остается нерешенных задач. Потребности огромны. Решительных людей со свободным временем и деньгами было очень мало. Жан-Франсуа больше не спал две ночи подряд под одной крышей. Он жил в самом сердце опасности. Незаметно он стал человеком, совершавшим самые опасные подвиги. Этим он был обязан своей выносливости, своему умению, своей счастливой храбрости. В свою очередь, он не проник глубже в секреты организации, в которую входил. Он — с горсткой бесстрашных ребят — был подотчетен только Феликсу Тонзуре. Феликс, в свою очередь, получал приказы от вышестоящего начальства. За этим всем была полная тьма. Но эта тайна не смущала, не мучила и даже не интересовала Жана-Франсуа. Он не чувствовал ни ее важности, ни ее поэтичности. Он был рожден для движения и для игры. Неизвестное лицо, которое, не зная его, распоряжалось его существованием, беспрестанно предоставляло ему возможности и для того, и для другого, и только это имело для Жана-Франсуа значение.
Миссия, которую осуществлял Жан-Франсуа в Париже, показала ему, насколько полно его сформировала и втянула тайная жизнь.
Когда Жан-Франсуа вышел из поезда на Лионском вокзале, в руке у него был чемоданчик с английской рацией, сброшенной на парашюте в центральном департаменте несколько дней назад. Человека, схваченного с таким чемоданчиком, ожидала смерть под пытками.
В это утро агенты Гестапо и полевой жандармерии проверяли весь багаж на конечной станции.
Жану-Франсуа некогда было думать. Рядом с ним ребенок с большими коленками и толстыми икрами с болезненным видом спешил за пожилой женщиной. Жан-Франсуа взял ребенка на руки и в то же самое время передал чемоданчик немецкому солдату, проходящему рядом с оружием, висящим на плече.
— Подержите, старина, — сказал ему Жан-Франсуа, улыбаясь, — а то я не справлюсь сам.
Немец посмотрел на Жана-Франсуа, улыбнулся в ответ и взял чемоданчик без проверки. Спустя несколько минут Жан-Франсуа сидел в вагоне метро, поставив между ног свой чемоданчик.
Но это утро действительно не было добрым. На станции, где Жан-Франсуа должен был выйти, его ожидал очередной барьер — на этот раз из французских полицейских. Жану-Франсуа пришлось открыть чемоданчик.
— Что там у вас? — спросил полицейский.
— Посмотрите сами, офицер, — ответил Жан-Франсуа просто, — радио.
— Хорошо, проходите, — сказал полицейский.
Смеясь про себя из-за этой двукратной удачи, Жан-Франсуа передал радиопередатчик торговцу подержанной мебелью на левом берегу Сены. Тот попросил его пообедать с ним. Он, как и днем раньше, удачно обменял прикроватный столик на прекрасную копченую колбасу и немного масла и с удовольствием разделил бы праздничный обед со своим товарищем.
— Зайдите и понюхайте, — сказал продавец.
Он провел Жана-Франсуа в заднюю комнату. На железной решетке нежно жарилась колбаса. У Жана-Франсуа от вожделения расширились ноздри. Но он, поблагодарив, отказался. Он должен был сделать еще один сюрприз.
Чемоданчик Жана-Франсуа был удивительно легким. И, несмотря на усталость после напряженной ночи он чувствовал себя прекрасно. Половину Парижа он прошел пешком. Толпы во вражеской форме, тяжелая и меланхолическая тишина на улицах не смогли испортить его хорошего настроения. Этим утром он одержал свою победу.
Размахивая чемоданчиком и насвистывая марш своего бывшего полка, Жан-Франсуа вышел на Авеню де ла Мюэт перед фасадом смешного и милого маленького дома, построенного в конце прошлого века, который принадлежал его старшему брату. Здесь в маленьком особняке хранились прекрасные картины, бесчисленные книги и несколько прекрасных старинных музыкальных инструментов. Здесь также были, еще до вторжения, тихая утонченная женщина и маленький драчливый мальчуган с глазами Жана-Франсуа. Мать и ребенок уехали в деревню перед самым приходом немцев и все еще не вернулись. Но брат Жана-Франсуа отказался бросить свой дом из-за картин, книг и музыкальных инструментов.
Жан-Франсуа не разрешил старой экономке объявить об его приходе и бесшумно открыл дверь библиотеки. Там он и увидел своего брата, сидящего в кресле и читавшего толстый том. Лицо его нельзя было разглядеть, потому что на нем было тяжелое пальто с поднятым воротником и шерстяная шапка, натянутая по самые уши. Этот вид показался Жану-Франсуа очень смешным. Все еще разгоряченный от быстрой ходьбы он не заметил, что в доме был настоящий мороз.
— Здравствуй, Сен-Люк! — закричал Жан-Франсуа.
Имя брата было просто Люк. Но из-за его ровного темперамента, любви к духовной жизни и его доброжелательности ко всем людям несколько одноклассников прозвали его Сен-Люк — Святой Лука. Это имя прижилось и в семье.
— Маленький Жан, маленький Жан, — сказал Люк, голова которого едва доставала до плеч Жана-Франсуа.
Братья обнялись. Между ними была значительная разница в возрасте, но для Жана-Франсуа это не имело значения. Напротив, он считал себя намного сильнее, практичнее и находчивее брата.
— Все книги все еще здесь, и клавесин, и гобой, — сказал Жан-Франсуа. — Значит, жизнь все еще прекрасна.
— Все еще, все еще, — нежно ответил Люк.
Потом он спросил:
— Но как ты приехал сюда, маленький Жан? Я надеюсь, у тебя есть «аусвайс»?[7]
— Ох, ох! Святой Лука больше не витает в облаках. Он даже сам знает, что нужно иметь «аусвайс»! — воскликнул Жан-Франсуа.
Он рассмеялся, а за ним и сам Люк. Жан-Франсуа смеялся очень громко, а Люк почти беззвучно. Но во всем прочем это был один и тот же смех.
— Да, у меня есть «аусвайс», Сен-Люк, — сказал Жан-Франсуа. — И даже… и даже…
Жан-Франсуа остановился на минутку, потому что едва не сказал, что его пропуск — фальшивый, прекрасная подделка. Потому он заключил:
— И я даже умираю от голода.
— Давай пообедаем прямо сейчас, — сказал Люк.
Он позвал старую экономку и спросил ее:
— Что у нас есть хорошего сегодня?
— Ну, желтая репа, как и вчера, месье Люк, — сказала служанка.
— Ах, ах! И что еще?
— Немножко сыра, продававшегося без карточек,[8] — добавила экономка.
— Ах, ах! — сказал Люк.
Он посмотрел на Жана-Франсуа с виноватым выражением лица.
— Еще есть немного масла, которое мадам прислала из деревни на прошлой неделе, — продолжала экономка. — Но у нас уже нет хлеба, на который его можно было бы намазать.