— Вы еще увидите Виктора там?
— Там? — переспросил я.
— Ну да, там, — сказала она с ударением на последнем слове.
И я понял, что сколько бы раз я ни переспрашивал: «Где там?» — она не скажет: «В колонии, в тюрьме», — потому что эти слова были не совместимы с кабинетом, за дверью которого поднимались пять школьных этажей, бегали новые ребята и звенели веселенькие школьные звонки. И я понимал, что нелепое соотношение «там» и «здесь» для педагога отзывалось покалыванием в сердце, и иначе быть не может, если это не чиновник в департаменте просвещения, а учитель, желающий своим ребятам любой профессиональной судьбы, кроме судьбы Полянова. Поэтому ответил:
— Да, я увижу его там.
— Так передайте Виктору, — сказала директор школы, — передайте ему, — и голос ее достиг высоких нот, — что я отработала 26 лет в школе, я имею первого заключенного. Я потрясена не потому, что не знала, что он может кончить именно этим, а потому, что все-таки верила: этого не случится.
Я понимал, что то, что сейчас сказала Людмила Сергеевна, очень серьезно. По крайней мере — для нее. Поэтому я не нарушил тишины, установившейся после этого в кабинете, и старался не смотреть на нее.
— Хотя, — вздохнула Людмила Сергеевна, — хотя передайте ему также, что я потрясена, что на скамью подсудимых попал парень с хорошей головой.
И уж только тогда, после завершения паузы, я спросил:
— Людмила Сергеевна, как вы думаете, все ли сделала школа для того, чтобы судьба Полянова не обернулась именно так?
— Вы знаете, — ответила она, — я буду, наверное, не права, конечно, каждый человек до конца все не доделал, и до конца не долюбил, но в 9-м и 10-м классах все мы занимались Витей днем и думали о нем ночью. Мы знали: перевернем мир, а он кончит школу, хотя этот мальчик с пятого класса беспокоил всех. Вы уже, наверное, знаете, что в старших классах у него стали очень напряженные отношения с семьей, особенно с отцом. Мне иногда казалось, что он готов уйти куда угодно, только не домой… Все, что было у Виктора доброе, — это в школе. Где он видел улыбки — так это в школе. Дома — ссоры с родителями. В его компаниях — вечная продажа, разговоры о деньгах, долги. В школе просили только одно: выучи косинусы, ответь про животный мир. Хотя, конечно… Я была у Вити дома пять раз, а могла бы десять. Да, десять, — закончила Людмила Сергеевна.
Потом мы говорили еще о многом, пока наконец я не подошел к своему главному вопросу: причины, сделавшие Полянова Поляновым, то есть человеком, в неполных девятнадцать лет удостоившимся общественного внимания не за самоотверженные поступки, не за благородство и честность, не за спасение ребенка из полыньи, а только за одно: за то, что его судьба — это приставленный к нашему виску телеграфный ключ, отстукивающий лишь одно слово: SOS.
— Кто виноват? — задумалась Людмила Сергеевна. — Сила тех людей, которые окружали Виктора вне дома и школы? Или беспечность родителей? Я не могу точно ответить, что же именно так нравственно распустило его? Может быть, излишняя опека позволила Виктору так своеобразно решать жизненные вопросы? Может, отсутствие контактов с чистыми людьми? А точнее, причина в том, что сначала родители слишком много дали Виктору: слишком многое разрешали, слишком часто возили, слишком хорошо одевали, слишком много показывали. А потом — пошли только требования. А у Вити уже исчезла граница между желаемым и возможным. А если ты привык жить на 500 рублей в месяц, а потом тебе предложили жить на 100, такой перепад может стать губительным. Особенно если мы говорим о подростке, то есть о Викторе, каким он был у нас в школе.
Ну, что ж, и это объяснение, видимо, может иметь место. Ведь, докапываясь до причин, превративших в преступника мальчика из благополучной семьи, мы должны учитывать не только мнение самого Полянова, но и людей, окружавших его в разные отрезки его жизни.
Поэтому, к примеру, интересно мнение и его одноклассника, приятеля, в какой-то момент — даже друга.
— Вы знаете, — сказал мне Игорь, — Витька всегда хотел или иметь больше всех, или одеваться красивее всех, или быть лучше всех, впрочем, тоже внешне. Если, допустим, кто-то ездил на мотоцикле быстрее, чем Витька, и он понимал, что догнать он не может — тогда он ездил на заднем колесе. Каждый день своей жизни он очень хотел выделиться. Создавалось впечатление, что каждую минуту он думал только об этом.
Да, и это правда. Я пишу так уверенно «правда», потому что у меня есть железное подтверждение — саморазоблачение Виктора (хотя, по-честному, слово это не совсем здесь подходит: для него это было не саморазоблачением, а объективной информацией для печати).
Осознав, что он не попадает в число «средних гениев» (термин, уже употреблявшийся), то есть не хватает звезд на астрономии, не щелкает формулы, как семечки, на алгебре, не цитирует Писарева на литературе, Виктор стал выделяться тем, что первым — еще в восьмом классе — пришел в школу в фирменных джинсах; что именно его после уроков ждали таинственные личности, к тому же значительно старше его по возрасту; что именно он дарил знакомым девушкам подарки, которые не каждый взрослый-то человек осмелится принять. Даже отбывая впервые наказание в колонии, Виктор переживал из-за того, что вокруг него какие-то «мелкие люди, всякая шпана», осужденная за хулиганство, кражи, ограбление. Люди, по его словам, примитивные, не соответствующие его собственному уровню. (Теперь-то он, может быть, к этому притерпелся?)
Отчего Виктор стал таким, почему? Может, разгадка в словах директора школы Людмилы Сергеевны, которая знает его с первого класса?
— Мне кажется, что с раннего детства Виктору внушали, что он особенный. Когда стал он меняться прямо на глазах, его мама кричала на нас в присутствии сына: «Вы неправильно к нему относитесь». Только в 10-м классе его отец публично признался, что никакого влияния на сына он уже оказать не может.
Ну что ж, может быть, и это сыграло решающую роль, и осталось Виктору, чтобы выделиться из всех, только проехать на заднем колесе мотоцикла или притащить в класс стопку джинсов.
Наконец, заслуживает внимания и формулировка отца Виктора, Павла Николаевича:
— Поймите меня правильно, Виктор кончил десятилетку, поступил в институт, потом бросил. И не работал, и в то же время пользовался всяческими благами. Я не сухарь: и в кафе могу посидеть, и шашлык на природе изжарить. Но это второе. А первое — работа. Именно этого Виктор не понимал.
Хотя сказано это кратко, лаконично, но согласитесь, слова эти важности необычайной.
Полянову-младшему хотелось жить так, как живет Полянов-старший, то есть иметь приличную зарплату, хорошую квартиру в центре города, машину, дачу. Но при этом не работая. То есть получить результат, не прилагая усилий к его достижению. Он не учитывал, что его отец, прежде чем стать руководителем предприятия, прошел весь путь «от» и «до».
Как-то я спросил Виктора, как, по его мнению, должны были вести себя его родители, чтобы он, единственный сын, не только не считал их «врагами», но и уважал.
Вот что предложил Виктор:
— Во-первых, я бы на их месте решил проблему жилья, то есть отделил бы меня от них. Во-вторых, все-таки переписал бы на мое имя автомобиль, сегодня, а не после того, как кончу институт. В-третьих, давал бы мне в день три рубля, а в субботу и воскресенье столько, сколько я попрошу, конечно, в пределах реальных возможностей.
Как нравится вам откровенная формула потребительства девятнадцатилетнего парня?
И хотя это объяснение — я бы назвал его «желанием мгновенного результата» — очень важно для понимания развития характера Вити Полянова, я все же рискну дать свое определение основной причины, сделавшей его таким.
Ведь, в конце концов, проблема соответствия трудного пути, который проделали родители, и нынешнего материального благосостояния детей, воспринимающих это материальное благосостояние как реальную и единственно возможную данность, актуальна сейчас во многих семьях. Почему же именно на Виктора Полянова судьба, как говорили в старину, указала перстом?
Для снежной лавины, мирно лежащей на склоне горы, достаточно удара камнем, размером не больше пятикопеечной монеты, чтобы она сорвалась, устремилась вниз, сметая и разрушая все на своем пути. «Лавина потребительства», кроме души, не разрушает ничего. Но и для нее, как и для лавины, рожденной природой, хватает такого же «камешка», который в одном случае может, конечно, пролететь мимо, в другом — ударить без вреда и отскочить. Ну а в третьем случае… В третьем, как случилось с Поляновым, вызвать обвал и смести не человека в его телесном обличии, а человеческую личность.
Камешкам принято давать звучные имена: «сердолик», «яшма»…
Что ж, назовем и мы камешек: «суперобложка». Это, мне кажется, то самое недостающее звено, которое позволило «сработать» всем тем причинам, подтолкнувшим Виктора к преступлениям.
Однажды, в дни очередного безденежья, в поисках «оборотного капитала» Виктор продал всю «Библиотеку всемирной литературы» и в течение длительного времени никто этого не заметил. На полках так же, как и до продажи, стояли книги… Вернее, суперобложки. А внутри — старые газеты и прочий хлам.
Суперобложки, выстроившиеся на полках по цветам и векам для всех, живущих в доме и приходящих в гости, — означали благоденствие, покой, достаток, культуру в конце концов. И только один Виктор знал, что за ними пустота.
Можно было отмахнуться от этого эпизода как от незначительного, тем более что Виктор и не такие фокусы выделывал в своей квартире, в своей семье. Но в конкретном поляновском случае эпизод с суперобложками, поверьте, символичен.
«Совершенно домашний мальчик…», «не знали забот…», «откуда могло это взяться…», «перемены в сыне заметили только в конце девятого класса…» А ведь уже все было, все было раньше, и сын, очутившись в критической ситуации, скажет о своих взаимоотношениях с родителями:
— С раннего детства я знал, что они (то есть родители) — это люди, от которых надо было что-нибудь скрывать. Сначала — оценки, потом листы, вырванные из тетради, потом — первую сигарету, выкуренную с ребятами во дворе. То есть примерно с первого класса я начал создавать свой собственный мир, в который не хотел посвящать родителей. И думаю, это их устраивало, — зло закончил Викто