р.
Последнее замечание очень существенно. Неизвестно, что тяжелее: знать истину или верить «суперобложкам», прикрывающим истину.
Сарказм Виктора поэтому понятен, когда он говорил: «Родители ругали за запах пива — и давали деньги, которые, ясно, идут не на мороженое и не на билеты для девочки в кино. В моей комнате иногда скапливалось такое количество джинсов — ой-ой-ой! Да и они сами просили иногда кое-что достать для детей своих знакомых».
У меня нет доказательств, знали или не знали родители Виктора о размахе его торговых операций. Да я и не собираюсь искать их. Важнее другое: сам Виктор ни на секунду не сомневается, что они знали и, зная, заботились о другом: чтобы внешние правила игры были соблюдены, чтобы оставался студентом, хорошим сыном, таким же, как в детстве, домашним и хорошим мальчиком. То есть, все порочное, что уже зарождалось в Викторе, кружило там, разрушая одну за другой молекулы души, было надежно спрятано в глянцевую суперобложку.
Именно это и превратило связи внутренние, так важные для людей, живущих под одной крышей, одной семьей, в связи материальные: они и в самом деле материальнее, зримее, они имеют денежный эквивалент, на них легче строить взаимоотношения.
Я пересмотрел еще раз блокнот, где записан наш последний разговор с отцом Виктора.
«Я ему однажды сказал: давай заключим с тобой контракт — ты мне зачетку за первый курс, я тебе — ключи от нового мотоцикла. Как премия на производстве…»
«Я мог бы купить ему путевку в санаторий, но я ему куда покупаю? — в турлагерь: пусть отдыхает как все…»
«Если бы мне сказали: дай тысячу рублей, и сын будет на свободе, я бы отказался. Во-первых, я на это просто не могу пойти, как гражданин, а, во-вторых, в таком случае сын поймет, что мои идеи ничего не стоят…»
И так далее, и так далее…
Как все-таки много в этой истории приходится употреблять слов: «купил», «продал», «достал», «рубль», «десять рублей», «сто рублей», «деньги». И хотя бессмысленно отмахиваться от всех этих естественных реалий, нелеп спор: «Можно ли прожить на земле без денег?» — все равно по серьезному счету это тоже своего рода суперобложка, которой можно отгородиться от жизни, спрятаться от нее, но уж никак не заменить ее.
Вот поэтому-то я и написал вначале, что единственное чувство, которое осталось у меня по отношению к Виктору, — жалость.
Можно стать богатым, баснословно богатым, можно играть в эти «деловые игры» и получать от самого процесса игры удовольствие, можно многим прикрыться от жизни: не только одной квартирой — даже двумя, не только финской мебелью, но и антикварной, не только собственным автомобилем, но и самолетом.
Только ты сам, как личность, мало кому будешь нужен.
«У меня очень много деловых связей», — в голосе Виктора, когда он произносил это, звучала гордость.
В его записной книжке было записано около четырехсот телефонов.
Его многие знали в городе, и многие о нем слышали.
Но только один из нескольких десятков людей — сверстников Виктора, с которыми мне пришлось встретиться, произнес: «Этот подонок…», «Я с ним не имею ничего общего…», «Он в тюрьме, а я на свободе…»
Этот один спросил, не может ли он как-нибудь помочь Полянову? Что нужно сделать? Как?
«Игорь — чистый человек, но ему будет очень трудно жить. Жизнь — жестока…» — сказал Виктор, когда я рассказал о своей встрече с его одноклассником, единственным из четырехсот, с которыми (по собственным словам Полянова) он был связан не деловыми отношениями, а какими-то другими… Какими точно, он так и не смог сформулировать.
Вот так он остался парнем, способным проехать на заднем колесе мотоцикла: кадр, вполне достойный суперобложки какого-нибудь красивого, яркого, в разноцветных картинках издания с почти полным отсутствием текста.
Этим документом началось следствие по делу Виктора Полянова:
«Начальнику отделения милиции (номер отделения и фамилия начальника).
Такого-то числа и месяца гражданин Полянов, находясь в нетрезвом состоянии — весь вечер он распивал спиртные напитки в компании (следуют фамилии. — Ю.Щ.), — учинил дебош, накинулся с кулаками на меня и мою жену, ругался матом, сбросил на пол телевизор, бил головой (у меня рассечена бровь) и др. На шум и крик подоспели соседи. Гражданин Полянов сначала притих, а затем с площадной бранью и с ножом в руках (по общему мнению, это была финка) бросился к лифту, на пути порезал руку жене, а я успел прикрыться дверью квартиры… По вызову соседей прибыли из отделения милиции два милиционера, осмотрели все и ушли. Гражданин Полянов длительное время нигде не работает, ведет совершенно непонятный образ жизни для молодого человека. Из дома продает вещи, как свои, так и ему не принадлежащие. В доме постоянно собирается компания его сверстников, пьют, играет музыка. Были у гражданина Полянова и попытки к домашним дебошам. Настоящим прошу принудить гражданина Полянова уважать законы нашего общества и привлечь его к ответственности». (Дата, подпись.)
В этом заявлении я не исправил ни буквы. Вот только там, где вы читаете «гражданин Полянов», в заявлении стояло: «Виктор» или «наш сын».
Так все произошло. Так, можно сказать, было еще раз доказано, что любая суперобложка всего лишь декоративное украшение, имитирующее, но не заменяющее реальную действительность.
Не будем гадать, что же толкнуло родителей Виктора на шаг, не так уж часто встречающийся в судебной практике, — ходатайство о возбуждении уголовного дела против собственного сына. Отец объясняет это так: «Мы хотели оградить Виктора от худших поступков». Сам Виктор добавляет: «Чтобы, не дай бог, не повредил еще больше его делам по службе».
Как бы там ни было, в зале народного суда был осужден не только Виктор, но и дом, в котором он вырос, внешне благополучный и респектабельный; но и та «двойная бухгалтерия», которая, что бы мы ни говорили, не может не оставить отпечатка в сердце подрастающего человека.
Над чем там еще хохотал Виктор? А вот над чем:
«Однажды Людмила Николаевна выступила на собрании и потребовала, чтобы родители, у которых есть машины, больше не привозили на них своих детей в школу. Так вот — к школьным воротам никого больше не подвозили. Машины останавливались за углом. Интересно, догадывалась ли наша Людмила об этом? Мне кажется, знала. Но из окна ничего не было видно. Ведь так, а? Как вы думаете?»
А вы?
А у меня Витя Полянов стоит перед глазами.
Совершенно уверен, что много людей с пониманием отнесутся к истории Вити Полянова.
Я считаю нужным высказаться от имени тех, кто близок Виктору по возрасту и еще не сложившемуся образу жизни.
Да, погоня за престижностью — чисто внешней — приняла сейчас пугающе широкий размах. Но сегодня изменилось даже само понятие слова «спекуляция». Если раньше этим хлопотным делом занимались толстые тети и сомнительного вида дяди, которых большинство людей избегали и, по крайней мере, стеснялись общаться с ними, то теперь все иначе. В моде стал фарцовщик.
На него уже не показывают пальцем. Напротив. Да и в самом этом слове многим молодым людям слышится уже что-то смелое и увлекательное, чутьли не полезное людям и почетное. Хочу заметить, что наиболее вредным для общества фарцовщиком является фарцовщик-любитель. То есть не тот, кто живет за счет своих торговых сделок, совершая крупные махинации, а именно тот, кто занимается таким бизнесом «по совместительству», понемногу, не запуская работу, учебу, изредка приторговывая случайно подвернувшимся товаром. А таких гораздо больше, чем «профессионалов», посвящающих этому грязному, но доходному делу основную часть своей жизни.
Разумеется, в первую очередь тревожно за молодых людей. Но ведь не только в нас дело! Почтенные, вроде бы интеллигентные люди, как говорится, с положением, тоже не брезгуют подзаработать на перепродаже книг, тряпья, сигарет и других предметов, пользующихся высоким спросом и трудной доступностью. Моральной же стороны дела стараются как-то не касаться. Не желают принимать свои действия всерьез. А ведь нас-то должна интересовать именно эта сторона. Остальным занимается милиция. Уж слишком много людей старается подзаработать на обывательской ограниченности.
Чем труднее достать какую-то престижную вещь, без которой обыватель (любого возраста!) не мыслит своего существования, тем более крупную сумму он готов за нее отдать.
Спекулянты — народ деловой и предприимчивый. Они всегда остро чувствуют спрос и предложение, быстро и точно реагируют на потребность клиентов (чего, кстати, от всей души хочется пожелать нашей уважаемой, но неповоротливой торговле). И пока, к сожалению, у спекулянтов работы хватает.
«Раз другие это носят (курят, слушают, имеют), то я ни в коем случае не должен отставать», — вот примерная логика обывателя. В печати ругаем мы хамов-официантов, публично удивляемся блату в магазинах, негодуем на потребительскую ненасытность. А в жизни? Ежедневно робко заглядываем в глаза продавцам, гоняемся на «толкучках» за «фирмой», держим, что называется, нос на ветру, чтобы не «отстать», не «пропустить», не «проглядеть». Посмеиваясь над знакомыми, все-таки завидуем им и безудержно тянемся к стандарту.
Те же, кто только начинает жить, отлично видят всю эту двуличность. А свойственная молодости прямота и максимализм приводят к следующему: то, что почти незаметно у людей старшего поколения, с особенной яркостью выявляется у их детей.
Кроме того, молодым жизненно необходимо выделиться из толпы, острее почувствовать свое «я», доказать собственное превосходство, полноценность. Но какэто сделать? В институтеучиться долго, да и этим вряд ли кого удивишь. Устроиться на высокооплачиваемую работу без специальности трудно, значит, заниматься неквалифицированным и физически тяжелым трудом?
Так как же утвердить себя? И тут приходит на помощь другая сторона жизни — обывательская. Престижность материального благополучия. Просто и, главное, быстро. Две-три успешные торговые сделки, и ты уже можешь ужинать в кафе, потом в ресторане, потом ты уже фамильярно похлопываешь по плечу и учишь жить нерасторопного знакомого, достаешь ему то, за чем он безуспешно охотился целый год, и тем самым получаешь «за услугу» кругленькую сумму и хотя бы внешнее уважение.