Вплоть до 9-го класса я хотел быть музыкантом, шофером, летчиком, милиционером, учителем, писателем… И дружил с самыми плохими учениками нашего класса… Мы всегда увиливали от общественной работы, уходили с классных мероприятий. Может, поэтому нас в классе недолюбливали, а у меня так часто менялись общественные поручения. Нельзя сказать, что наша дружба была крепкой, но, во всяком случае, наша тройка существовала постоянно.
Я был отличник, а… (имя зачеркнуто) из-за своей дурости троечник, (имя зачеркнуто) — почти двоечник. Но это были замечательные и сообразительные ребята. После 8-го класса я остался один: они ушли учиться в техникум…
Одиночество я почувствовал сразу и остро. Обычная тема разговора наших ребят не выходит дальше глупых выходок. Я впервые понял, что „спокойствие — душевная подлость”. Я понял, что уже не могу вернуться назад, что я слишком далеко ушел от всех. Я могу сблизиться, но зачем? Их уже трудно перевоспитать. Кто это сделает? Классный руководитель у нас попался так себе.
… Я действительно занят, тем более, что я вдруг ощутил могучую тягу к знаниям. Я зарылся в учебники, и никакая сила извне не могла остановить меня. Но эта сила нашлась внутри меня самого. И я всплыл на поверхность. Передо мной открылся настоящий земной рай: блаженные лица, смех, шуточки… Какое-то время я думал, что счастлив. Я хотел вращаться в гуще событий нашего класса, но меня оттуда безжалостно выбросили. Да я и сам понял, что не сумею прожить с ребятами нашего класса. Я знал, что делать, но не знал, с чего начать, тем более одному. „Осознавать долг и не исполнить его — трусость”, — скажете вы. Но это лишь слова, а словами сыт не будешь.
И я снова зарылся в работу. Тут я был действительно счастлив…
Мне часто стали говорить, что я эгоист и единоличник.
…Это Лена. Я был удивлен ее эрудицией, привычками, красотой, привлекательностью. Три дня были переломными в моей жизни. Ленка — удивительное сочетание самых разных качеств (которые, к сожалению, отсутствуют у меня), она для меня недосягаема.
Я сомневался, как маленькая, хрупкая девочка сумела выбить меня из колеи. Откуда в ней нашлось столько силы? Я понял, что это то, к чему я стремился постоянно, чего мне так мучительно не хватало…
…Я мог часами сидеть без движения…
…Это любовь, но любовь молчаливая, односторонняя и торжественная. Я не шел навстречу, но эти незначительные диалоги, эти молчаливые и грустные взгляды приносили мне настоящую радость… Я понял, что только так можно по-настоящему жить и работать.
…Это холодное безразличное молчание сильнее любого оружия. Все кончено. Как глупо. Во всем виноват только я сам»…
Здесь взяты достоверные записи из дневника. Последняя 6 февраля. Я опять зарылся в работу, 50 задач по физике в неделю, 20 слов по английскому в день, 1 час стенографии.
Ноу меня нет гарантии, что так будет хотя бы до середины марта. Иногда у меня возникает острая необходимость осознать, для чего, зачем и как я живу. Наступает критический момент, и я прохожу очередную «реформу». Перестраиваюсь. Но затем повторяется все сначала. Раньше это было ужасно, хотя и редко. Теперь это повторяется ежедневно. Я ищу постоянно выход, но нахожу только какие-то отдушины… В работе я забываюсь…
Я хочу к людям. Мне нужно с кем-то советоваться, с кем-то дружить. Среди всех я насчитал 5 человек «выше меня ростом», и все не в нашем классе. Но как к ним пройти через хиханьки и ехидные шуточки, тем более, что я по характеру робкий, да и вдобавок краснею по пустякам.
Как разбить безразличие класса, это спокойствие?.. Я к вам обращаюсь, как?
Подписи нет. 0 час. 45 мин. Ростовская область
Ситуация четвертаяЗов
Утром в понедельник 19 сентября Лидии Тимофеевне сообщили, что ее сын Сергей, восемнадцатилетний курсант речного техникума, с весны проходивший практику на теплоходе «Рыбинск», таинственно исчез. «Что значит исчез?» — переспросила она, не понимая, о ком, о чем сообщает ей незнакомый голос по телефону. «Да так и исчез. Среди бела дня».
Случилось это и в самом деле посреди яркого и солнечного сентября, когда теплоход, выгрузив лес, плавно рассекал воды водохранилища.
Что могло с ним случиться? Стал ли он жертвой несчастного случая? Или преступления? Нечаянно упал за борт, незаметно для других покинув машинное отделение? Или бросился в воду намеренно?
Сергей заступил на вахту в полдень 18 сентября. В 12.40 доложил вахтенному начальнику, что приборы, за показаниями которых он следил, работают нормально, и снова спустился в машинное отделение.
С этой минуты Сергея больше никто не видел. Он исчез. Вот так, прямо по ходу теплохода.
Вахтенный начальник записал в вахтенном журнале: «13.45. В районе острова Каргач был вызван вахтенный рулевой-моторист в рулевую рубку. На вызов не явился. Капитан встал за руль, а я произвел обход судна. Вахтенного моториста на теплоходе не нашли».
Вот и все подробности таинственного происшествия.
Но родители Сергея не знали еще и этой малости, когда ловили такси, мчались на вокзал, доставали билеты, стояли, прижавшись к вагонному окну, не видя, что там, за окном.
В город поезд пришел в час ночи. Их никто не встречал. Расспросили, как добраться до порта. Катерок подбросил до «Рыбинска». Поднялись на борт. Перед ними открыли дверь каюты Сергея: вот вещи, вот книжки, вот продукты, которыми снабдили сына в дорогу двумя неделями раньше, когда он забегал домой между рейсами, почти все продукты почему-то оказались нетронутыми. Все напоминало Сергея, будто он только-только захлопнул дверь каюты.
А где же он? Что могло с ним случиться?
Сколько раз мы читали, как ради одного-единственного человека, потерявшегося в море или заблудившегося в тайге, отрывали от работы сотни людей, поднимали в воздух вертолеты, меняли маршруты теплоходов, ни на минуту не задумываясь, рентабельно это или нет, «оправдано» или не очень. Пусть и план какой-нибудь при этом горел, но такое высокое выковывалось в пламени горящих производственных показателей — человека ищут! — что даже у самого душевно черствого служаки, оценивающего жизнь лишь колонками статистических выкладок, не поднималась рука перечеркнуть словом «план» слово «человек».
К понедельнику 19 сентября о том, что Сергей таинственно исчез, знали уже все, на кого по долгу службы свалилось неожиданное известие: в техникуме, в пароходстве, в водном отделе милиции. И что же? Поднялись в небо вертолеты? Надели скафандры водолазы? Тревожные приказы: «Оперативная группа, на выход!» — раздались в коридорах милиции? Прервались важные совещания? Замедлили свой бег «входящие» и «исходящие» бумаги?
Начну по порядку… в той последовательности, как и развивались события после того, как Сергей исчез.
До рассвета просидели родители в его каюте. Тишина стояла над водохранилищем, тихо было и на теплоходе: немногочисленный экипаж — 9 человек — спал. Утром родителей доставили на катере в порт, показали, как найти милицию. Зашли, услышали, что начальник водного отделения милиции занят. Подождали. Майор встретил почему-то хмуро и неприветливо, будто сын, Сергей, что-то такое совершил. «Разберемся», — сказал начальник и демонстративно посмотрел на часы, кивнул на дверь. Снова вернулись на теплоход. Там сказали, что надо освободить каюту сына. Начали торопливо собирать вещи. Подошел какой-то парень, спросил, зачем берут книги: «Сергею-то они больше не понадобятся».
Снова оказались на берегу: вокзал, билет, вагон, Москва.
Где сын? Что с ним?
Впервые в жизни вот так, надолго — на целых полгода практики — оторвался он от дома. Когда провожали в первый рейс, волновались: выдержит ли, не испугается, не потеряется ли на волнах жизни?
С нетерпением ждали каждый его приезд, хоть на день, хоть на час. Встречали на берегу, поднимались по трапу на теплоход, открывали дверь его каюты. Капитан как-то сказал: «Что это вы его так опекаете? Не маленький уже!» Но для родителей сын оставался маленьким, домашним, неприспособленным, по их мнению, ко всяким жизненным передрягам. Радовались, когда слышали: «Хороший парень, исполнительный, дисциплинированный». Таким воспитывали. Переживали, когда услышали однажды от опытного речного волка: «Что это он у вас такой домашний? Ему надо научиться кусаться!» Соглашались: да, надо, конечно, и «кусаться». Но как этому научиться?! Подозревали, что сыну приходится нелегко: слишком замкнутый, слишком молчаливый. Но верили: вокруг взрослые, помогут, не дадут в обиду.
Но знали ли правду, как ему жилось на теплоходе? Что происходило в его душе? Такой ли оказалась жизнь на корабле, какой представлялась ему еще в детстве, когда гонял плоты по Яузе?
И когда все произошло, вспомнили и недомолвки в разговоре, и молчание в ответ на прямой вопрос: «Не обижают ли тебя?», и это — «не умеет кусаться».
Теплоход «Рыбинск» тем временем вернулся в Москву, в Южный порт. Упросили следователя водной милиции допросить членов экипажа. Московский следователь успел допросить троих. На большее не хватило времени: в ту ночь теплоход снова ушел в рейс. Мать Сергея позвонила заместителю главного инженера Московского речного пароходства по охране труда и технике безопасности, спросила, почему же после ЧП не задержали теплоход, не выяснили все до конца. Услышала в трубке: «Ну и что? Из-за вашего сына вся работа должна была остановиться?!» И — короткие гудки.
Так прошла первая неделя с того злосчастного понедельника.
Когда я впервые слушал рассказ Лидии Тимофеевны у нас в редакции (а на дворе уже стоял декабрь и сколько кабинетов обошла она за это время!), подумал о том, что не могло так быть, что беда заволокла ей глаза и говорит сейчас ее голосом, что наверняка останавливались теплоходы и поднимались в воздух вертолеты, что кто-то так, как и она, до сих пор не спит ночами, а если и спит, то, разбуди его среди сна, спроси: «Вы помните, как начался для вас понедельник 19 сентября?!» — ответит не задумываясь: «С ЧП на „Рыбинске"». И если говорит Лидия Тимофеевна о том, как измотали, измучили ее безрезультатные хождения по инстанциям, то это опять же следствие непроходящего душевного потрясения, а «инстанции» — то уже давно приняли все меры для установления истины!