Действие пьесы, если кратко передать ее сюжет, заключалось в том, что подростки ищут нечто, придающее жизни вкус, некую краску, чтобы разбавить серый цвет, но почему-то находят постоянно тот или иной суррогат. Объединились, чтобы скандировать на стадионе, рыскали в поисках какой-нибудь галантерейно-трикотажной ерунды, чтобы оказаться на одно лицо с сотней своих ровесников, лепетали какой-то вздор, принимая его за величайшую истину, врубали на полную мощность магнитофоны, чтобы оглушающей музыкой с непонятными словами соединить свое человечество, высмеивая символы взрослого пристойного существования, находили свои собственные, еще более смешные…
Так, по крайней мере, для многих выглядели они со стороны, и когда «фанатели», и когда «балдели», и когда «тусовались». Как из партера, как за стеклом…
Но ведь чего-то они искали? Подавали же они нам всем, обществу, какой-то неразличимый сигнал? И когда мы скандировали, что все у нас в порядке, и когда, опомнившись, поняли, что в порядке у нас, оказывается, не все.
Так, может, они это поняли раньше? Нет, не поняли, а почувствовали? Может, все дело в том времени, в котором вырастали мы и в котором взрослеют они? Может, за их оглушающей музыкой и дурацкими символами — если присмотреться, прислушаться — мы различим и нечто здравое, чего не хватает нам самим?
…Сергей появился в редакции через час. На нем болтались несколько железных штуковин, на лбу вокруг длинных волос была повязана красная ленточка.
2.
— Рассказывай, как ты стал металлистом?
— Сначала я был динамовским фанатом. Надевал синебелый шарф, шел на стадион, фанател… Однажды мы с приятелем крикнули в метро: «„Динамо" — Москва!» и тут началось…
— Что началось? На вас напали «спартаковские» фанаты?
— Нет, откуда-то сверху скатился дяденька милиционер… Нас положили в «уазик» и, обкладывая разными словами, повезли в милицию. Тогда я был наивным, в отделении еще никогда не был… на меня составили бумаги.
— Ты испугался?
— Нет, ждал, что будет. Но вскоре меня опять задержали на матче. Снова милиция: стали писать всякие бумаги: «скандировал», «оскорблял», «нарушал порядок»… Я возмутился: это же неправда! Скандировать — одно, оскорблять — другое. Мне ответили: будешь выступать — получишь по бестолковке. Ну я и…
— Что? Решил, что двух приводов хватит?
— В общем, я решил двинуть из фанатов. На улице увидел каких-то ребят с булавками. Ага, панки. Я был готов после того, что со мной случилось, стать кем угодно, хоть панком. Стал ходить по улицам с булавками и выбритыми висками.
— Просто ходить?
— Да, ходить, чтобы бесить прохожих.
— И получалось?
— На время. Потом и это прошло. Я поступил в институт, но очень скоро разочаровался, пошли неприятности. Крушение всех надежд, из института отчислили… Увидел металлистов. Меня потянуло к ним как к людям, которые могут меня понять.
— Но почему именно к металлистам?
— Мне казалось, что у них есть цель в жизни.
— Цель? Что ты имеешь в виду?
— Мне казалось, что они такие же, как и я. То есть у них такая же неустроенность в жизни… В общем я примкнул.
— А как это происходило?
— Есть такой бар в центре (он назвал одно не очень чистое заведение — Ю.Щ.). Там они и собираются. Я стал там торчать, и постепенно они меня стали узнавать.
— Ты отрастил волосы, повесил цепь…
— Да, я стал таким, каким вы меня видите.
— Как бы ты сам объяснил различия между тобой-фанатом, тобой-панком и тобой-металлистом?
— Отличия чисто внешние, разные увлечения. У меня сегодняшнего — музыка «тяжелого металла».
— У тебя много дисков тяжелого рока?
— В магазине диски практически купить невозможно. У меня есть записи.
— Сергей, я знаю про напряженные отношения металлистов с любителями более мягкого направления в роке, так называемыми «волновиками».
— Я их не люблю.
— Их самих или музыку, которую они предпочитают?
— Музыку «новой волны» может любить только пресыщенный жизнью человек.
— Но «волнисты» тоже хотят отличаться от всех. Это заметно и по тому, как они одеваются — вызывающе модно, и по тому, какие прически носят…
— Но они же хотят отличаться совсем в другом смысле, чем мы. Они считают так: вот у меня все есть, я такой красивый — пусть меня все уважают за это.
…Вопрос — ответ, вопрос — ответ…
В тот зимний день я спросил Сергея, могу ли я записать на диктофон нашу беседу. Он пожал плечами: «Пожалуйста». И потом я несколько раз слушал эту пленку, пытаясь понять этого человека.
Металлист? Диковинный экспонат среди тысяч спокойных ровесников? Дожил до 18, а все в игрушки играет? Там — задержали, здесь — познакомился, туда зашел — что же это за жизнь такая? Что получится из него, уже успевшего бросить институт, а еще не сумевшего…
А чего именно «не сумевшего»? Если отбросить все железки, которыми он сам себя украшает, и удержаться от спора, что лучше — железный рок или Лев Лещенко, если не принимать во внимание мелкие приключения его уличной жизни — то окажется, что перед нами юноша, который учится мыслить категориями сегодняшнего дня, с трезвым взглядом, позицией, с которой можно спорить, но можно и разделить, с чистым, искренним и смелым голосом.
Я думаю, сколько раз за последние годы мы занимались ерундой: боролись с длинными прическами, майками и джинсами, люто топтали молодежных кумиров (вспомним хотя бы постыдные обвинения в адрес «Битлз»!), упорно убеждали друг друга с высоких трибун даже, что мир перевернется, если разрешить дискотеки или легализовать слово «рок», вычеркивали, запрещали, предсказывали немыслимые ужасы, если вдруг разрешим.
То есть вступали в спор, зная заранее, что проиграем. И делали вид, что здесь-то уж мы выиграли! Мы, взрослые, думали, что убедили их в своей правоте. Но они-то, они лишь делали вид, что в нашу правоту поверили.
И бормотали стандартные тексты по бумажкам на комсомольских собраниях, и радовали нас притворными сочинениями на вольную тему «Хочу быть рабочим», и следовали надуманным «починам», отправлялись в «экспедиции», маршрутами которых можно шагать, не трогаясь с места.
Они смеялись над теми, кто придумывал марши и почины. Но вырастали, чеканя слова на трибуне и втихомолку смеясь над своими словами. Уже не на комсомольских собраниях.
Что могло быть хуже?..
Часто под словами «социальная зрелость» мы подразумевали лишь навыки молодого человека плавно вписаться в ту систему отношений, которую мы им предлагали. Учиться не спорить, а соглашаться, думать не самостоятельно, а под диктовку, принимать к исполнению готовые решения, а не искать свои.
Потом вспомнили слова «обратная связь», но только в ее, так сказать, вертикальном виде — от низа к верху. А может, пора привыкать и еще к одному измерению, горизонтальному? От младших — к старшим, а не только наоборот?
— У кого больше карманных денег: у «металлистов» или у «волнистов»?
— Конечно, у «волнистов»! Они ходят в дорогих шмотках, посещают культурные заведения, бары. Ну а нам хватает денег только на пивнушки.
— То есть, ты считаешь, что две эти новые подростковые группировки представляют различные социальные слои нашего общества?
— Не знаю. Но их вообще ничего не волнует в жизни. «А чего суетиться? — говорят они. — Магнитофон есть, машина есть, дача есть, будущее обеспечено».
— А что волнует тебя?
— Я остро замечаю недостатки.
— Какие именно?
— Поведение милиции. Нам приписывают то, чего мы не делаем…
— И все? Это главное?
— (Пауза). Зачем я нужен… Об этом думаю.
— Об этом все думают. Но, допустим, у тебя сейчас появилась бы возможность изменить что-то в обществе. С чего бы ты начал?
— Навел бы порядок.
— Где, в какой сфере?
— Контроль за законностью.
— Так, согласен… Что еще?
— Еще?.. Трудный вопрос. Я бы по-другому проводил идеологическую агитацию. По-человечески.
— Так… Еще?
— Если бы я был богом, то наплодил бы множество честных людей. Честных полностью…
Может быть, именно сейчас и эти ребята кое-чему нас научат? Допустим, привычке к правде, как к той капле, без которой жизнь просто горька. Может, обучаясь у них, у новых, мы догадаемся наконец-то, насколько полезнее для будущего, для развития общества, для XXI века (как сейчас принято говорить) позволить молодым быть молодыми и думать не о том, что это они там поют, а о том, думают ли они? Готовы ли обойтись без нас, если нас вдруг завтра не станет?..
Мы почему-то всю нашу энергию обращаем на борьбу с их побрякушками, не понимая, что мода-то пройдет, да и ребята из нее вырастут. Но в азарте борьбы с молодежной модой не порубим ли мы полученные в юности крылья, которые чем дольше при человеке, чем богаче человечество?
Не повторить бы ошибок прошлого не только в экономике или управлении, но и в воспитании. Ведь не по умению барабанить лозунги оцениваем мы теперь полезность человека для общества.
Может, наших ребят надо воспитывать не в страхе наказания, а на чем-то ином, более общественно значимом?
Вспоминаю, как несколько лет назад, кому-то из наиболее рьяных борцов с новыми молодежными течениями пришла в голову мысль поставить на учет в милиции всех футбольных фанатов. «За кого, детка, болеешь? За „Спартак"? Записываем». К счастью, МВД СССР успело вовремя остановить эту «профилактическую» акцию.
Может, хватит?
Предложим молодежи какую-либо более полезную игру, чем казаки-разбойники! Ведь самое-то трагическое, по-моему, в том, что, воспитывая «по мелочи», мы проиграть-то можем по-крупному. Молодой человек может вырасти с убеждением, что демократия заключена именно и только в том, чтобы иметь полное право ходить по улице босиком, свободно танцевать брейк или крутить в дискотеке музыку тяжелого рока. Ведь так долго пришлось отстаивать это право, зря что ли?… А остальное, главное, существенное в нашей общественной жизни снова останется за кадром. Вот ужас-то будет, когда лет через 40 сегодняшние подростки будут с гордостью рассказывать своим детям — или даже внукам, — что их молодость прошла в борьбе с участковым милиционером за право сидеть на бульварной скамейке, играя на дудочке? А за что еще? Какие правила другой борьбы предложили мы им в юности?..