С такими вот мыслями слушал я диктофонную запись разговора с Сергеем.
Ребята часто приходят в редакцию именно за этим — поговорить. Кидают слова из своего жаргона и с любопытством наблюдают за нашей реакцией: понятно ли? Не поднимаем ли удивленно глаза? Не переспросим ли? Но тут я понимал, что Сергей не просто так зашел, не только доказать преимущества «металлистов» перед «волной». Он ищет выход из более сложных проблем. Зачем бы ему нужно было стучаться в стекло чужого казенного дома?
Я предчувствовал, что мы еще с ним встретимся. И предчувствие, как пишется в романах, не обмануло.
3.
В конце мая Сергей позвонил снова.
— Мы здесь кое-что придумали, — сказал он. — Хотели бы информировать печать.
— Валяй… — ответил я.
Он сказал, что хочет передать в редакцию один важный документ.
— Для печати? — поинтересовался я.
— Для печати… — ответил он.
На следующий день Сергей принес вот это:
«Первому секретарю (название района) районного комитета ВЛКСМ.
Уважаемый товарищ первый секретарь!
Мы, люди, увлекающиеся рок-музыкой, а в частности, тяжелым роком, убедительно просим Вас помочь нам создать клуб любителей рока, могущий объединить и направить по правильному руслу московских поклонников рок-музыки.
Каждый вечер мы задаем себе вопрос, что будем сегодня делать. Выбор у нас небольшой. Иногда ходим на редкие концерты рок-групп, но чаще идем в кафе «Ладья» или в подобное заведение. Посидев в пивном баре, отряды металлистов отправляются на поиски приключений. Кто идет на «тусовку в трубу», кто ищет развлечений в стычках с золотой молодежью, то есть с брейкерами, попперами и др. Многие из нас привыкли к постоянной выпивке, и многие в результате частых стычек с милицией и членами комсомольско-оперативного отряда начинают с недоверием относиться и ко всем остальным стражам закона, которые часто «забывают» о презумпции невиновности.
Думаем, что с подобным время препровождением надо покончить, и чем скорее, тем лучше. Как неформальное объединение молодежи, мы, несмотря ни на что, существуем: с помощью милиции и КООДа нас, как Вы можете убедиться, разогнать нельзя, и если работа Вашего райкома комсомола будет и впредь опираться только на вышеупомянутые организации, то вряд ли проводимая Вашим райкомом политика принесет какую-либо пользу и нам, и вам. Итак, мы пришли к выводу, что нужен Клуб Любителей Рока под эгидой комсомола, вмещающий всех желающих металлистов и способный привлечь не желающих того металлистов, то есть тех, кто уже не имеет никакого желания вылезать из ямы. Задача не из легких, но, насколько нам известно, затраты на работу на идеологическом фронте впоследствии должны окупиться. Ведь нельзя же оставлять все, как есть, нельзя больше ждать того, что все образуется само по себе…
Мы думаем, что успех этого дела зависит от таких факторов, как доступное расположение клуба, официальный статус, техническая оснащенность, способность организовать выступление и начинающих, и уже известных рок-групп, грамотно поставленная идеологическая работа… У нас есть много мыслей насчет клубов. Вы говорите, что самодеятельные рок-группы безграмотны, вульгарны и поют что-то чуждое и не идеологическое. Мы с этим не согласны. Вот доказательство нашей правоты. Рок-музыку на Западе называют музыкой бунта. То же самое можно сказать и о нашей рок-музыке, только война в ней объявляется бюрократии, консерватизму и прочим, так сказать, недостаткам, имеющим место в отдельных случаях. Так что же, позвольте спросить, в этом страшного? Почему надо держать множество хороших групп взаперти, в подвалах? Решением этого вопроса тоже может заняться клуб.
В заключение хочется сказать, что клуб нужен срочно, сразу и весь, и не столько авторам сего письма, сколько тем, кто сейчас в „яме“. А в случае положительного решения гарантируем помощь любого рода».
И восемь подписей под письмом: фамилия, возраст, член ВЛКСМ. Подпись Сергея стояла второй.
Письмо, копия которого лежала передо мной, занимало три страницы машинописного текста. В нем все было важным. Все, вплоть до мелочей. И непривычная для письма в официальную организацию смесь «презумпции невиновности» с «тусовкой», и ссылка на «грамотно поставленную идеологическую работу» (знают, куда пишут!).
Но самым-то важным было другое! Кто это пишет? Сергей и его друзья — металлисты. Все-таки стучатся, царапаются в стекло!..
— Печать информирована, — сказал я тогда, прочитав письмо. — Наша помощь нужна?
— Нет, что вы! — энергично отказался Сергей. — Это уж мы сами!
В течение нескольких дней я боролся с желанием звонить первому секретарю райкома комсомола и спросить: «Ну что, вы услышали ребят?» Но понимал, что делать этого не следует — и не только потому, что письмо нам передали лишь для информации. Не один же такой сегодня Сергей! И не только металлисты — группировка, так сказать, несколько экзотическая — стучат и барабанят в стекла своей основной, официальной молодежной организации! Пробивают подвалы для театральных студий и площадку для уличных выставок, пытаются оборудовать так, как хотят, кафе и организуют свои собственные слеты песен. Требуют, просят, умоляют. Но возникают ли лица за стеклом? смотрят ли оттуда? Или — вновь, как было вчера, испуганно занавешивают окна?..
Вчера, вчера… Ох это «вчера».
Футбольное фанатство было в самом разгаре. За ночь стены домов, заборы, трансформаторные будки, стекла автобусов покрывались буквами, ромбами, угрожающими надписями в адрес соперников. По улицам маршировали толпы подростков в одинаковых шарфах и шапках, заставляя прохожих шарахаться к стенам домов и с надеждой всматриваться в сумерки: где же милиция? То и дело доносились отголоски драк фанатов различных клубов. Болельщики со стажем переставали ходить на стадионы, боясь неистовых юношей, заполнявших трибуны.
Так все это выглядело со стороны — пугающе и жестоко.
Но мало кто знал тогда, что делалось внутри всей этой неистовой подростковой кучи.
По городу носился Рифат, тогда еще девятнадцатилетний, признанный и популярный лидер спартаковских фанатов, от тренеров — к руководителям стадионов, от руководителей стадионов — в милицию, из милиции — снова к своим. Взрослым, ответственным за дело людям он выпаливал предложение за предложением: мы оградим матчи от хулиганов, мы изолируем всю пьянь, мы организуем ребят вокруг футбола. Мы, мы…
Иногда, правда, Рифату и ребятам из его окружения удавалось убедить взрослых: в виде эксперимента, раз или два, им самим поручалось отвечать за порядок на стадионе, но эксперимент быстро прекращался — без их самодеятельности как-то спокойнее, привычнее.
Уже недавно он сказал, что в то время было написано около тысячи (тысячи!) писем в различные организации с просьбой, требованием создать клубы юных болельщиков. Ни на одно письмо так и не пришел ответ. И неизвестно, были ли они прочитаны.
Сейчас я думаю, чем же именно завоевал себе популярность Рифат — популярность, доходящую до легенд, которые ходили среди множества ребят. Он давал надежду. Ничего, ребята, мы создадим клуб, нас поймут, мы будем жить… А как привлекательны и сладостны надежды — не только в юности, но в юности особенно.
Читая в то время заметки некоторых коллег, я поражался их ироническим разоблачениям: эх, мол, вы фанаты, а правого защитника путаете с левым нападающим и даже не поинтересуетесь, какое место в турнирной таблице занимал «Спартак» в 1951 году. Эх, думал я, наставники! Да это при чем здесь? В своем фанатизме ребята находили ту каплю дрожжей, которых им недоставало! Им нужно ощущение единства, поклонение символам, нахождение «противников», им нужна какая-то вера, наконец.
Пусть эта вера достаточно примитивная и для нас дурацкая, что ли. Но, с другой стороны…
Все больше думаю, что не случайно неожиданное появление разнообразных подростковых группировок — от нацистов до пафицистов — пришлось именно на конец семидесятых. Сейчас нам легко, оглядываясь назад, анализировать ошибки и выводить причины тех или иных негативных явлений, затормозивших движение общества.
Но мы-то люди были все-таки уже закаленные: у каждого был свой опыт, у каждого — свое отношение к истории. Но как же тяжело приходилось тем, кого опыт еще не закалил и кто был свидетелем лишь одной истории — той, что перед глазами?
Они тыкались, как слепые щенята, в поисках чего-то истинного, настоящего, естественного — и везде натыкались на плотно закрытые двери и усталые, испуганные глаза взрослых.
Проснувшуюся молодежь восприняли тогда в штыки. Когда ребята, зевая, отсиживали на комсомольских собраниях, когда под строгим надзором старших строились в колонны для участия в очередных манифестациях, когда под нашу диктовку выпаливали с трибун немыслимые почины, то все вроде были довольны. Жизнь молодежи соответствовала, так сказать, жизни старших…
Я помню поздний зимний вечер. Рифат приехал ко мне домой, на окраину Москвы. Он был печален — все надежды рушились, и первые, кто это почувствовал, были ребята, которые до этого ему безоговорочно верили.
— Теперь авторитетнее «левые», — сказал он.
— В каком смысле? — не понял я.
— «Левыми» мы называем тех, кто на выезды с командой ездит без билетов… С портвейном, и вообще… — и, помолчав, попросил:
— Сведи меня с какими-нибудь руководителями комсомола. Я им объясню… Без помощи фанатство превратится в обыкновенное хулиганство. Просто орать и драться все-таки легче…
Я попытался помочь — не получилось. Тогда не получилось.
Неужели, думал я, те уроки не пошли впрок? Неужели ничего не изменилось? Куда же они тогда уйдут?
4.
Не звонил он долго, месяц, а может, и больше.
Иногда я ставил ту зимнюю кассету и еще раз вслушивался в голос Сергея.
— А сам ты честен? — спросил я.
— Может, я мало требований предъявляю к себе… Я сейчас работаю лаборантом в институте. Мне противно работать.