Правда, десять лет назад был осужден на исправработы: за хищение цемента. И вот еще: слишком уж часто менял автомобили, пока не купил «Волгу». Но есть ли связь между тем мешком цемента и выстрелом, между тем, как жил и обставлял свое «гнездо», и убийством? Не знаю… По бумагам, анкетам, документам не видно…
Что же все-таки заставило его спустить курок?
Когда мы с ним встретились в следственном изоляторе и я впервые увидел его: высокого роста, но не грузный, лицом — несмотря на свои шестьдесят — румяный и моложавый, в движениях и разговоре спокоен, — и тогда я никак не мог ответить себе: что же за феномен-то такой передо мной? И хотя некоторые рассуждения Опошняна меня резанули: следы крови на рубашке Андрея он, допустим, приписывал не своему кулаку, а тому, что они, ребята, наверняка после этого еще «кошку убили (почему кошку?) и специально себя кровью измазали», — но в общем говорил он складно. Сам, например, вспомнил старую газетную статью о владельце дачи, который застрелил мальчишку из-за черешни. Сказал при этом: «Вот какие бывают люди!» Свою историю сравнил со «случайным наездом на улице». Да, конечно, ему жалко, что так произошло, но не специально же он! Ведь, объяснял он мне, если бы хотел убить, то убил бы того, нахального, в клетчатой рубашке, которому еще во дворе врезал по носу. Надо было, считает он сейчас, сделать по-другому: позвать соседей — есть там два здоровых парня, посадить их в ванной в засаду (он так и выразился — в «засаду») и захватить скопом всех, как он сказал, хулиганов. Вместо всякой стрельбы.
И в самом деле, зачем же было такому человеку идти на убийство? Да еще на такое? И даже стало жаль его, когда в конце нашей беседы на глазах его показались слезы: «Вот ведь получилось… Жил-жил, и такое перед старостью! Выйду оттуда — ведь совсем стариком буду».
И в последний день командировки я все бродил, подняв повыше воротник куртки, между пятиэтажками на Большой Бульварной: беседка, стол для доминошников, узорная решетка детского сада, гаражи, лужа, кукла без головы и рук, качели, те самые. И возле них я, кажется, понял, в чем дело. Понял?! Но неужели «причина» выглядит так просто? Как формула?
Вот что, мне кажется, опустило его палец на курок — ненависть, смешанная со страхом. А это самый взрывчатый сплав в мире. Не лично Сашу Проказина ненавидел В.Т. Опошнян и боялся, он и не знал его, и в глаза не видел раньше… А хотя бы и знал!.. Достоинства детской, юношеской души — даже не потемки, а какие-то черные дыры для человека, что называется, «умудренного опытом». Слишком слабый след от собственной юности остается у него в памяти, да и тот, что остается, не бережет он, а часто и не хочет сберечь. Что Владимиру Трофимовичу было до понятий мальчишки о добре и зле и его собственном участии в вечном их противоборстве?! Точно так же не мог быть его личным врагом Андрей Макшаков, знакомство с которым состоялось на 2 часа раньше. Да больше того! Я выпытывал Владимира Трофимовича: может, когда-нибудь раньше была у него стычка с подростками, напугавшая его и внушившая ненависть к самой этой возрастной группе населения? То есть, может, Саша Проказин расплатился жизнью за поступок каких-то своих ровесников? Да нет. Сколько ни вспоминал Владимир Трофимович, к нему лично никогда не подходили на улице подвыпившие юнцы, не требовали закурить, не смеялись в спину… Да и наблю-дать-то подобные сцены ему не приходилось. И самое интересное (будто специально смоделирована ситуация), что район, где проживал Опошнян, — поразительно тихий. Среди множества подростков, населяющих микрорайон, за последние 4 года ни один — повторяю, ни один! — не совершил преступления, а все юные участники этой истории были на редкость благополучные (по воспитательно-юридической оценке) и порядочные (по общей, вневозрастной) ребята.
Кого же он боялся и ненавидел? В кого стрелял?
Может быть, в тот созданный его страхом и ненавистью образ, который в решающую секунду принял вид паренька с удивленно разведенными руками и с незаконченной фразой «Давайте разберемся…»?
Давайте, давайте разберемся! Давайте разбираться!
В последнее время меня до боли пугают та неприязнь, открытое и агрессивное непонимание и даже страх, доходящий до ненависти в отношении подростков, о которых пишут в редакцию некоторые читатели. Я знаю об этом из разговоров и споров в разных аудиториях и даже из некоторых газетных публикаций. Начинают с мелочей: не то поют, не то танцуют, не так одеваются, а кончают принципом: живут вообще не «так» (в подтексте: негодяи; смысл: что-то надо срочно делать…).
Я пишу судебные очерки, и мне приходится нередко изучать не проступки даже, а преступления несовершеннолетних. Я знаю, что такое слепая сила подростковой стаи. Я сидел — глаза в глаза — напротив маленьких убийц, говорил с ними. Видел и слышал в них такую душевную, духовную нищету, такое убожество интересов, такое пренебрежение к другому человеку, что потом долго не мог прийти в себя.
Но я понимал, эти-то подростки — преступники. И среда их развития была аномальна, и поступки, совершенные ими, не укладывались в общественную норму.
Да разве не такое же ощущение оставалось после бесед с такими же «аномальными» взрослыми? Несмотря на их возраст и жизненный опыт, точно так же ошарашивала и их духовная нищета, и их убожество интересов, и их пренебрежение к другому человеку.
Значит, дело-то вовсе не в возрасте. Есть разные подростки, и есть разные взрослые. Но не закидываем же мы камнями самих себя, когда именно на подростков проецируем все наши взрослые проблемы?
Мы как на детских качелях: от неистовой любви к собственному чаду до ненависти к его ровесникам — и обратно. Давайте остановимся и сойдем на землю. Давайте вглядимся в ребят и увидим, как они правдивы и активны, как хотят докопаться до ответов на главные вопросы жизни, как жаждут уважения к себе и как доверчиво отвечают на малейшее к ним внимание…
Упрекая их всех скопом, и чаще всего незаслуженно, за какие-то мелочи, говоря, что они живут «не так», мы порой забываем одну-единственную малость: они — это мы. Только моложе.
За что отдал жизнь Саша Проказин? Странное словосочетание — «отдал жизнь» — по отношению к случайной жертве случайного преступления. Понятно, предотвратил бы ценой жизни крушение поезда — другое дело. А так?.. Но чем дольше я думаю о трагическом происшествии в Таганроге, тем больше убеждаюсь: да нет, все-таки отдал жизнь.
Перед глазами часто, даже когда не хочется, те подмостки сцены во дворе и паренек, застывший на ней. Минута, другая — и он сойдет по ступенькам и скажет с надеждой и верой: «Давайте разберемся…»
Все знакомо в картине, нарисованной в очерке. Один-два прижатых к стене подростка, и перед ними толпа негодующих, возмущающихся взрослых дядей и тетей. Как часто, еще не разобравшись, мы обнаруживаем свое нетерпение, поспешность в решениях и оценках, неосторожность в выражениях, непреклонность в действиях! Раз подросток — значит, хулиган! Но бывает-то и наоборот. И получается, что какой-нибудь доминошник, еще вчера пытавшийся скрыться при виде приближающихся к нему юнцов, сегодня выставляет себя борцом за общественный порядок и учит беззащитного мальчишку в окружении чуть ли не всего — да еще незнакомого мальчишке — двора.
Вправе ли мы предъявлять к подросткам высокие нравственные требования, если очень часто в обыкновенных житейских ситуациях не умеем обнаружить элементарной мудрости взрослого человека?
В. Новаторов, кандидат педагогических наук, Уфа
Случай, рассказанный в статье, получил соответствующую оценку суда и общественности. Но вот какой вопрос возникает: а не является ли этот случай исключением, подтверждающим правило. Разве не могли эти (ну, может, и не эти) ребята в порядке мести совершить насилие над взрослым человеком, который, с их точки зрения, чем-то их обидел? Не секрет, что существует подростковая преступность: квартирные и дачные кражи, ограбления и даже убийства. А вот автор статьи признает за несовершеннолетними даже право вести следствие.
Взрослый человек может не всегда оказаться правым по отношению к подростку, но подростки не имеют права на оценку поступка взрослого или на требование от него извинений.
Лет 20–25 назад мы открыто стали внушать малолетним дешевую мысль об их достоинстве. Достоинство человека, ничего (или еще ничего) не сделавшего для общества, стоит дешево.
В. Костылева, Ленинград
Владимир, 16 лет {Москва): «Да, в районе, где я живу, есть хулиганы, но зачем же подозревать нас всех в хулиганстве!»
К. Конончук, 13 лет {Якутск): «Может, нам вообще не выходить на улицу, не общаться друг с другом!»
Когда я обращаюсь к некоторым взрослым, то слышу ответы, выражающие одну мысль: «Взрослые всегда правы, ты никогда не можешь быть прав в споре с ними».
Я задавал и задаю себе вопрос: почему? Почему я должен смириться с тем, что все старшие могут меня обидеть в зависимости от настроения? Я тоже человек, и у меня есть чувство достоинства.
Где-нибудь на лестничной площадке, в нашем или другом городе, в большом доме, где никому нет друг до друга дела, одиноко стоит мой сверстник, глотает слезы и не может понять, чем он виноват перед какой-нибудь тетей Лизой, у которой развод с мужем, неприятности по работе или маленький сын пришел не в настроении.
Д. Щепин, 15лет.
Растила сына неуютного и неудобного. Он часто вызывал нарекания, и не без оснований. Но методы воспитания, к которым прибегали соседи, озлобляли его еще больше и делали еще несноснее. Какие судилища они устраивали, сколько слепой ярости видела я в их глазах! Они требовали возмездия за все, в чем он был и в чем не был виноват. И удивлялись, если я не наказывала его тут же, на месте, у них на глазах (значит, не воспитывала!). У меня даже не было сил выяснять, кто именно напроказничал в том или ином случае. Я извинялась за всех сразу, чтобы не распалять их еще больше.
Долгие годы я жила в постоянном ожидании беды, потому что сын мог непоправимо сорваться в ответ на очередные обвинения. У него и своих-то грехов хватало, а ему приписывали все новые и новые. И каждый раз это делалось истерично, злобно и разнузданно. И ему, маленькому, приходилось одному отбиваться от всей этой дворовой своры, пока я не приходила и не уводила его домой.