Хроника одних суток в двух частях с перерывом
Действующие лица:
Поворотов — писатель.
Катерина — жена писателя.
Дима — сын писателя.
Лина — женщина, которую любит писатель.
Ира Кузнецова — дочь одноклассника писателя.
Посторонние писателю люди:
Федор Федорович.
Витан.
Старик.
Миша — приятель Димы. А также остальные его приятели.
Действие происходит исключительно в наши дни.
Часть первая
Ночь перед тем днем.
Время, когда веселье в молодежной компании уже достигло своего апогея, и в комнате погасили свет. Мрак кругом страшный, только через окно проникает свет ночной улицы. Слышим мы звуки одновременно двух магнитофонов, из которых то один, то второй звучит громче, и шум компании человек в двенадцать, не меньше. Комната заполнена тенями. Тени слоняются по комнате, садятся, обнявшись в кресле, прыгают в танце, жуют бутерброды, выпивают бокалы вина, то есть проводят время так, как его проводят, когда в доме нет родителей. При всем разнообразии очертаний теней, в силуэтах есть нечто общее. Возможно, это манера одеваться. Если я скажу, что преобладают джинсы, то вы должны понять автора, что же он имеет в виду. Шум заглушает голоса, но что-то до нас все-таки доносится.
— Светка хочет раздеться!
— Старик, что ты сказал о боге — фигня. Он умер и его больше не будет, хоть убейся.
— Какой идиот разбил вазу! Ну, я вас спраши…
— Я не пил из этой вазы!..
— Пошел к черту, козел…
— Он мне толкнул за две сотни, а оказалось, что они из Гонконга…
— Я был с нею. Захочу, буду еще… Понял?
— Тебе нельзя больше пить!
— Я вас всех посылаю к черту, понятно?
— Машка с Игорем заперлись в ванной! Детский сад какой-то!
— Еще раз тронешь Ольку — вышвырну с лестницы!..
— Я буду пить на краю балкона. Спорим?!
— Спасите… наши… души… Я — король, который все… Спасите… наши… души. Я — король, который все… Я король, который… Все…
Луч света вырывает две фигуры, Дима и Миша.
Дима (хохочет). Сметанин, ты посмотри… На Сметанина… Я больше не могу. (Покачиваясь, приседает от смеха.) Он упился. Да, Майкл, упился?
Миша. О, йес.
Дима. Спасите… наши… души… Во чудак а, Майкл.
Миша. Уайт хауз.
Дима. Нет, не белый дом и не белая лошадь. Ты ему сделал ерша, да, ерша?
Миша. О, йес.
Дима. Король. Майкл, ты король. Нет, безумно смешно сегодня, а, скажи? Ну, скажи?
Миша. Йес, бат ноу герл.
Дима. Нет девочек? Очнись. Посмотри на этот мир широко открытыми глазами, как у младенца. Ты что, не видишь, да, не видишь?
Миша. О, соу-соу.
Дима. Так себе? Ты спятил? А Светка? Ну вон та, маленькая, которая с Игорьком?
Миша. Ай донт ноу, френд.
Дима. Не бери в голову.
Миша. Ду ю синк соу?
Дима. Верняк. Но, Майкл, у тебя нет фантазии. Этим можно заняться в следующий раз. Черт, мне хочется сегодня чего-нибудь особенного. К примеру, пришельцев.
Миша. Итс вери гуд.
Дима. Конечно, хорошо, И мы их устроим. Только. Где в этом чертовом домике найти бумаги…
Миша. Хиэ.
Дима. Не, туалетная не подойдет. Во такая идея… Сейчас мы найдем бумаги, потом устроим один маленький маскарад с переодеваниями, потом выйдем тихо на улицу… Ты понял, о чем я говорю, а, ты понял? (Кричит, заглушая музыку.) Дамы и господа, если вы еще… Не подавились… Мы с моим лучшим другом Майклом, с которым мы познакомились ровно двенадцать часов назад на Пушкинской площади… Устроим маленький парад-алле по случаю приближающихся… (Хохочет.) Пришельцев! Музыка, туш!!!
Темно и тихо, как весной на рассвете. В темноте слышно, как крутится телефонный диск. Один оборот, второй, третий… Всего семь.
Короткие гудки — занято. Снова крутится телефонный диск. Один оборот, второй, третий… Короткие гудки… Снова крутится телефонный диск. Занято.
Утро в квартире Валерия Дмитриевича Поворотова, писателя. Перед нами — и большая комната, и кухня, и двери в ванную комнату и туалет. Квартира только-только начинает принимать жилой вид. Книги еще стопками вдоль стен. Раскладушка посредине комнаты с телефоном возле нее. На стене висит старинная сабля. Но самое занимательное то, что квартира заставлена старинной мебелью. К стене, например, прислонена огромная, елизаветинских времен кровать. Посредине комнаты стоит шкаф, с одной стороны которого большая дверь вовнутрь, а с другой — множество отделений. Тяжелые кресла. Бюро. На кухонном столе грудой сложены старинные бронзовые дверные ручки.
Сам Поворотов — человек за сорок, но выглядит очень молодо. Возможно, за счет того, что образ его жизни, язык, манера одеваться роднят его больше с «детьми», чем с «отцами». Поворотов — человек экспансивный, вероятно, внутренне очень напряженный. Он научился «пришпоривать» себя, но даже когда он спокоен, то напоминает птицу, мирно сложившую крылья, но готовую вот-вот взлететь.
Поворотов (в телефонную трубку). Ну нет я вам объясняю! Какой вы номер набираете? Так… Так… Нет, это ошибка. Телефон тот, но совсем другой. Проверьте еще раз. (Кладет трубку. Берет сантиметр, начинает измерять ширину шкафа.)
Телефонный звонок и одновременно звонок в дверь. Поворотов открывает. На пороге — Старик в дорогой лисьей шкуре.
Поворотов. Добрый день… Одну секунду… (Подбегает к телефону, снимает трубку.) Алло, алло… Это снова вы? Ну, сколько можно… Я же вам только что объяснил… Что написано?! Где написано?!
Старик тем временем, не смотря по сторонам, направляется к кровати и пытается отодвинуть ее от стены. Поворотов изумленно наблюдает за стариком.
Поворотов (в телефон). Бред какой-то… Фантастика… Братья Гримм… Вы что, не понимаете, что вам говорят? Ах, понимаете… Я не хамлю… Я вообще хамить не умею. Вы мне просто уже звоните в третий раз. Войдите в мое положение… Ну, хватит. У нас нет времени для дискуссий. (Кладет трубку. Старику.) Нет-нет… Сюда. (Открывает дверь в туалет.)
Старик не обращает на него внимания, отодвигает от стены кровать.
Старик. Разве это кровать? Тьфу, а не кровать. Обивка вся ржавая.
Поворотов. Нуда… В принципе…
Старик. Ну, это, может, я у тебя куплю. (Подходит к шкафу и начинает быстро-быстро открывать ящики.)
Поворотов. Не понимаю… А… У… У вас с собой… эта вещь?
Старик. Хотя нет. Товар тоже с гнильцой.
Поворотов. Простите… Вы… От Федора Федоровича?
Старик. А это что? Совесть надо иметь? Все сгнило! Видишь, сгнило! Нет, больше ста пятидесяти я за это не дам.
Поворотов. Да я и не собираюсь… Не понимаю, причем здесь шкаф. Вы кто? Вы от Федора Федоровича?
Старик. Михаил Карпыч меня звать. Краснощекин Михаил Карпович.
Поворотов. Очень приятно, но…
Старик (подходит к креслу и щупает его, как лошадь). Ну… Тоже мне кресло… В таком разве посидишь? Посидишь, я тебя спрашиваю!
Поворотов. Так. Достаточно. Давайте разберемся. Вы кто?
Старик (берет старинные часы на столе, расстегивает шубу, достает бумажник). Ну ладно. Пятьдесят. Больше они не стоят.
Поворотов. Прекратите эту оперетту! Если вы не от Федора Федоровича, то что вам здесь нужно?
Старик. Михаил Карпович. Краснощекин Михаил Карпович. Пятьдесят пять и ни копейки больше. Никто больше не даст. Это я тебе говорю, Краснощекин.
Поворотов. Нет, это уже переходит все границы!
Старик. Пятьдесят семь. Больше не проси.
Поворотов. Если вам надо в сумасшедший дом, то здесь не сумасшедший дом, а обычный дом.
Старик. Шестьдесят… Ишь, чего захотел, шестьдесят… Да нам, думаешь, вещи легко даются? Не смотри, что я здоровый, у меня и инвалидность.
Поворотов. Так… Значит, все-таки от Федора Федоровича… Но при чем здесь часы? Нет-нет… Мы так не договаривались. Деньги — это другое дело… Сколько там будет надо… Но вещами…
Старик (кладет на стол деньги, берет часы и идет к двери). Ладно, шестьдесят. Уговорили.
Поворотов (хватает Старика за рукав). Положите на место! Да стойте, я вам говорю!
Старик (открывает дверь). Я ничего не слышу, оставил дома слуховой аппарат.
Поворотов. Стойте… Вот ваши деньги… Вот мои часы… И, пожалуйста, идите. Ванну там горячую, нарзан, санитаров.
Старик. Никто тебе семьдесят не дает. Чего захотел — семьдесят. (Хлопает дверью.)
Телефонный звонок.
Поворотов (снимает телефонную трубку). Ну я же объясняю вам, что мебелью не торгую!.. А… (Смеется.) Линка, прости. (Смеется.) На меня в конном строю с самого утра идут сумасшедшие. Нет, серьезно… Ты представляешь, названивают какие-то психи и спрашивают, не продам ли я бюро, есть ли у меня кресла на колесиках… Да нет, серьезно. Какие шутки… Ну да. Только что выпроводил старикана, который ворвался ко мне без слухового аппарата… Ну да… Он не просто сумасшедший, он глухой сумасшедший… Ну да… Старик в лисьей шубе, как у депутата Государственной думы. Представляешь, он хотел вынести из квартиры кровать. Ну и что, что старик… Ты увидела бы этого старика. Жаботинский, а не старик. Придумываю? Фиг-то. Истинный крест… Ну… Ну… (Становится серьезным.) Линка… Ну что ты?.. Ну, кончай… Ну, ты же сама все знаешь. Ну, конечно… Ну да, так дальше продолжаться не может. Я понимаю, да… Ну… Ну… Нет, она не стоит над телефоном. Она там… У себя… У… Нет… Но я не мог ей сказать. Ну, бывают такие ситуации, когда не могу… Ну, во-первых, у нее мать болела… Да, жуткая старуха… Но ведь тоже человек… Хоть и вампир. Ну да… Потом… Потом ты же знаешь, что для меня стоила квартира… Ерунда, ерунда… (Горячо.) Но у меня впервые в жизни появилось место, где я могу сесть писать… И меня никто не будет шпынять, как мальчишку… Мне нечего успокаиваться… Я совершенно спокоен… Ну… Ну… Катька — умная девка. Она давно поняла, что никаких отношений… Да какие уж там отношения… Ну, хорошо, я ей все скажу… Когда? Ну… Хорошо. Скажу сегодня. Ну да, точно… Хочешь, землю буду есть? Ну… Димка уже взрослый парень… И он меня отлично понимает. Да, надеюсь, и я его тоже. Нет, он ночью сюда приехал… Нет, сейчас нет… Где-то с приятелем… Так что… И вообще я хочу тебя видеть… Сегодня… У него снова сегодня день рождения у приятеля… Сказал, будет после часа… Ну да… Я ей скажу… Я тебе обещал…
Звонок в дверь.
Лин… ну договорились… Жду. Целую. (Открывает дверь.)
На пороге стоит парень лет двадцати, которого зовут Витан. Он — в замшевой куртке. Витан обаятелен и развязен.
Витан. Валерий Дмитриевич Поворотов? Писатель?
Поворотов. Угу.
Витан. Очень приятно познакомиться. Очень люблю писателей.
Поворотов. Надо же… А вы… Вы — читатель?
Витан. В некотором роде. Вот. (Достает из кармана лист бумаги, читает.) «Писатель Поворотов Валерий Дмитриевич продаст старинную мебель. Обращаться с 8 утра до 12 ночи… Адрес… Телефон…»
Поворотов. Ну-ну… (Берет, читает.) Действительно… «Поворотов Валерий Дмитриевич… Продаст старинную мебель…» А я-то думаю, что это ко мне с самого утра всякие психи повалили.
Телефонный звонок.
Поворотов. Ну, не совсем так… Извини. (Снимает трубку.) Зоопарк! А… Прости, Катюша… У… Угу… Отдел похорон — тоже я. (Витану.) Извини, жена. Ну, не сказать, чтобы очень веселое… Да так, здесь одна несуразица случилась. Да так… Потом расскажу… Чем занимаюсь… Да так… Голова идет кругом от всяких дел. Но, кажется, уже близко финал. Финита ля комедия… Вот жду с минуты на минуту одного человека… Должен принести самое последнее, Катюша, ну я же тебе объяснял, зачем мне это надо… Ну, понимаешь? Тогда отлично. Нет, он куда-то ушел с приятелем. Да нет, он в куртке. Шарф? По-моему, надел. Попросить, когда придет, позвонить? Но он сказал, что будет после двенадцати… Даже после часа… Все равно пусть позвонит? Ладно… Скажу… Прекрати! Никто его не портит. Ему же семнадцать лет. Мы с тобой в семнадцать, как помнишь… Что? Хотела бы не помнить? Угу… Угу… Угу… Да… Нет… Да… Нет, ну, конечно же я не один! У меня здесь семь девочек из кордебалета, а в ванной — Моника Витти. Как раз сейчас принимает Душ.
При этих словах Витан заглядывает в ванную комнату, потом в туалет, потом проходит в кухню и начинает там рассматривать старинные дверные ручки.
Старуха, давай без истерик. Я понимаю, что у тебя трудная работа и что завтра комиссия из роно… Хватит. Все, хватит. Я больше так не могу. При чем здесь развод? А… Угу. Угу. Ну, если на то пошло… Нет, я так больше не могу. Я не волнуюсь. Я абсолютно спокоен. Могу даже спеть. Хочешь? (Поет.) Послушай, Катя. Полтора года я занимаюсь черт знает чем. По уши было дел с ремонтом. Плитка, кафель, смеситель, газовая плита… Телефильм сделал. Второй делаю. Только для того, чтобы наконец-то можно было сесть где-нибудь в берлоге и писать… Вот здесь у меня все, вот здесь… Понимаешь? Ах, тебя это не касается? Ну, конечно… Конечно… Ну, прекрасно. Благодарю покорно… Какие странные погоды стали в Москве… А?.. А?.. Пошла ты к черту! (Швыряет трубку.)
Появляется Витан с огромной бронзовой ручкой в руках.
Витан (кивает на телефон). Ромео и Джульетта?
Поворотов (достаточно взволнован). Да ерунда… Бывает.
Витан. Еще сколько! У меня есть приятель, Владик. Вместе работаем. Приходит раз, а у него вот такой фингал под глазом. Я спрашиваю: «Владик, кто это тебя? Дай я найду этого человека и сделаю из него котлету». Он мялся-мялся, а потом и говорит: «Не надо, Витан, не поможет. Это Людка…» А посмотреть на нее — подумаешь, мухи не обидит. Все они такие.
Поворотов. У тебя все?
Витан. В смысле? (Встает.)
Поворотов. Да нет-нет, сиди… Жизнь, Витан, очень сложная штука…
Витан. Но прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно…
Поворотов. Да… Вот. (Берет дверную ручку.) Ломают старые дома, а их выбрасывают. А какая красота, посмотри? Как тщательно вырисовывал мастер каждый изгиб…
Витан. Штамповка.
Поворотов. Нет, тогда штамповки не было.
Витан. Ну уж.
Поворотов. Все равно красиво.
Витан. Деловые вы люди, писатели.
Поворотов. Это почему же?
Витан. Да нет. Это я с восхищением. Я наоборот — приветствую деловых людей. Они — надежда цивилизации.
Поворотов. Пушкин — тоже деловой человек?
Витан. Камер-юнкер… По-нынешнему… Ну, это вроде как управляющий трестом, а то и выше. «Прощай, свободная стихия».
Поворотов. У тебя что в школе было по литературе?
Витан. Это к тому, что я много цитат знаю? Просто — отличная память. Даже сахар есть не надо. Вот и весь секрет. «Чуден Днепр при тихой погоде…» и так далее. Но в принципе мы не нашли со школой общего языка.
Поворотов. Памятник — управляющему трестом Александру Пушкину. Весело.
Витан. Ну, это когда было… Царизм. Отсталость. У меня знакомый, почти друг, он в кино снимался в массовке, убитого играл… Два часа полежит — три рубля. Еще два часа полежит — три рубля. Люблю деловых людей. Взять хотя бы того, из 8-го ЖЭКа… «Запорожец», «Жигули»… «Волга»… Ну, писатель, ну, молодец.
Поворотов. Ну и что? Какое это имеет отношение к литературе? Есть писатели, которые на «Чайках» ездят…
Витан. Ну, эти вообще деловары…
Поворотов. Но какое это имеет отношение к литературе?
Витан. В смысле?
Поворотов. В смысле, в смысле… Ты знаешь, что такое — писать!
Телефонный звонок
Алло… Ошиблись номером. (Кладет трубку.) Ты вмещаешь в себя тысячу жизней, и они разрывают тебя на части. У тебя больше нет ничего своего!
Телефонный звонок.
Алло!.. Ну, ошиблись, я вам говорю. (Кладет трубку.) Ты один, ты в одиночестве… А их сотни… Ты страдаешь! Как ты страдаешь! Жена… У тебя не остается друзей… А здесь… Сидишь на кухне… Включишь настольную лампу, заткнешь уши ватой, чтобы не слышать телевизора…
Телефонный звонок
Алло! Продана мебель. В музей! Какой? Зоологический! (Швыряет трубку.) Борщом пахнет. Стучишь до рассвета на машинке…
Витан. До рассвета? На машинке? Борщом пахнет? Деловой человек!
Поворотов. Думаешь, деловой? Думаешь. (Подходит к шкафу, открывает ящик, вытаскивает оттуда толстую рукопись.) Деловой? Вот это видишь?
Витан (берет рукопись, читает вслух). «В полночь 4 октября, когда планета Марс повисла прямо над моей головой, понял я, что жизнь моя, которой ранее так гордился, не удалась. И тогда…»
Поворотов забираету Витана рукопись.
Фантастический роман?
Поворотов. Это книга жизни. У писателя должна быть только одна книга, в которой будет заключаться весь смысл жизни, все его время, все человечество, разместившееся на сотне этих страниц.
Витан. Занимательно.
Поворотов. Что — занимательно? Думаешь, это кто-нибудь будет печатать? Думаешь, это кому-нибудь нужно?
Витан. Неужели никому?
Поворотов. Никому.
Витан. Валерий Дмитриевич, господи, да вы в журнал отдайте.
Поворотов. В какой?
Витан. Что значит, в какой? Вот «Огонек» есть, Смена», «Октябрь», «Турист»… Журналов, что ли, мало? Да их навалом! Я однажды специально по телефонному справочнику считал! Только в одной Москве их пятьсот штук!
Поворотов (убирая рукопись в шкаф). Да нет, Витан. Это им не нужно… Ну и пусть. Я не расстраиваюсь. Мне было двадцать три года, когда у меня вышла первая книга, «Стрела в юность». Не читал?
Витан. Так это вы написали? Да кто же ее не читал?! Конечно, читал! Прекрасное произведение.
Поворотов. Не ври, не читал. Да это и не важно! Это больше относится к нашему поколению… Ну, в общем, была у меня, такая книжка. В те годы — знаменитая. Так я стал профессиональным литератором. А потом… Сколько всего было потом. А там пошло все. То дом, комната и кухня, сын растет… И вот пишу. А это никому не нужно. А ты говоришь, деловой человек.
Витан. Ну… ну… Да вы пишите, что им нужно! А то взяли привычку! А вы им скажите: не хотите — не надо. Плюньте, и пишите что им нужно! Такая же жизнь — что вы маленький? Мне вот двадцать два года, я уже такого насмотрелся. Так вот, я могу твердо заявить, что человека, который в наше время может за идею просидеть на хлебе и воде, нет. Может, он раньше был — а теперь все, тю-тю. Сейчас как? Вот он говорит какие-нибудь слова, высокие, хоть в газете печатай, а сам в это время думает: а что я могу за это поиметь? И все понимают, что он так думает, и сами думают точно так же, но сидят, в ладоши хлопают, потому что тоже хотят урвать свой кусок от пирога жизни.
Поворотов. Витан, ты, оказывается, еще и циник.
Витан. Нет, я химик. Я — химичу. А вам хочется наполнить свой собственный стакан удовольствия?
Поворотов. Представь себе, нет.
Витан. Тогда… Знаете что, Валерий Дмитриевич, подарите мне вот эту саблю с золоченым эфесом, насколько я разбираюсь в драгоценных металлах? (Снимает со стены саблю.)
Поворотов (отбирает саблю и вешает ее на место). Это подарок.
Витан. А! То-то же. Так устроен человек, и нечего этого стыдиться. Не стыдитесь, Валерий Дмитриевич!
Поворотов. А чего мне стыдиться?
Витан. Ну, вообще… Не стыдитесь…
Поворотов. А я не стыжусь… Я страдаю. И тебе этого не понять, что приходится писать пустые телесценарии.
Витан. И зря страдаете! Зря, точно вам говорю. Что страдать-то? Валерий Дмитриевич, дорогой мой, из-за чего страдания-то?
Поворотов. Но ведь я, в конце концов, имею право писать то, что хочу я.
Витан. Ну, вы как маленький!
Поворотов (горячо). Это же только представить себе… Плинтуса сделать… Что это — космический корабль? Космический корабль, я спрашиваю?!
Витан. Дайте подумать. Нет, плинтуса — это не космический корабль.
Поворотов. А паркет отциклевать? Что это — атомную электростанцию построить?
Витан. Ну, как это сказать?
Поворотов. Приходят… Водкой разит. Я человек непьющий — тут же чувствую. Циклюйте, говорю, пожалуйста… Не буду вам мешать… Шарф надел, пальто… А они стоят, как статуи.
Витан. Как мумии!
Поворотов. Вот-вот… Так пока не дал им по десятке и еще сам в магазин не сбегал, так и стояли.
Витан. Так все-таки дали?
Поворотов. Дал… А что оставалось делать? И так каждый день… Каждый день… Сколько я перенес, ты бы знал…
Витан. Могу представить.
Поворотов. Какому-то ничтожеству из-за обоев в ноги кланяешься… Унижаешься… Плитка… Да она мне раньше даже во сне не снилась!
Витан. И правильно, что дали. А то они бы вам так отциклевали, что пришлось бы в гостинице жить, а ни к чему не придерешься.
Поворотов. Что правильно? Ничего не правильно! Что, я для того и создан, чтобы им за водкой бегать?
Витан. Деньги не пахнут. В наше время особенно. Вот что я вам скажу, Валерий Дмитриевич: выкиньте вы все это из головы! Если мне скажут: на тебе тыщу в месяц, но называйся тараканом, я соглашусь. Пожалуйста! Хоть тараканом, хоть царем египетским! Шутка.
Поворотов. Шутка?
Витан. Шутка. Царем египетским мне не к чему. Дел по горло, а удовольствие ниже среднего.
Поворотов. Да у них и царей давно нет!
Витан. О! А я вам что говорю! Деньги не пахнут.
Поворотов. Но я же писатель! Почему я должен им за водкой бегать?!
Витан. Сегодня вы им, завтра они вам. Диалектика.
Поворотов. Нет, позволь. Сорок лет живу, и все время бегаю я, а не они. Вот ни разу вот это существо из ЖЭКа, которое меня называет только «гражданин», будто я заключенный, не пришло ко мне и не сказало: товарищ писатель, я не буду вас больше травмировать, вот вам справки, которые вам нужны, а за то, что вы ко мне три с половиной месяца ходили, я приношу извинения от себя лично и группы товарищей.
Телефонный звонок.
Алло!.. Слушаю… Нет, ничего я не продаю! Нет, не продаю.
Да, обманули… Меня тоже обманули… Это шутка. При чем здесь милиция?! Это надо мной подшутили! Ясно вам — надо мной! Какой-то негодяй… И никакой я не писатель… Говорю, не писатель… Я — ветеринарный врач. Кошек лечу. (Швыряет трубку.) И даже то, что я пишу сейчас, ввиду обстоятельств, ведь за это я получаю настоящие деньги, а не фальшивые! А зачем они? Пропить — это пожалуйста, что нам стоит! Но я же не пью! Я раз в жизни выпил… На выпускном вечере!
Витан. А деньги не фальшивые, честное слово?
Поворотов. Что?
Витан. Вот за это я вас ценю. Это правильно! Молодец вы, что не связываетесь с преступным миром. Как веревочке не виться…
Поворотов. Какой, к черту, веревочке? Ты за кого меня принимаешь?!
Витан. Нет, это я к тому, что в оперетте девочки ножкой дрыг-дрыг…
Поворотов. Я к опереттам не имею никакого отношения.
Витан. Ну вот… Она топ ножкой, а вам рубль! Тон ножкой — два! И им хорошо, и вам приятно.
Поворотов (несколько ошарашенно). Почему мне должно быть приятно?
Витан. Не приятно?
Поворотов. Не приятно!
Витан. Не приятно?
Поворотов. Не приятно.
Витан. Приятно. Ну, сознайтесь, Валерий Дмитриевич, что приятно! Ну, сознавайтесь… Мы же здесь одни, никто не услышит.
Поворотов. Вот что… Витан… (Совершенно спокойно.) Ты извини, у меня по горло дел. Надо ручки прибивать и так далее.
Витан. А вот это вы зря. Зря вы на меня обиделись. Я же понимаю, если ты писатель, то что тебе обязательно в коммуналке жить, над борщом чахнуть? Не обязательно.
Поворотов, (подходит к двери, щелкает замком). Не обязательно.
Витан. Зря, Валерий Дмитриевич. А я вот помочь хотел. Ведь трудно человеку, не привычному к нашему миру, заниматься квартирными делами. Ведь ЖЭК не в небе — на земле. А плитка «шелкография» дается не по потребности, а по способности.
Поворотов (холодно). Благодарю.
Витан. Вы так еще ничего и не поняли?
Поворотов. Вот что…
Витан (в раздумье). Ну… Чем мне вам доказать, что я ангел, посланный вам с небес, как писал Константин Симонов в стихотворении «Жди меня, и я вернусь, только очень жди…»
Поворотов (холодно, щелкая замком). Симонов это не писал.
Витан. А… Взяло… То-то же… (Вдруг грустно.) Ничто человеческое вам не чуждо, и за это вы мне нравитесь. Ну ладно, так уж и быть. Скажу вам пароль.
Поворотов (открывая дверь). Прошу.
Витан. Я — от Федор Федоровича.
Поворотов (не слыша). Прошу.
Витан. Я говорю, что меня Федор Федорович прислал.
Поворотов (закрывая дверь). А… Нуда… Ну, конечно. Как же еще? Как же еще можно с нами? Только так! Ну… Прошу.
Темнота. Свет. Бульвар. Две скамейки. Между ними — доска объявлении. На первой скамейке сидят Дима и Миша. На второй скамейке сидит семнадцатилетняя девочка. Парни ошалело хохочут, потом замолкают, потому что Дима толкает в бок Мишу и показывает на Иру.
Миша. О, ши из герл!
Дима. Но это даже неважно. Современному человеку стыдно иметь предрассудки..
Миша. Ай эм сорри. (Ире). Эй, герл.
Ира не оглядывается.
Дима. А может, ты ее этим обижаешь? (Хохочет.)
Миша. Эй, вумен!
Дима (смеется). А этим ты обижаешь ее еще больше. И вообще неприлично разговаривать с женщиной, пусть даже она и девушка, на расстоянии. Сближает лишь непосредственное общение. Не так ли, френд?
Миша. О, йес.
Они встают и переходят на скамейку к Ире, садятся рядом с ней. Ира хочет встать и уйти.
Дима. Девушка, ну зачем же так? Разве мы страшные? Я или мой френд, он же приятель Майкл?
Миша. Май нейм из Майкл, ай лив ин Москоу.
Ира сидит. Не встает и смотрит в сторону.
Дима. Видите, его зовут Майкл, он живет в Москве, а я Дима. А вы боялись. Мы просто одинокие странники, грустные песчинки, занесенные на этот бульвар житейскими бурями. Ты согласен, Майкл, что мы занесены сюда бурями?
Миша. О, йес.
Ира смотрит в сторону.
Дима. Ну зачем же так? Жизнь — прекрасная штука только тогда, когда в ней прекрасно. Не так ли, Майкл?
Миша. Лете мэйк лав.
Дима. Правильно. Давайте любить друг друга, но не в том пошлом смысле слова, который, возможно, пришел вам сейчас в голову.
Миша прыскает при этих словах.
Тихо, Майкл! А в истинном, как завещал нам господь бог.
Миша. Кис ми квик!
Дима. Не обращайте внимания. Разве можно поцеловать такого человека?
Ира смотрит в сторону.
Миша. О, йес.
Дима. Видите, он согласен. Все последние годы жизни, а их уже семнадцать, надеюсь, вам столько же, он отличается поразительной скромностью, хотя сразу и не скажешь. Но я не о том. Надо любить цветы, деревья, травы… Поверьте мне. Опытному, поверьте, человеку, это — лучшая любовь в мире, как город, из которого выселены машины.
Миша. Лете гоу ту флэт.
Дима. Он предлагает ехать на квартиру… Майкл, ну мы же знакомы с девушкой только пять минут.
Миша. О, герл!
Дима. Не правда ли? Но в принципе это не имеет значения. Герл не герл. Мы же все одиноки, мы дети телевизора. Нам всем так не хватает плеча близкого человека, души, которая бьется о твою такт в такт.
Миша. О, йес.
Ира все еще смотрит в сторону.
Дима. Вы разве не замечаете, что в нас есть что-то общее.
Ира смотрит в сторону.
Миша (встает). Дим, пошли (Кивает на Иру.) Железобетон!
Дима с Мишей встают.
Дима. Но я чувствую, что мы еще с вами увидимся. И надеюсь, не на небесах, а на нашей грешной земле. Гуд бай.
Они делают несколько шагов, начинают хохотать. Останавливаются около доски объявлений. Дима вытаскивает из кармана листок бумаги, тюбик с клеем и приклеивает его на доску объявлений. Они уходят. Ира сидит еще несколько секунд, встает, подходит к доске объявлений, смотрит, срывает объявление.
Затмение. Освещается левый угол сцены, но свет тусклый, как будто лампадный. Школьная доска, исчерченная колонками цифр. Перед ней на коленях стоит Катерина, жена Поворотова. В ее облике важно одно — воля.
Катерина (руки ее — вверх, и говорит она кому-то там, вверху). Помоги мне. Дай мне силы! Сделай так, чтобы больше он не помнил об этом! У нас писателей больше, чем бумаги! Помоги ему понять, что, во-первых, он муж и отец. Дай мне силы, помоги мне. Ты знаешь, как я мучаюсь, у меня бессонница и гипертония. Я не смогу жить одна! Мне трудно… Евгения Степановна сказала, что мне надо было родиться мужчиной. Но это неправда. Я женщина. Объясни ему это. Объясни ему, что у Димки три хвоста за первый семестр, его могут отчислить из института. А потом его заберут в армию. Я не переживу этого. Я мать. Помоги мне… Ведь и я была девушкой юной… Сама не припомню, когда… Когда я увидела его.
Голос становится глуше. Мы видим, как произносятся слова, но не слышим их. Освещается правый угол сцены — таким же лампадным светом. Перед электронно-вычислительной машиной «Минск-3» стоит на коленях Лина. Лина чуть моложе и намного изящнее Катерины.
Она современнее в лучшем смысле этого слова. Лина в белом рабочем халате. Машина тихо гудит и иногда мигает.
Лина (и ее руки туда, вверх). Помоги ему в горе и в болезни. Огради его от неверных женщин и продажных мужчин. А мне ничего не надо. Не дай ему заглушить свой талант водкой и славой. А мне надо совсем чуть-чуть. Спаси его от житейских мелочей. А мне надо совсем немного. Быть рядом. Когда яувидела его…
Катерина. Когда я увидела его, это был взъерошенный мальчик с неуверенными движениями, заикающийся от волнения… Я чувствовала, что это мой сын, мой мальчик, и я полюбила его…
Лина. Я жила в темной комнате, пока не встретила его. А потом включила свет. Спасибо тебе за это. Спасибо тебе за то, что ты дал мне подругу Вику. Она холодная и пустая, и у меня нет с ней ничего общего кроме портнихи, но в ее доме я познакомилась с ним. Спасибо тебе за нее. Пусть и ей будет хорошо. Он был в свитере и рассказывал анекдоты, которые были несмешными. Но все смеялись. Я тоже. Потом мы вместе шли к метро, и он сказал: «Интересно, что будет на земле после нас?» И грустно улыбнулся.
Катерина. Меня упрекнули в хитрости. Люся Голубева, моя лучшая подруга, которая умерла пять лет назад, сказала тогда, что я выхожу замуж по расчету. Но поверь мне, я не знала, что он писатель, и его первую книгу прочитала только после свадьбы, и она мне не понравилась. А как мне было трудно потом. Когда он писал и его не печатали, мне пришлось работать на двух ставках, чтобы прокормить его и Димку. Почему, почему он это забыл?
Лина. Дай ему силы сказать ей «нет», потому что она не знает, какой он, потому что она не хочет верить в то, что он останется очень долго после своей смерти. Прости меня за эти слова. Я не желаю ей ничего плохого. И я согласна быть лишь его любовницей… Прости меня за это слово, но это — жизнь, и от этого никуда не денешься… Я согласна… Я согласна дать ему свою волю и свое терпение… Я согласна даже поехать за ним в Сибирь. Не жалей меня, а помоги ему.
Катерина. Помоги ему! Объясни ему, что роно обещает дать трехкомнатную квартиру, и у него будет отдельная комната, где он может работать. И я даже не буду заходить к нему. Скажи ему, что я не могу жить одна, потому что Димка все равно уйдет из дома, и я даже не знаю, придет ли он на мои похороны… Дай мне силы.
Лина. Я готова ждать десятилетия, пока они напечатают его главную книгу, пусть даже это будет нескоро. Пусть даже рукопись, которая — я знаю — лежит в нижнем ящике шкафа, покроется паутиной. Пусть. Рукописи не горят.
Голоса женщин сливаются, пересекаются, становятся то тише, то глуше. Они встают одновременно с колен. Медленно идут в глубину сцены.
Становятся рядом. Руки их встречаются. Тихий мелодичный звон.
Катерина. Скажи ему, что я люблю его не за то, что он мог бы стать Пушкиным или Лермонтовым…
Лина. Не жалей меня. Я не женщина, я баба. Я готова терпеть. Я готова ждать. Я готова умереть.
Катерина. Открой ему глаза, что никто, кроме меня, не вынесет его несносный характер. Скажи ему, что мне ничего не надо, только чтобы видеть его, потому что я женщина.
Лина. Пожалей его. Помоги ему.
Катерина. Дай мне силы вынести все это!
Лина. Я готова быть его любовницей, и больше мне ничего не надо.
Катерина. Прости его! Оставь мне мужа и отца. Открой ему глаза. Пожалей меня.
Лина. Пожалей его.
Пауза. Телефонные звонки. Женщины стоят неподвижно. Затемнение.
Свет. Квартира Поворотова. Поворотов стоит на коленях перед шкафом и измеряет сантиметром его ширину. Звонок в дверь. Поворотов встает, открывает дверь. На пороге — Федор Федорович. В нем главное — ондатровая шапка, которая сидит над ним как нимб.
Поворотов (радостно, но фальшиво). Федор Федорович!
Федор Федорович (хозяйски проходя в квартиру и хозяйски осматривая ее). Ну что? Ничего! Ничего, писатель, обои не коробятся, плинтуса на месте. (Заглядывая в ванную.) Смеситель тебе поставили чешский. Правильно.
Поворотов. Спасибо большое, Федор Федорович. У меня был ваш товарищ…
Федор Федорович (смеется). Какой же он товарищ? Он мелюзга.
Поворотов. Да-да, конечно. Он просто сказал… Что… У… Эта вещь…
Федор Федорович. Знаю, знаю… У меня таких товарищей триста миллионов. (Смеется.)
Поворотов. Он сказал, что сегодня принесет…
Федор Федорович. А куда он денется? Принесет. Он не то что какой-нибудь… С три короба наобещает, а потом ищи его, свищи, а он уже на стройке в Сибири. Был у меня один такой.
Поворотов (несколько смущенно). Да-да, конечно.
Федор Федорович. А квартира у тебя ничего стала.
Поворотов. Спасибо большое, Федор Федорович!
Федор Федорович. А была дерьмо дерьмом. Да, хорошая стала квартира.
Поворотов (несколько растерянно, потому что не понимает). Да, хорошая.
Федор Федорович. Прямо тебе скажу, хорошая стала квартира.
Пауза.
Поворотов. Федор Федорович, может, кофе сделать? Посидим, попьем?
Федор Федорович. Нет, у меня от кофе бессонница, да еще в 39-ю квартиру надо зайти. (Пауза) А мебель, я гляжу, у тебя вся старинная.
Поворотов. Да, в каком-то роде.
Федор Федорович. И правильно. Новая, она что? Новая — это фанера. Стукнешь по ней — одни щепки. Только лак один.
Поворотов. Да, конечно.
Пауза.
Федор Федорович. Вот что, Валерий Дмитриевич, девка моя школу сейчас кончает… Хочет на журналистику поступать. Блажь, конечно.
Поворотов. Ну почему же… Интересная профессия… Человеческая.
Федор Федорович. Скажешь тоже, человеческая. Я сиро сил одного из пятого подъезда: «Хоть четыреста получаешь?» Так поверишь ли — нет. Может, правда, прикидывается?
Поворотов. Ну, четыреста, конечно… Это такая сумма. Если, конечно, член редколлегии…
Федор Федорович. Да нет, он какая-то сошка. Ну вот, Валерий Дмитриевич, что я тебе скажу. (Хихикает) Никогда бы не подумал, что мне писатель понадобится. Другое дело — строительство или там торговля или министерство какое-то… И то — не каждое… Да вот блажь девке пришла. Я и так и этак. Ладно, думаю, черт с тобой. И вот, значит, у меня к тебе дело, Валерий Дмитриевич.
Поворотов. Слушаю.
Федор Федорович. Помочь надо. Там же поступают… У всех же папы-мамы… А я кто? Конечно, я кто?! Ну, если бы поселить их всех, кто экзамены принимает, здесь вот, тогда другое дело… Но они же, черти (смеется), живут, где попало.
Поворотов (несколько растерянно). У меня тоже как-то там нет знакомых.
Федор Федорович. Да я тебя об этом и не прошу. Сам как-никак не пешка. Но у них там еще какой-то творческий конкурс объявили. Без этого даже к экзаменам не допускают. Надо обязательно, чтобы из редакции заметка была.
Поворотов. Ну… У меня есть в нескольких редакциях знакомые…
Федор Федорович. Да это я уже без тебя договорился. В одной газетенке. Ну, пришла она туда. Дали ей задание. О трудящихся ее улицы. Ну там… «Каждое утро трудящиеся нашей улицы идут на работу выполнять двенадцать месяцев в девять». И так далее. Не мне тебя учить.
Поворотов (изменившимся, спокойным голосом). Ну, слушаю вас.
Федор Федорович. Так вот, значит. Тебе надо это написать.
Поворотов. То есть — как?
Федор Федорович. Как, как? Ясно как. Пером. (Смеется.) Топором я и сам умею.
Поворотов. Что значит, написать?
Федор Федорович. То и значит — написать. Что, мне, что ли, тебя учить?
Поворотов (начиная заводиться). Но позвольте, Федор Федорович.
Федор Федорович. Да ты не бойся. Не маленький — понимаю. Гонорар твой. Мало будет — добавим. Мы — не газета, копеек не считаем. Так что — не волнуйся.
Поворотов. Да я не из-за этого волнуюсь. Я за вашу дочь волнуюсь.
Федор Федорович. А ты не волнуйся.
Поворотов. А я волнуюсь!
Федор Федорович. А ты не волнуйся. Ну, пришла девке блажь…
Поворотов (уже заведенный). Да я не из-за этого волнуюсь. В конце концов, что это такое! Да как так можно? Вы же… Вы же своей дочери жизнь портите!
Федор Федорович (с интересом глядя на Поворотова). А ты не волнуйся. Она за «шелкографией» носиться не будет.
Поворотов. Ну уж, конечно. Конечно… Но это же слово! Вы понимаете, слово. Это — не обои. Это — не плинтус! Это — не «шелкография», в конце концов!
Федор Федорович. Вот как заговорил?
Поворотов. А вот так. Вот так.
Федор Федорович. Я же тебя по-человечески просил.
Поворотов (заводясь все больше и больше). Это, по-вашему, я не по-человечески!
Федор Федорович (тожезаводясь). О!.. О!.. О!.. Тля бумажная.
Поворотов. Вон отсюда!
Федор Федорович. А… Теперь, значит, вон! Ну ладно… (Царственно идя к двери.) Будет тебе и керогаз, будет тебе и керосинка, будет тебе и баня с финскими веничками.
Поворотов. Вон из моего дома!
Федор Федорович (оборачиваясь). Подумаешь, шишка на ровном месте. Да у меня в первом подъезде тоже писатель живет, в третьем — доктор наук!
Поворотов. Вон, а то я могу ударить!
Федор Федорович (открывая дверь). О! О! О! (Передразнивает гнусавым голосом) «Вон, а то я могу ударить!» Клоп! (Хлопает дверью.)
Поворотов один. Телефонный звонок. Поворотов не снимает трубку. Стоит растерянный посредине комнаты. Берет сантиметр. Наклоняется над шкафом. Встает. Идет к двери, снимает с вешалки плащ и, одеваясь на ходу, убегает.
Квартира, где прошлую ночь гуляла компания. Задернуты шторы, сквозь них еле-еле пробивается дневной свет. В квартире совершеннейший беспорядок. Но не простой, а какой-то «батальный», как на полотнах Верещагина. Смешались столы и диваны. На столе, уставленном остатками еды, стоит аквариум, из которого торчит бутылка из-под шампанского. Пятна на обоях, видимо, от вина. На люстре висит шуба с пришпиленным к ней плакатом, на котором буквами выведено: «Пой, ласточка, пой». Итак далее. Но еще более странное зрелище представляют собой приятели и приятельницы Димы, застывшие во сне в самых невероятных позах и в самых невероятных местах. Двое, например, сжались, обнявшись, в кресле. Чьи-то ноги торчат из-за балконной двери. Чьи-то руки свесились со стола. Один спит стоя, а возле его ног на коленях спит девочка. И так далее.
В квартиру входят Дима и его приятель Миша. Они медленно и спокойно обходят «следы» сражений, стараясь не пропустить ни одной детали. Заглядывают в лицо каждому: то приседают на колени перед кем-то, то, напротив, встают на стул, чтобы рассмотреть, кто же это там уснул на шкафу. Потом подходят к столу, отодвигают чью-то руку, вытаскивают тарелку с колбасой. Жуют. Находят на полу полбатона. Жуют. Садятся на пол, вытянув ноги. С колбасой и хлебом.
Дима. «Спартак» — дохлая команда. Первая тройка ничего, а вторая не тянет. Что пишут — тянет — это ерунда… Не тянет. Думаешь, тянет?
Миша (жуя). Ноу.
Дима. «Химик», правда, ничего, но все равно. Ты видел, как он играл с «Кристаллом»? Позор. Я бы на их месте покраснел, а ты?
Миша (жуя). Нес, офкоз.
Дима. В ЦСКА, правда, ничего есть ребята, но ты знаешь, посмотришь иногда… (Внимательно смотрит на старинное кресло, стоящее в углу. Встает, идет к нему.) Класс все-таки потерян, скажи, Майкл?
Миша. О, йес.
Дима (берет за руки парня, уснувшего в кресле, стягивает его на пол, как труп). Что-то утеряно… Темп, что ли? (Сгибается перед креслом, пытается прочесть, что написано на бронзовой табличке на ножке.) А может, тактика? Нет, все равно чехи нам врежут. Ты как считаешь, врежут или не врежут? (Усаживается в кресло, стараясь как можно лучше устроить там свое тело.) А, Майкл?
Миша. Финита ля комедиа.
Дима. Дело в тренерах. Пока нет настоящего тренера — каюк. Бессмысленно. Правда, Майкл? (Встает с кресла, идет по направлению к двери, на ходу взмахом руки поднимая Мишу.)
Миша (встает, медленно, как и сам Дима, идет по квартире по направлению к двери, жуя). Шерше ля фам.
Дима. Нет, не скажи. Страдает подготовка кадров. Нет резервов. Детские спортивные школы ничего не дают. Все это фикция. Правда, Майкл?
Миша. Гутен таг. Ауфвидерзейн.
Дима. А с другой (оборачивается, окидывает взглядом кресло) стороны, посмотри хотя бы на Мальцева…
Голоса становятся глуше. Дима и Миша уходят из квартиры.
Конец первой части.
Часть вторая
Квартира Поворотова пуста. Кроме мебели, нет никого. Слышно, как щелкает ключ в замке. Открывается дверь. Входит Лина. Подходит к раскладушке, присаживается на нее, гладит рукой подушку. Встает. Подходит к письменному столу, проводит рукой по его поверхности. Садится в кресло. Встает. Идет к шкафу, останавливается перед ним. Телефонный звонок.
Лина (снимает трубку). Алло! Нет-нет, это какое-то недоразумение. Здесь живет писатель. Он не торгует старинной мебелью. Вы ошиблись. Увы, ничем не могу помочь. Извините. (Вешает трубку. Возвращается к шкафу, стоит в нерешительности перед ним. Все-таки открывает нижний ящик шкафа, достает рукопись, медленно, почти по складам читает.) «В полночь… 4 октября… когда планета Марс повисла прямо над моей головой, понял я… что жизнь моя… Которой ранее так… Так гордился…» (Откладывает страницу, очень бережно, как живую, читает с самой середины второй.) «Как описать в точности не только человеческую жизнь… Как она представляется современникам… Современникам… Но и узнать ощущения его от этой жизни… Чтобы понять все несовпадения ощущений отдельных граждан, следящих пристально за его биографией, как пастух за стадом… И его собственные ощущения…» (И эту страницу так же бережно откладывает в сторону, читает дальше.) «Нет, невозможно, невозможно, — сказала она. — Ты смотришь на жизнь, как на стол, который к твоему приходу должны были сервировать. А жизнь совсем другое, я уже не говорю о счастье…» А жизнь — совсем другое… (И эту страницу Лина также откладывает в сторону, читает четвертую с середины, машинально таким же трепетным голосом.) «Панорама новых жилых массивов. На экране бегут дети с портфелями…» (Останавливается, недоуменно смотрит в лист, читает уже по-другому, удивленно.) «Панорама новых жилых массивов. На экране бегут дети с портфелями…» (Все также удивленно заглядывает в четвертую страницу.) «Панорама старых жилых массивов. Бульдозер…» (В восьмую, наугад в сотую.) «Панорама новых жилых массивов. На экране спешат на работу».
Поворот ключа в двери. Лина быстро складывает рукопись, но не успевает ее спрятать в шкаф, оставляет на письменном столе. Застывает в неестественной, «вокзальной» позе посреди комнаты. Открывается дверь. Вбегает запыхавшийся Поворотов.
Поворотов. Уф… Еле догнал. Надо же такому случиться!
Поворотов возбужден, делает много ненужных движений. Лина же, напротив, спокойна, безучастна.
Лина. Кого догнал?
Поворотов. Ну, глупая история, ну, какая глупая. Фу, ни за что ни про что обидел человека. Выгнал, понимаешь, его из дома, как в водевиле, — на дверь показал. Фу! Но догнал… Почти на самой улице догнал. Он уже вон где был… (Носится по квартире, потом замечает, что какое-то есть несоответствие с его бегом и состоянием Лины.) А ты что стоишь… вот так?
Лина (безучастно). Вот так и стою.
Поворотов. А… Понятно. (Садится возле нее на раскладушку, смотрит как ребенок на Лину снизу вверх). Линк, ты что? Что-нибудь случилось, да, случилось?
Лина (безучастно). Что-нибудь случилось.
Поворотов. Странная ты какая-то сегодня. Это, наверное, от погоды. Погода — просто какие-то все время происшествия. Вот сейчас, например, пошел снег. Ну разве можно это себе представить?
Лина. Валера…
Телефонный звонок.
Поворотов (снимая трубку). Алло… Никакого отношения не имею… Абсолютно правы — глупо вывешивать объявления, по которым ничего не продается, но, уверяю вас, я в таком же положении, как вы, то есть положении непонимания. Ну что вы! Что за извинения? Я прекрасно понимаю, что вы мечтали приобрести старинную мебель для каких-нибудь целей, а оказалось — обман, фикция… Да… Понимаю. Не стоит… До свидания. (Вешает трубку.) И вот так целый день. Ты представляешь? Подожди. (Внимательно смотрит на Лину, будто впервые видит ее.) А ты почему стоишь в пальто? Посреди комнаты?
Лина. Мне… Мне надо сейчас уезжать.
Поворотов. Что за бред!
Телефонный звонок.
Подожди… Сейчас… (Снимает трубку.) Не продается! Ах, простите, Вениамин Петрович… Да, я так сегодня шучу целый день. Всякие глупости. Розыгрыши… Так… Так… Так… Ну что ж, это хорошо… Угу, угу. Так. Но, простите, как же так? Ну как можно сказать мимоходом, что в городе строится новый Дворец пионеров… Ну, сказать, конечно, можно… Но… Что значит, не убудет? Вот именно, убудет… Нет, Вениамин Петрович, так дело не пойдет. Не о чем мне думать. Нет, я отлично понимаю положение режиссера, больше того, я вхожу в это положение, но войдите и вы в мое… Да… Да… Я не понимаю предмета спора. Да нет, не о чем думать. На эту тему я больше не желаю разговаривать. До свидания. (Вешает трубку.) За кого они меня принимают?
Лина. Ты делаешь второй фильм?
Поворотов. Я? Откуда ты взяла? Да у меня даже сценария нету.
Лина. Я пойду, Валера.
Поворотов (обнимая Лину). Линка, у нас что-нибудь случилось, да? Я ничего не понимаю… Скажи, у нас что-нибудь произошло?
Лина. Мне просто нужно, Валера.
Поворотов. Линка, что случилось?
Лина. Нет, мне нужно и все.
Поворотов (отходит от Лины, постепенно «заводится»). Нет, ну это же невозможно! Что-то происходит, а мне об этом даже не говорят! Почему-то сначала приходят, стоят в пальто посредине комнаты, стоит мне только прийти, тут же уходят из дома. К кому же ты тогда приходила?
Лина. Допустим, к тебе.
Поворотов. А от кого ты уходишь?
Лина. Ни от кого.
Поворотов. Линка!
Телефонный звонок. Поворотов стоит возле телефонного аппарата, один звонок, второй, третий. Лина, не оглядываясь, подходит к двери, открывает ее, закрывает за собой. Поворотов затравленно смотрит ей вслед. Телефон продолжает звонить. Поворотов поднимает и, не слушая, вновь кладет трубку. Остается один. Берет сантиметр. Пытается заняться делом. Ходит бесцельно по квартире. На письменном столе вдруг обнаруживает рукопись, удивленно смотрит на нее.
Поворотов. О, господи, ну я же не маленький принц. Верно, не маленький принц. Я взрослый мужчина. Со всеми присущими возрасту происшествиями. (Открывает нижний ящик шкафа, кладет туда рукопись.)
Телефонный звонок. Поворотов сидит на корточках около шкафа. Телефон не замолкает. Подходит к нему, поднимает и опускает трубку. Снова звонок. Поворотов снимает и опускает трубку. Звонок звенит. Поворотов подходит к двери, открывает ее. На пороге — Ира. В ее руках объявление.
Ира. Вы — Валерий Дмитриевич Поворотов?
Поворотов. Нет, я не Поворотов.
Ира. В объявлении написан ваш адрес.
Поворотов. Мало ли что там написано.
Ира. Здесь написано: «Писатель Поворотов продаст старинную мебель» и ваш адрес.
Поворотов. Я не продаю старинную мебель. В жизни ни разу ничего не продавал. Привычки такой не имею — продавать.
Ира. Мне не нужна старинная мебель. Мне ее некуда ставить. Мне нужен Валерий Дмитриевич Поворотов.
Поворотов. Зачем?
Ира. По личному делу.
Поворотов. По личному, тогда проходите.
Ира проходит в комнату.
Раздевайтесь. (Помогает Ире снять пальто. Указывает на кресло.) Садитесь.
Ира садится и сидит, как прилежная ученица на первой парте.
Ира. Валерий Дмитриевич скоро придет?
Поворотов. В принципе скоро. Точнее даже будет, что это я и есть.
Ира встает с кресла.
Ира. Здравствуйте, Валерий Дмитриевич.
Поворотов. Здравствуйте, но с мебелью это, уверяю вас, шутка.
Ира. Я знаю. Я не к мебели, я к вам.
Поворотов. Да вы садитесь.
Ира. Нет, спасибо… Мне таклегче. Валерий Дмитриевич, вы знаете Ивана Кузнецова?
Поворотов. Ивана? Кузнецова? (Пытается вспомнить.) Вы знаете, очень распространенная фамилия…
Ира. Он говорил, что сидел с вами за одной партой.
Поворотов. Ваньку Кузнецова? Кузнечика? Господи, конечно, знаю. Где он сейчас? Что с ним?
Ира. Это мой папа.
Поворотов. Вы — дочь Кузнечика? Какой ужас. Какая большая дочь. Да сядьте вы, наконец. С ума сойти! У Кузнечика такая большая дочь! Как вас зовут?
Ира. Меня зовут Ира.
Поворотов. Да сядьте, я вас прошу, Ира.
Ира садится.
Как же я не знаю Ивана Кузнецова, когда мы с ним сидели за одной партой с третьего класса. А вы, Ира, — его дочь?
Ира. Да, я его дочь.
Поворотов. И вы нашли меня по этому объявлению?
Ира. Да, по этому объявлению.
Поворотов. Невероятно. Значит, вы Ира — дочь Кузнечика? Невероятно.
Ира. Я вас давно искала, но никак не могла найти. А сегодня нашла.
Поворотов. Ну нет, это просто сказка какая-то! Послушайте, но почему же Кузнечик… Простите, детская привычка…
Ира. Меня тоже до пятого класса звали Кузнечиком.
Поворотов. Но почему же Кузнечик не нашел меня?! И мой телефон… Правда, старый, но там бы ему сказали… И адрес… Где он, как? Он все в том же институте?.. Ну… Как он называется?..
Ира. Ему плохо.
Поворотов. Что?!
Ира. Он погибает.
Поворотов. Как? Почему погибает?! Почему он должен погибать?!
Ира. У него отнялись ноги. Третий месяц он почти ничего не ест.
Поворотов. Что?.. Господи, неужели?.. Неужели это?.. Он же был… Я вспомнил… Институт ядерной физики… Ну, конечно же…
Ира. Он… Он сорвался. (С трудом.) Он… спился.
Поворотов. Что?.. Что за чушь? Почему?! Стакан портвейна был всегда для него предел…
Ира (твердо). Он спился. Мама ушла от него. Мы разменяли квартиру. Ему досталась комната.
Поворотов (нервно ходит по комнате). Нет, это какая-то глупость. Недоразумение какое-то! Да нет… Да в конце концов это лечат!
Ира. Нет, это уже неизлечимо.
Поворотов. Да что вы говорите, Ира. Я знаю одного человека. Это очень просто… При современной медицине… Вшивается ампула.
Ира. Он лечился… Один раз. И еще один раз. А сейчас он уже сам говорит, что погибает…
Поворотов (закрывает лицо руками). Как же это так?.. (Горячо.) Да нет, Ира. Так не может быть, чтобы не вылечили… Ведь это — болезнь. А раз болезнь — ее должны лечить. Давайте подумаем! Ведь так нельзя, чтобы просто… И все.
Ира. Нет. Сегодня я была у одного профессора. Он сказал, что в одном из тысячи случаев или в одном из десяти тысяч случаев бывает необъяснимая ремиссия…
Поворотов. Ремиссия… Ремиссия…
Ира. Он объяснил мне так. Человек неизлечимо болен, обречен. И вдруг болезнь исчезает. Врачи ничего не могут понять… А она исчезает. Понимаете, Валерий Дмитриевич?
Поворотов. Понимаю.
Ира. Но для этого нужен, мне сказали, неожиданный внешний раздражитель. Понимаете?
Поворотов. Понимаю.
Ира. Это можете сделать вы.
Поворотов (не понимая). Что сделать… я?
Ира. Стать внешним раздражителем.
Поворотов (удивленно). Я? Почему я?
Ира. Потому что он любит вас и очень давно не видел. У него есть все-все, что вы написали. Даже в журналах. Даже в газетах.
Поворотов. Неужели?
Ира. Да-да, честное слово. Ведь вы писатель…
Поворотов. Да нет, Ира, это совсем не то… Это совсем не так. Вы просто не знаете.
Ира. Валерий Дмитриевич, я читала, что врач лечит человека, а писатель — человечество.
Поворотов. Это все ерунда… Но какой из меня врач? Ну кого я могу теперь вылечить? Да вы посмотрите на меня внимательно.
Ира сжалась в кресле. Поворотов нервно ходит по комнате.
Как же это так… Как же это так… Кто бы мог подумать… Ванька… Кузнецов? Кузнечик? (Останавливается перед Ирой). Вы знаете, что ему зачли дипломный проект на месяц позже всех?
Ира. Почему?
Поворотов. Потому что целый месяц экзаменационная комиссия искала, откуда он мог ее списать.
Ира настороженно смотрит на Поворотова.
И не нашла.
Ира. Это была научная работа?
Поворотов. Да, это была такая работа! И как он шел! И как он прекрасно шел вперед! Но почему же… Почему он не звонил мне все эти годы?!
Ира. Он стеснялся показаться вам таким. Ведь все уже знали… Никто не хотел держать такого на работе. Его уволили один раз, потом второй… Потом еще раз. (Плачет.)
Поворотов (подбегает к ней, прижимает ее голову к своему плечу). Кузнечик, не надо, не надо. Сейчас… Сейчас я одеваюсь, и мы едем. Немедленно едем. Конечно, едем. Иди умойся. (Поднимает ее.) Вот ванная… Ничего… Все будет хорошо!.. Сейчас я по-быстрому оденусь… (Провожает Иру в ванную, потом суетливо натягивает пиджак, пальто.)
Звонок в дверь. Поворотов открывает. На пороге — Катерина.
Поворотов (растерянно). Катерина…
Катерина смотрит на вешалку, видитженское пальто, смотрит по сторонам и направляется к ванной. Оттуда выходит Ира.
Поворотов (загораживая Иру). Катерина, это…
Катерина. Не надо, не объясняй. Я, слава богу, преподаю в современной школе и всего насмотрелась.
Поворотов. Катерина… О чем ты говоришь! Как ты могла подумать!.. Это… Это дочь Ивана Кузнецова, моего школьного товарища…
Катерина (Ире). А вы знаете, дорогая, не знаю, правда, как вас зовут…
Ира. Ира.
Катерина. Меня это не интересует. Так вот, вы знаете, что у этого человека (указывает на Поворотова) есть сын. Да, сын. Вы удивлены?
Поворотов. Прекрати, ты думаешь, что ты говоришь?
Катерина. Да, дорогая моя, сын. И жена. Да, смею вас уверить, жена.
Поворотов. Нет, это просто невозможно! Катерина! Ну я же тебе объясняю. Это — Ира, дочь Ивана Кузнецова, моего школьного товарища!
Катерина (не глядя на Поворотова). И еще вас могу уверить, что вы здесь — не первая. Правильно я говорю, Валера?
Поворотов. Да ты просто сумасшедшая! Ира, не обращайте на нее внимание… Это — своего рода болезнь. Катерина больна.
Катерина (смеется искусственно). Ха-ха-ха! Вы еще на «вы»? Я вам помешала?
Ира. Простите, но здесь в самом деле недоразумение. Я случайно увидела объявление…
Катерина. А… Вот в чем дело… Ну, теперь понятно. Так значит, это ты сам развесил эти объявления. Валерий, ну это на тебя не похоже! Это же дешево. Такого я от тебя не ожидала.
Поворотов. Дура! Идиотка!
Ира. Да нет… Как вы можете такое говорить?
Катерина. Ах, я, конечно, виновата… Прошу прощенья. Я, между прочим, зашла только для того, чтобы узнать, нет ли здесь моего сына. Валерий, где Дима?
Поворотов молчит.
Где Дима, я спрашиваю?
Поворотов молчит.
Да не расстраивайся ты так. Если эта (кивает на Иру) обидится на меня, найдешь себе другую. Только… Простите (Ире), вам есть восемнадцать лет?
Поворотов. Вон отсюда!!!
Катерина. Не горячись, Валерий. В следующий раз вешай на двери объявление. (Медленно идет к двери. Открывает ее, на пороге — истерично.) Надеюсь ты понял, что наши дальнейшие отношения бессмысленны? (Хлопает дверью.)
Поворотов опускает плечи, снимает пальто и вешает его. Затемнение.
Свет. Бульвар. Скамейка. Телефонная будка. На скамейке сидит Лина. Проходит Витан. Грудь его и спина неестественно прямы. В руках он несет большой, тщательно упакованный предмет прямоугольной формы. Останавливается возле скамейки, смотрит на Лину, улыбается.
Лина. А зачем вы улыбаетесь?
Витан. Это так, игра воображения.
Лина. Я что, вам нравлюсь?
Витан. Честно?
Лина. Конечно, честно.
Витан. Совсем честно?
Лина. Можно и совсем.
Витан. Если честно, то не очень.
Лина. Интересно знать, почему?
Витан. Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать.
Лина. Это вы о чем?
Витан. Так, о жизни.
Лина. Может быть, вы и правы.
Витан. К сожалению, я почти всегда оказываюсь прав. Так что — не огорчайтесь. Как я читал в одной книжке — человек неизведан.
Лина. Может быть, вы и правы. Но это там. (Указывает вверх, на деревья.) А здесь… У вас не найдется двух копеек?
Витан. А вы не оставите мне номер своего телефончика?
Лина. Зачем? Я же вам не очень нравлюсь.
Витан. У меня странные, сейчас не очень распространенные вкусы. Мне нравятся женщины, которые мне не очень нравятся.
Лина. У меня был однажды аналогичный случай.
Витан. Видите, мы коллеги, и поэтому я вам дам две копейки. (Роется в кармане.) Вот, берите на память. Может быть, кому-нибудь повезет.
Лина. Вы уверены?
Витан. У меня верный глаз.
Лина. Ладно, посмотрим. Спасибо.
Витан. Ну вот. Тайм-аут окончен. Вперед, сеньор Дон Кихот. Желаю вам дозвониться. Счастливо.
Лина. Прощайте, прекрасный незнакомец, как вас называют в одной книге для юношества, которую я прочитала в детстве.
Витан уходит. Лина входит в телефонную будку, набирает номер
и молчит.
Затемнение. Квартира Поворотова. Поворотов и Ира. Он в пальто. Звонит телефон.
Поворотов (не обращая внимания на звонок, продолжает разговор). И тогда, Ира, я решил. Да, это было два года назад. Ладно, черт с ним. Поработаю еще год, как каторжный, ну, ладно… Продамся. Тебя не шокирует это слово?
Телефон продолжает упорно звонить.
Опять эта мебель… Не шокирует?
Ира. Вы считаете, оно меня должно шокировать?
Поворотов. Ну ладно, ничего. Это у нас есть такой профессиональный термин. В общем, решил так. Куплю квартиру, мебель куплю тяжелую старинную, чтобы на все времена, навечно, чтобы уже до смерти не думать обо всем этом. Пусть с ним, с годом. Но в год не уложился, вот уже второй год кончается, да и то кое-что недоделано… Взять хотя бы эту «шелкографию». Что, таких плиток, что ли, наделать трудно? Хотя все это, конечно, свист. Свист, один свист. И я должен остановиться, но все еду… еду… Куда? Зачем?
Телефонный звонок. Поворотов снимает трубку.
Алло… Алло… Молчат. (Вешает трубку.) Я читал однажды, как психиатры утверждают, что здоровая психика — это жизнь без иллюзий.
Телефонный звонок. Поворотов снимает трубку.
Алло… Алло… Вас не слышно, перезвоните из другого автомата. (Кладет трубку.) Сейчас найдут другой автомат, перезвонят, а что толку? Спросят, продает ли писатель Поворотов старинную мебель, и я скажу, нет, вы ошиблись, хотя должен был бы сказать: да, продаю. Но не скажу, и Лина открыла это для себя — глупо, случайно. И ушла… Ира, она вернется? (Снимает пальто.)
Ира. Я не знаю, Валерий Дмитриевич.
Поворотов. Вот в том-то и дело. Идеалы… Они только мешают жить, разрушают человека, рушат судьбу, мешают принимать друг друга такими, как есть, а не такими, как рисует воображение. Вы знаете, Ира, после того, как я понял, что Лина про все узнала, я должен был бы страдать, мучиться, как ребенок, которого застали за нехорошим занятием. А я нет. Нисколько. Пытаюсь понять, почему. Пытаюсь разглядеть самого себя изнутри, узнать, отчего, почему я так спокоен, но там темно, пасмурно и ничего не видно.
Ира. Вот так же говорил мой отец.
Поворотов. Что?
Ира. Вот так же он говорил.
Поворотов. Ну нет, Ира, я еще напишу, я еще напишу такое — ого-го!
Телефонный звонок. Поворотов снимает трубку.
Алло. Да… Ну что, нашли, наконец, исправный телефон-автомат? Из квартиры звоните? А… Да… Увы, к сожалению, старинная мебель уже продана. Где еще? Ну не знаю, кто-нибудь да продает. Следите за объявлениями. Не за что. До свидания. (Кладет трубку.) Нет, я напишу. Я знаю, так иногда случается, кажется, все, все уже потеряно, ничего не осталось, а потом смотришь и сам себя не узнаешь. Дай срок, дай срок…
Ира. И это говорил мой отец.
Поворотов. Нет, все будет нормально. И Лина вернется, она все поймет и вернется. Я ее просто отлично знаю. Это такая женщина… Немного сумасбродная, немного подрисовывающая жизнь, но все-таки… Нет, она должна понять и вернуться.
Ира. Вот так же говорил отец.
Поворотов. Нет, все должно быть хорошо. Ведь я человек, не таракан. Я умею владеть собой, я могу вовремя остановиться и в конце концов могу начать жизнь сначала.
Ира. Вот так он говорил, вот так.
Поворотов. Да при чем здесь это, Ира, при чем?! Ведь там несуразица, болезнь!
Ира. Но я сейчас подумала, Валерий Дмитриевич, и решила, что я вас не осуждаю.
Поворотов. Да почему ты должна меня осуждать? Что я такого сделал, чтобы меня осуждать?
Ира. Даже то, что вы сняли пальто… Я понимаю, что вы сняли его не потому, что вы человек, равнодушный к чужим несчастьям…
Поворотов. Какое пальто?
Ира. Ваше пальто.
Поворотов. Мое?
Ира. Да, ваше.
Поворотов. Но при чем здесь пальто?!.
Ира. При том, Валерий Дмитриевич.
Поворотов. Ах, да… Ну, да… Некрасиво получилось. Но я хотел, хотел… И если бы она не пришла… И вся эта безобразная сцена, то я бы… На меня находит иногда такой стих, что я могу, что я могу сделать все, что угодно, спасти там… Даже… Даже драться…
Ира. Я поняла, Валерий Дмитриевич, что вы устали.
Поворотов (удивленно). Устал? Такты сказала?
Ира. Да, устали.
Поворотов. Да отчего, прости, уставать-то?! Отчего?! Я еще нестарый, я сильный, могу пробежать стометровку не хуже молодого…
Ира. Нет, Валерий Дмитриевич, вы не спорьте со мной. Я же все вижу…
Поворотов. Да почему ты все видишь?! Кто тебе это сказал?!
Ира. Анна Степановна Коробейникова. Она у нас в школе преподавала химию.
Поворотов. Ну, если так, то конечно, конечно. Нет, Ира, я никогда не вступал в сделки с совестью.
Ира. Валерий Дмитриевич, сейчас никто не вступает в сделку с совестью.
Пауза. Поворотов ходит по комнате.
Поворотов (задумчиво). Нас разыграли…
Ира. Я так не говорила, Валерий Дмитриевич.
Поворотов. Нет, ты сказала именно это. Именно это! Это!
Это! Это! Черт возьми! Мы устали чувствовать, мы говорим, а думаем, что чувствуем, мы пишем, а думаем, что чувствуем. Да и думаем мы, в конце концов, думая, что мы думаем! (Подходит к окну.) Скорее бы весна! Придет весна, уеду в город Армавир, там у меня тетка живет… Буду воду коромыслами таскать… Все собираюсь, собираюсь. Уже много лет собираюсь, уже так долго собираюсь, что кажется, что я уже там был… был, жил, делал что-то такое, отличное от того, что делаю сейчас… А на самом деле — это только предположения, иллюзии, миражи. И вот так всегда.
Ира. Но ваша книга «Стрела в юность» очень хорошая. Она честная, Валерий Дмитриевич.
Поворотов. Юность и должна быть честной, иначе какой смысл? А я тогда был юным. Чуть старше тебя.
Пауза.
Ира, ты очень похожа на Димку.
Ира. Это ваш сын?
Поворотов. Да, это мой сын. Он такой же… Ну, неуемный, что ли… Незакоснелый… горячий… И честный… он все отлично понимает. Я знаю, что он может вырасти кем угодно… Я имею в виду, работать, где угодно… Но если вдруг… Если вдруг мне станет совсем туго, если я буду умирать… Не физически… Это что… Мгновение. А умирать душевно… Он меня должен спасти. Мне почему-то так кажется, и я нисколько, нисколько, его не идеализирую. Я отлично вижу его недостатки, его просчеты, но он-то понимает меня. А это дороже всего. Да, Ира, дороже всего. Поколения параллельны. Все это чушь — отцы, дети. Есть одни отцы и одни дети против других отцов и других детей. И только так. И только так. Ничего, мы еще наденем пальто.
Берет холодный чай, делает глоток.
Ира (встает). Я поставлю чайник. (Останавливается.) А я спасу его…
Поворотов. Мы наденем! Наденем! Наденем!
Ира уходит на кухню. Звонок в дверь. Поворотов открывает. Входят Дима и Миша.
Дима. Па, знакомься. (Указывает на Мишу.) Это мой товарищ.
Миша. Я есть Миша.
Поворотов. Очень приятно. Дим, как здорово, что ты пришел. Я хочу тебя познакомить с одним человеком, и мы должны вместе подумать, как ему помочь.
Дима. Ага… (Сбрасывает куртку.) Мы на секунду… Я свитер нацеплю… (Вытаскивает из кармана и кладет на стол пачку сигарет, ключи и несколько еще не расклеенных объявлений, после этого снимает джинсовую куртку, идет к шкафу за свитером — все это очень быстро, стремительно.)
И в это время из кухни появляется Ира с двумя чашками чаю. Дима замирает на месте, удивленно смотрит на Иру.
Дима. Ничего себе… Майкл, смотри, какая встреча! Я же вам говорил, что мы встретимся!
Миша (несколько ошарашенно). О, йес.
Поворотов. Так вы что, знакомы?
Ира (в упор смотрит на Диму). Мы знакомы.
Поворотов. Откуда?
Ира (в упор смотрит на Диму). Оттуда.
Миша (толкает в бок Диму). Лэтс гоу!
Поворотов. Это и есть Ира, дочь Ивана Кузнецова, моего одноклассника. (Подходит к столу, машинально берет в руки несколько объявлений, машинально читает.) Димка, а эти где ты сорвал?
Дима (не слышит, бросается к Ире, хочет взять у нее чашки и поставить на стол). Ну, какая встреча? Кто бы мог подумать? Клево, скажи, а?
Ира (обходит Диму как неодушевленный предмет и ставит чашки на стол). Валерий Дмитриевич, этот чай горячий.
Миша (пятится к двери). Дим, ай шэл гоу, а?
Поворотов не понимает, что происходит в его квартире. В руках у него объявления.
Поворотов. Димк, ты представить себе не можешь… Все время звонят, звонят… Цирк, да и только.
Ира в упор смотрит на Диму.
Дима. Пап, ты не будешь обижаться? Поворотов. А что мне обижаться?
Миша (прислонясь к двери). Димк, пойдем, а?
Дима. Папа, ну это я… Это я пошутил. Это мы так все время шутим.
Ира отводит глаза от Димы, видно, что внутренне расслабляется.
Поворотов. Где ты пошутил?
Дима. Ну, с этими объявлениями.
Поворотов. С какими?
Дима. Да ну с этими же! С этими! (Хватает пачку объявлений.)
Миша (у двери). Димк, а…
Поворотов (монотонно). «Писатель Поворотов продаст старинную мебель». (Странно улыбается)
Дима (тоже неуверенно улыбается). Нуда… Я вместе с моим другом Майклом.
Миша. Ай ту.
Дима. Ну, ты правда не обижаешься?
Поворотов. Ира, мальчики, наверное, тоже хотят чая… Будь добра.
Ира делает несколько шагов к кухне.
Дима. Папа, ну не обижайся только.
Поворотов. Обязательно выпейте чаю. Как же так, сейчас холодно — и без чая. Это же только представить себе.
Ира делает еще несколько шагов к кухне.
Дима. Да не надо никакого чаю! Что мы, чай, что ли, никогда не пили. Правда, Майкл…
Миша. Йес…
Ира останавливается. Поворотов молча смотрит в окно, не отрываясь.
Дима. Пап, ну ты правда не обижаешься?
Поворотов (глядя в окно). Что мне обижаться. Это тебе обижаться надо, тебе, Дима! За все за это… (Обводит руками комнату) За все, за все…
Дима и Миша удивленно смотрят на него.
(Горячее и горячее, как мирно сидевшая птица, взлетевшая вдруг и устремившаяся высоко-высоко.) Да! Да! Да! Да! Конечно! Это невозможно. Это не-воз-можно! (Подлетает к стене, срывает саблю, вытаскивает ее из ножен, протягивает Диме.) Руби все это!
Дима (не понимая, рассматривает саблю). Что-что?
Поворотов. Ну… (Отворачивается к стене.) Руби!
Но в комнате тихо.
Дима. Зачем? Мы пошутили.
Поворотов. Нет, это серьезно!
Дима. Да нет, мы пошутили.
Поворотов. Нет, это серьезно!
Дима. Да пошутили же!
Поворотов (снова смотрит на Диму). Но ты же должен! Ты мой сын! Дети созданы для того, чтобы обновлять кровь отцов, иначе общество потеряет себя! Нам всем, нам всем нужна… (Смотрит на Иру.)
Ира (тихо). Ремиссия.
Поворотов. Вот-вот. Вот именно. Ремиссия! Рубиссия! Рубиссия! Руби, Димка! (Кричит и задыхается от крика и вдруг видит Мишу, а он еле сдерживает смех, Диму, который аккуратно прислоняет саблю к стене, Иру, напряженно и жалобно смотрящую на Поворотова.)
Дима (подходит к отцу). Папа, ну я же вижу, как ты мучаешься… Это мебель, а ты же писатель. Что, я не понимаю? Отлично понимаю. Я просто хотел помочь тебе спокойно от всего этого избавиться. Только поэтому! Честное слово! Ведь правда, Майкл?
Миша. О, йес.
Дима. Хоть мне, честно, нравится, как ты здесь все обставил! Ненавижу полировку! Майкл, скажи, здесь клево, а?
Миша. О, йес.
Поворотов отвернулся к окну. Телефонный звонок.
Поворотов (снимает трубку, еще горячо). Алло! Да. Здесь продается старинная мебель! Можете приезжать! А… (Голос падает.) Это ты, Катерина… Да… Да… Нет, ты нам не помешаешь… И чему, впрочем, ты сможешь помешать?.. Да-да, конечно, возьми… Возьми, что тебе будет угодно… Где? На углу из автомата? Нет, я же тебе сказал — не помешаешь. Можешь смело подниматься наверх. (Вешает трубку.)
Дима натягивает свитер. Миша переминается с ноги на ногу и делает знаки Диме, чтобы тот собирался поскорее. Звонок в дверь. Миша открывает. На пороге появляется Старик в шубе, ни на кого не глядя, проходит и берет старинные часы. Вынимает деньги. Все, кроме Поворотова, смотрят на него удивленно. Поворотов — безучастно.
Старик. Семьдесят, и ни копейки больше! Семьдесят! (Хватает часы и тащит их к двери.)
Дима. Эй ты, куда потащил!
Миша (угрожающе). Мэн!
Старик (вытаскивает смятую купюру). Семьдесят три! Все! Последняя цена!
Дима. Папа, что он мелет?
Звонок в дверь. Миша открывает. На пороге — Катерина. Сталкивается со Стариком. Видит часы.
Катерина. Нет, Валерий, это просто хамство! (Старику.) Немедленно отдайте!
Старик, как танк, пробивается к двери.
Валерий, какое ты имел право продавать вещь, не принадлежащую тебе?! Это, в конце концов, подарок моей матери!
Поворотов садится на подоконник и начинает тихо смеяться. Катерина пытается вырвать часы у Старика, а Старик пробивается к двери.
Старик. Восемьдесят! И больше не проси! Мне сам покойный князь Голицын Иван Илларионович… А Игнатий Карлыч Собакин, в конце концов!
Катерина. Какое вы имеете право! Кто вы такой, чтобы так…
Старик (останавливается). Поворотов я. Валерий Дмитриевич Поворотов. Тьфу. Да Краснощекин я, Михаил Карпыч…
Пауза. Тишина. Только с подоконника слышится тихий смех Поворо-това. Звонок в дверь. Миша открывает. Входит Витан, такой же искусственно широкоплечий, на вытянутых руках он тащит плотно завернутый предмет прямоугольной формы. Проходит к столу, начиняет медленно разворачивать.
Витан (разворачивая). Федор Федорович, правда, сказал: «Незачем ему французский… И чешским обойдется…» Нет, думаю я… Не такой, думаю, человек Валерий Дмитриевич Поворотов, чтобы обойтись чешским… Как вспомню, что вы пережили, и про кухню… И про кухню эту… И как борщом пахнет… Нет, думаю, ври, шеф. Не такой Витан человек, чтобы друзей обманывать… Как там было у него, а? «Друзья, прекрасен наш союз…» Точно, а?
Все с напряженным вниманием наблюдают за действиями Витана. Он снимает последнюю упаковку, и на столе оказывается голубой французский унитаз. Витан радостно смотрит на всех присутствующих.
(Вытаскивая из-под плаща стульчак, который и делал его грудь такой широкой.) А это — бесплатное приложение. Творите, Валерий Дмитриевич, на здоровье!
Димка хохочет. Катается по дивану. Миша от хохота сел возле двери и повторяет только одно: «Ай эм смайл». Катерина иронически улыбается. Старик готов вот-вот прицениться к новой вещи и повторяет как бы про себя: «Нет, на сто двадцать потянет, а на сто тридцать, конечно, нет». Ира отвернулась к окну.
Поворотов (шутовски хихикая). Надо же… Надо же так придумать. Нет, это подумать только… Ужасно весело! (Ходит по комнате.) Да… Да…. Действительно, смешно. Да вы только представьте себе… (Останавливается, совершенно серьезно.) А теперь, дорогие мои родственники и просто знакомые, благодарю вас всех за гостеприимство. До свидания. До свидания. Всех-всех. (Трогает за плечо Иру.) И тебя, Кузнечик, мой дорогой. Давай, топай дальше.
Темнота. Свет. Квартира Поворотова. За окном ночные звезды. Поворотов один. С рейсшиной. Бессмысленно играет с ней. Звонит телефон. Один звонок, второй, третий. Поворотов не снимает трубку, он больше не ждет звонка Лины. Потом делает шаг вперед, радостно вскидывает руки. Он уже в ином измерении.
Поворотов. Уф! Наконец-то! Наконец-то, я здесь… Надо же… Надо же… Самолет, поезд, автобус, пешком! Безумно неудобно! Когда же, наконец, сделают прямой рейс?! Трудно, что ли, аэропорт построить? Так нет же! Но все равно… Все уже позади. Наконец-то. (Подбегает к креслу, обращается к нему, пытается потом каждую вещь сделать одушевленной.') Здравствуйте, тетушка! Здравствуйте, это я, Валя, Валерик. Наконец-то… как долго я к вам добирался… А вы знаете, вы совсем не изменились за эти двадцать лет. Не спорьте! Вы не изменились. Какая там старость, о чем вы? Вы прекрасно выглядите! Какая смерть?! Бросьте это нехорошее занятие. Вы знаете, вдруг налетит на тебя… Ты маленький, забираешься к вам на колени (садится в кресло) и гладишь ваши руки. (Гладит ручки кресла.) И тебе так хорошо, так хорошо! Уф!.. Как я долго ехал к вам! Я виноват, я виноват, тетушка, но я не мог раньше. Или мог. Я уже позабыл, мог или не мог. Подождите. (Поднимается.) …Так это же… Это же дядя Вася Стрелков! Дядя Вася! Здравствуйте! Не узнаете, нет? Это же я, Валерка Поворотов… Ну-ну… Вспомнили? Ну, тот мальчишка, который мечтал стать… а вы ему говорили: «Все найдешь, все потеряешь». Что — все? Но это не сегодня. Здравствуйте, дядя Вася! А кто-то сказал, что вы умерли, а вы все так же здесь, сторожем при магазине! И что я вижу у вас… У вас новый протез! Я понимаю, удобнее, но, честно, жалко деревяшку! Но не обращайте внимания! Это о том, как я помнил вас! Все-таки как врет молва. Я плакал, когда узнал, что вы умерли. Да, плакал. Да что я! Москва плакала. В метро и на улице. (Кричит.) Я все равно не верил, что вы умерли! Нет-нет!
Пауза.
Как… (Шаг вперед.) Как… (Еще шаг.) Кузнечик! Кузнечик! Откуда ты здесь? Но об этом потом, потом… Посмотри на меня! Что за бред! У нас всегда так, стоит человеку появиться на свет, тут же про него начинают черт те чего городить… Но я не верил, нет я не верил. (Передразнивает голос Иры.) «Отнялись ноги», «не может есть», «умирает»… Нет, мы с этим еще разберемся… Я рад, как я рад… Мы еще разберемся… Ремиссия… Мы еще разберемся!..
Пауза.
Темнота. В темноте — быстрые шаги по лестнице вверх. Голоса Димы и Миши. Маленький свет.
Дима. Нет, Ир, все будет о’кей… Дядя Майкла еще и не таких вылечивал… Правда, Майкл?
Миша. Йес, офкоз.
Дима. Верный способ. Я тебе говорю… Гипноз делает в нашей жизни чудеса… Сейчас мы его поднимем, скажем ему: «Вставай-ка, дядюшка, одевайся… Поехали лечить человека, которому плохо…» И он тут же поедет… Правда, Майкл?
Миша. Йес, офкоз.
Дима. Потрясающий мужик. Он одного босса вылечил в два сеанса. А у него история еще похуже — с работы собирались снимать. Ведь правда, Майкл?
Миша. Йес, офкоз.
Шаги по лестнице. Щелканье ключа в двери. Свет. Мы в той же квартире, откуда и началась вся эта история. Здесь такое же разорение, и шуба также висит на люстре. Также раскиданы тела приятелей Димы — мальчиков и девочек. Но в их позах что-то изменилось, и мы даже не можем понять, что именно. И, только присмотревшись внимательней, мы понимаем, что в последний раз в их расположении наблюдался даже некий артистизм, который теперь совершенно исчез.
Ира остановилась в дверях. Миша бросается к магнитофону, щелкает кнопкой. Музыка, от которой никто не просыпается.
Миша (Ире). Лете дане, герл.
Дима. Майкл, о чем ты говоришь! Какие танцы. Мы должны сначала извиниться перед Ирой за этот розыгрыш.
Миша. Лете дане!
Дима. Ира, это была шутка, обыкновенная шутка, но у Майкла в самом деле есть дядя, который лечит гипнозом. Ведь правда, Майкл?
Миша. Йес, офкоз. Лете дане, герл!
Ира несвойственным ей быстрым шагом подходит к магнитофону, выключает его.
Ира (говорит на очень чистом английском и сама переводит себя.) Ол ю э зе флайз… Вы мухи…
Спящие мальчики в девочки начинают поднимать головы, как при входе в класс учителя.
Итс дак… У вас темно… Ол зет хэппенс эраунд ю… Все, что случается вокруг вас… Хэппенс уизаут ю… Случается без вас… Энд уэн ю э колд… И когда вас зовут… Ю донт кам… Вы не идете… Бикоуз ю э зе флайз… Потому что вы мухи… Потому что вы мухи!.. (Резко уходит.)
Дима. Ира, подожди! Ира…
Миша (очень напряженно). Дима, что… Что она сказала… Переведи, что она сказала…
Мальчики и девочки (поднимаясь). Что она сказала?! Что она сказала?! Что она сказала?!
Дима (с горечью). Она сказала, что ей было очень приятно с нами познакомиться.
Голос девочки. Повтори еще раз. Я ничего не поняла. Я учила в школе французский.
Кто-то включает магнитофон.