Рассвет не принес облегчения. Он ворвался в каменную щель окна не золотым обещанием, а ледяным, серым клинком, разрезая остатки ночного кошмара, но не выжигая корень страха. Маркус не сомкнул глаз. Каждый стук его сердца, тяжелый и мерный, как удары кузнечного молота по наковальне, отдавался гулким эхом в пустоте каменного склепа-комнаты, сливаясь с тонким, неумолимым звоном бронзовых цепей на его запястьях. Воспоминание о призрачном лице Торвина – этой бледной маске ужаса с бездонными зрачками, впилось в сознание глубже любой физической раны, оставленной клинком или плетением. "Опасность... Сестра... Смотри... ВОТ..." Шепот разума или предсмертный хрип души? В цитадели Арнайр, где стены имели уши, а тени – зубы, разница между предупреждением и изощренной ловушкой часто стиралась в кровавой дымке.
Его размышления, мрачные и петляющие, как лабиринт под цитаделью, прервал не стук, а удар. Резкий, оглушительный, сотрясший массивную дубовую дверь. Не вежливый поскреб пажа, не настойчивое постукивание Драйи. Это был удар кулаком в железной перчатке или рукоятью меча о твердое дерево – лишенный церемоний, грубый, пропитанный нетерпением и ледяным презрением к тому, кто скрывался за дверью.
Маркус встал с койки, игнорируя пронзительный протест перегруженных мышц, глухую ломоту в костях. Боль в плече, где клык эфирного зверя Каэлана оставил свой шрам, превратилась в назойливый, жгучий фон, часть его нового бытия. Он распахнул дверь.
На пороге стоял не посыльный и не старейшина. Воин из личной гвардии Патриарха – «Молот Сигурда». Его латы, отполированные до зеркального блеска, казались высеченными из стали самой цитадели. Лицо под опущенным забралом шлема – непроницаемая каменная маска. Ни тени уважения, свойственного Крови Внутреннего Круга, ни любопытства к «феномену». Только холодная, бездушная эффективность в исполнении приказа.
«Маркус Арнайр, – голос прозвучал из-под шлема, монотонный, как зачитывание смертного приговора. – По воле Патриарха и Совета Старейшин. Присутствовать. Зал Черного Базальта. Час Волка.» Он протянул руку в латной перчатке, держа свернутый пергамент. На нем – суровая, рельефная печать Совета: переплетенные цепи, сковывающие вершину горы. Никаких любезностей. Никаких объяснений. Приказ. Немедленный и не терпящий возражений.
Маркус взял свиток. Тяжесть воска печати под пальцами казалась весом гири. Час Волка. Следующий час. Времени на раздумья, на сбор сил, на попытку увидеть Берту и оценить ее состояние – не было. Война, объявленная вчерашним шепотом Лиры и видением Торвина, начиналась здесь и сейчас. По их правилам. На их поле.
«Буду», – бросил он коротко, глядя не на воина, а поверх его шлема, в серую, холодную даль каменного коридора. Гвардеец развернулся с лязгом лат и ушел, его тяжелые, мерные шаги гулко отдавались по каменным плитам, пока не растворились в гнетущей тишине цитадели, как последние отзвуки похоронного звона.
Маркус захлопнул дверь, прислонился к ней спиной. Сердце колотилось не от страха, а от яростного, адреналинового гнева. Они не стали ждать. Не дали ему перевести дух, собраться с мыслями, зализать раны. Совет. Созванный по первому же крику Лиры. Она действовала молниеносно, используя шок от исхода поединка, ужас от состояния Элдина и общую растерянность. "Расследование" началось. Его судилище.
Он быстро умылся ледяной водой из оловянного кувшина, пытаясь смыть липкую паутину бессонницы и призрачный, едва уловимый запах озона и тлена, оставленный видением. Переоделся в чистую, но строгую и лишенную украшений одежду Внутреннего Круга – черные шерстяные штаны, серую рубаху из грубого льна, поверх – темно-синий, практичный камзол без герба или вышивки. Броня была бы здесь абсурдна и даже опасна; эта битва требовала иного оружия. Бронзовые цепи на запястьях он не снял и не спрятал. Пусть видят их холодный блеск. Пусть помнят, кто он и какой ценой занял место среди них. Пусть этот символ ответственности и мишени будет его первым немым аргументом.
Путь к Залу Черного Базальта пролегал через бесконечные, знакомые до боли и одновременно чуждые коридоры цитадели. Каждый шаг отдавался эхом в его изможденном теле. Он чувствовал взгляды. Не открытые, не бросающие прямой вызов – осторожные, скользящие, мгновенно отводимые при встрече его глаз. Шепотки, как стаи ядовитых насекомых, затихали при его приближении, чтобы с удвоенной силой вспыхнуть позади. Слово «Элдин» висело в воздухе тяжелым, отравленным туманом, смешиваясь с «пустой сосуд», «нечеловеческая сила», «Гармония», «жестокость», «выскочка». Шестеренки клеветы, запущенные Лирой и ее приверженцами, уже крутились с бешеной скоростью, разнося яд сомнений, страха и осуждающего шепота по всем уголкам Внутреннего Круга.
У подножия величественной, мрачной лестницы, ведущей к резным дубовым дверям Зала Совета, его встретила не черная тень Джармода, а Ариэль. Ее лицо оставалось все той же бесстрастной маской, высеченной из слоновой кости, но в глубине темных, как колодец, глаз мелькнуло что-то неуловимое – не сочувствие, нет, скорее… предупреждение? Или холодное сожаление охотника, видящего, как дичь идет в ловушку?
«Совет в полном составе. Патриарх присутствует, – произнесла она тихо, ее голос был шелестом сухих листьев по камню. Она жестом указала на зияющий проем дверей. – Говори правду. Но взвешивай каждое слово. Помни: здесь, в этом зале, каждая фраза – отточенный клинок, направленный в тебя, или хрупкий щит, который ты можешь выковать сам. И клинков будет больше.»
Зал Черного Базальта при дневном свете, пробивающемся сквозь высокие, узкие, похожие на бойницы окна, казался еще более гнетущим. Лучи слабого утреннего солнца падали косыми пыльными столбами на отполированные веками каменные плиты пола, бессильные достичь возвышения с троном Патриарха и длинного стола Старейшин, погруженных в глубокий, почти осязаемый полумрак. Воздух был густым и спертым, пропитанным запахом старого камня, воска, пергамента и… напряжения. Напряжения, что висело тяжелым покрывалом, давя на грудь, на разум. Здесь решались судьбы клана, здесь вершилось правосудие, здесь рождались и умирали амбиции. Сегодня здесь судили его.
Патриарх Сигурд восседал на своем троне из черного базальта, как сама гора во мраке. Неподвижный. Непроницаемый. Его присутствие ощущалось физически – гигантский, незримый пресс, готовый опуститься и раздавить. Он был центром этой вселенной, ее безмолвным божеством.
За длинным столом напротив Маркуса, будто вырубленным из цельного куска ночи, сидели Старейшины.
Лира Арнайр стояла не за столом Старейшин, а чуть поодаль, у стены, в искусственной тени, отбрасываемой статуей основателя. Она была воплощением достойной скорби и благородной озабоченности. Безупречный строгий наряд цвета темной крови, волосы, собранные в тугой, не допускающий слабости узел, лицо – вылепленная из фарфора маска благородного страдания и тревоги за будущее клана. Но в ее глазах, холодных и синих, как глубинные льды, когда они на мгновение встретились с взглядом Маркуса, вспыхнул неконтролируемый огонек чистой, расчетливой мстительности. Она была архитектором этого собрания. И она была готова к закладке первого камня в его падение.
«Маркус Арнайр, – начал Торван. Его голос, сухой, как осенний лист под ногой, и безжизненный, как эхо в гробнице, заполнил зал, заглушив даже собственное дыхание присутствующих. – Ты предстал перед высшим Советом Старейшин клана Арнайр по формальной инициативе Лиры Арнайр, дочери Старейшины Лираны. Предмет рассмотрения – события вчерашнего поединка на священной Арене Чести. А именно: судьба Элдина Арнайр, Крови Внутреннего Круга, и природа силы, примененной тобою для его… нейтрализации.» Он сделал паузу, намеренно длинную, давая весу каждому слову, особенно последнему. «Лира Арнайр выражает перед Советом глубокую озабоченность как природой примененной силы, так и катастрофическими последствиями ее применения для сородича. Она просит Совет рассмотреть вопрос о возможном превышении пределов необходимой обороны, о непропорциональной жестокости метода и о потенциальной угрозе, исходящей от дара, чьи границы и механизмы остаются непознанными даже его носителем. Слово предоставляется Лире.»
Лира сделала шаг вперед из тени. Ее движение было плавным, беззвучным, исполненным достоинства и внутренней силы. Она не заламывала руки, не повышала голос до истерического визга. Ее голос, когда она заговорила, был ровным, холодным, отточенным, как клинок дамасской стали. Он не гремел, но заполнял зал, достигая каждого уха с леденящей ясностью.
«Благодарю вас, Старейшина Торван, за предоставленное слово. Мудрые Отцы Совета. Отец клана, Патриарх.» Она склонила голову в почтительном, но не раболепном поклоне. «Сердце мое обливается кровью, а разум помрачен тенью отчаяния, ибо то, о чем я вынуждена говорить сегодня, касается не просто потери, а крушения. Мой брат, Элдин Арнайр, чья кровь течет в тех же реках, что и ваша, чей дар ментальных искусств был отточен годами служения клану, лежит ныне в своих покоях. Он дышит. Его сердце бьется. Но это – пустая оболочка. Его разум – та крепость, что защищала нас от вражеских наваждений, – сровняли с землей. Его воля – стальной хребет воина – сломлена. Его дар – уничтожен. Стерт. Обращен в ничто.» Она замолчала, дав жуткому образу «пустого сосуда» проникнуть в сознание каждого, ощутить холод этой пустоты. «И виной этому крушению – не честное поражение в поединке равных. Не превосходство в силе, тактике или мастерстве владения эфиром. Виной – метод. Метод, выходящий за все мыслимые границы дозволенного даже на Арене Чести, где сила правит бал. Маркус Арнайр применил силу, чья истинная природа остается загадкой для всех, включая, как он сам не раз намекал, его самого. Силу, чье действие направлено не на победу над противником, но на его уничтожение в самой сути. На стирание того, что делает Арнайра – Арнайром.»
Она повернулась к Маркусу, ее взгляд теперь был полон не только мнимой, но и какой-то извращенно-истинной боли, смешанной с жгучим обвинением. «Я не дерзну оспаривать священное право Крови Внутреннего Круга на самооборону. На Арене Чести каждый отвечает за свою жизнь. Но посмотрите на