Марк: Слушаю, конечно! Но с чисто утилитарной целью… Вот, например, начинается сезон и я хочу понять, что у нас в этом сезоне будет. Прихожу на репетиции, обязательно! Сижу на репетициях, слушаю и смотрю. Мне нужно въехать в ощущение того, что у нас будет происходить в этом сезоне. Потом я для себя это формулирую, вербализую, даю этому какое-то своё название. И, как правило, этим названием делюсь с Борисычем. Отнюдь не всегда попадая в то, что он ощущает.
Чем же эти дискуссии…
Марк: Нет, это не дискуссии! Это я делюсь. Также, как и Борисыч делится со мной. И с той же целью я слушаю альбомы. В том состоянии, когда они ещё только будут изданы, перед выходом. Звучание на концерте и на альбоме – они же разные. И когда у меня складывается максимально объемное ощущение, я уже понимаю…. нет, не так… я до сих пор не понимаю, что я делаю, но знаю, что я делаю это правильно. Естественно, ремесло есть ремесло. Но при этом никогда нету фиксированного ничего, я никогда, как правило…. не то, чтобы никогда… но в большинстве случаев я просто не знаю, что сделаю в следующее мгновение. Слава Богу, теперь меня уже достаточно хорошо знают, на очень многих площадках, и уже не пристают со всякими дурацкими вопросами, а так мне все время приходилось объяснять, что у нас нет партитур. У нас есть программа, её Борисыч пишет за десять минут до концерта. Сам пишет, сам же и нарушает.
Ты от нее отталкиваешься?
Марк: Я отталкиваюсь от ощущения. Потом я чувствую… вот сейчас наступит момент, когда Борисыч начнет лепить что-то своё в программе. Но я ничего не делаю, пока я не послушаю вступление. Чтобы убедиться, что звучит именно та песня… Как правило, я угадываю, что будет не та песня, которая есть в программе, но какая же именно будет – это невозможно угадать. Я строю организацию светового управления именно таким макаром, чтобы я в любой момент мог сделать много чего неожиданного.
Ты ведь можешь дать какой-то другой свет…
Марк: Да.
Полутона…
Марк: Да.
Изменить световую картину в целом.
Марк: Да. Да. Да. В своё время, когда я спросил Борисыча в 93-ем году, чего он хочет в принципе от света, что он себе представляет, то он сказал так: «Мне нужен такой свет, которого нет ни у кого». Это было и это остаётся одним из генеральных принципов моей работы. Но кроме того, я считаю, что в принципе у АКВАРИУМА должен быть такой свет, при котором любое движение музыканта на сцене меняет на ней освещение. У меня свет очень резкий, пятнистый, неровный, но именно как раз благодаря этому на сцене всё время происходит его непостоянство. Потому что ведь самого по себе света не видно, он виден тогда, когда он на что-то попадает. Вот скрипач повернулся к басисту – и всё, и он уже другой. И я смотрю – если у него сейчас соло, и я знаю, что вот такое-то соло он так-то играет, но вот он встал и свет будет уже не такой, то я меняю свет. В какой-то степени живость имеет место в любой группе, но считаю, что степень живости света в АКВАРИУМЕ намного выше всех остальных, опять же в силу непостоянства всего, что происходит на сцене. Свет в силу этого тоже непостоянен. Кстати, это вот причина, по которой я уже перестал совершенно работать в театрах.
Тебе надоела статика. Повторы одного и того же.
Марк: Да, совершенно точно! Я не могу больше уже… сейчас одно, но и завтра тоже самое! Да на хрен мне это надо!
Но ведь когда выступает тот же АКВАРИУМ, то нередко повторяется программа, и повторяется по песням, а иногда даже день в день, и песня за песней. Как же ты на этом фоне импровизируешь? Одна и те же песни, одни и те же звуки, а иногда и движения. Тут же ведь особенно ничего нового не придумаешь.
Марк: Склероз выручает… Я просто не помню, что я прежде делал (смеётся)…
Тогда чем больше склероза, то тем лучше для твоей работы.
Марк: Всё же хорошо в меру… Но я, действительно, не запоминаю, и мне это приятно. То есть я мог бы, конечно, запоминать… есть какие-то блоки… Например, появляется в программе песня «Плоскость». И я знаю, что на этой песне мне нужно 18 фонарей поставить нижним контровым… А «Северный цвет» я решаю в гамме такой сине-маженто-красной и там есть соло у Сура, так я делаю специальную картинку. А в другой песне было роскошное соло у Алика с Шаром и я на это соло специальную картинку строил и она вся у меня была выведена на отдельную ручку. «Мама, я не могу больше пить», например, когда эта песня появилась в программе, мне захотелось сделать черно-бело-зеленую гамму. Но Борис сказал: «Нет, я хочу красную». Получи! И он получил с разных сторон разной формы и консистенции красные фонари…
Можно сказать, что твоя работа носит характер такой постоянной импровизации. Пусть и на известную тебе тему, но ты всё равно всё время импровизируешь по ходу концерта.
Марк: Точно. Вот это ты очень точно сформулировал.
Ты много где побывал с группой. Где именно тебе было проще всего работать? Проще по возможностям. Понимаю, что тебе доводилось строить свет в разных условиях, но всё же где было элегантнее всего?
Марк: Так проще или элегантнее? Это разные вещи.
Элегантнее.
Марк: Пожалуй, последние годы во МХАТЕ. А из заграниц – в Женеве, там было очень много аппаратуры, но самое главное, что были ребята понимающие и готовые делать то, что нужно. То, что хотелось. И аппаратура была расположена удобно и правильно для того, что мы делали.
В каком питерском зале тебе приятней всего работать?
Марк: ДК Ленсовета, разумеется. Этот зал мне знаком всю мою жизнь. И того, что там не достает по свету, всегда есть у кого арендовать.
Поскольку АКВАРИУМ продолжает своё движение вперёд, твоя деятельность тоже будет сопутствовать тому, что делает группа. Это ведь уже стало естественной частью тебя.
Марк: Во первых, я очень на это надеюсь. Во вторых… да, это естественная часть меня, но я, к сожалению, не молодею. Просто тяжелее становится ездить. Физически тяжелее. Хотя как только я оказываюсь на площадке, то все годы улетают… фьють… и нету их! До конца концерта.
Часть 2
Уже прошло 20 лет твоей работы в АКВАРИУМЕ…
Марк: Да, это так. 18 октября исполнится 20 лет, как я работаю с АКВАРИУМОМ.
Теперь многие светорежиссёры имеют возможность работать с качественной аппаратурой, но для тебя, насколько я знаю, аппаратурная навороченность никогда не была самоцелью.
Марк: Я привык к достаточно аскетичной манере свой деятельности, но другое дело, и я не могу не сказать об этом: я строю работу таким макаром, чтобы был абсолютно живой АКВАРИУМ! То есть, любое движение музыканта, любое шевеление его на сцене – оно абсолютно меняет картинку. Да, для этого мне вполне достаточно скромной аппаратуры. Ну, а ежели приходится работать на навороченной сцене, то я использую навороченную аппаратуру, но опять же в том ключе, в той концепции, которую я для себя сформулировал, причем именно для АКВАРИУМА, и которой я столько лет уже придерживаюсь. Вообще-то что касается концертов с навороченной аппаратурой: к сожалению, большинство художников по свету видят свою работу в том, чтобы зритель видел его работу. А я свою работу вижу в том, чтобы зритель хорошо видел работу ансамбля. Я никоим образом не выпячиваю себя. Два раза за эти двадцать лет у меня были моменты, когда я вылезал «за рамки» и получал от зала аплодисменты... мне. И я потом извинялся перед Борькой.
Но из-за этих вылезаний твои контакты с музыкантами не менялись, не ухудшались?
Марк: Что касается контактов с музыкантами... Контакты за двадцать лет были всякие и разные. Были и серьёзные разборки...
Такое тоже бывало?
Марк: Да, бывало. И было, что много лет назад один из музыкантов мне сказал: «или я, или ты!». Вот так даже было, так сильно он не принимал то, что я делал. Но это всё в первые десять лет моей работы происходило. Вторые же десять лет мы уже пришли с музыкантами к нормальному консенсусу. И те люди, те старые люди, как Лёшка Зубарев, которые опять вливаются обратно в группу, они прекрасно знают и понимают отношения, которые уже существуют. Музыканты знают, что если Гончик расставил их на это место, то я на это место делаю свет. И если тот или иной музыкант хочет, чтобы его было видно и чтобы его соло произошло красиво... а я это могу делать! Да! То значит он будет придерживаться тех указаний, которые я ему делаю. Не хочет? Пожалуйста, иди гуляй! Ты же свободен, как птица! Я же никого не ограничиваю. Ну бывают какие-то моменты, там типа, что «вот этот фонарь мне светит в глаза!». Ну, конечно, я уберу. Вне зависимости от той картинки, которую я придумал.
Вот ты мне рассказывал, а я прежде этого не знал, что тебе было радостно, когда в группу опять вернулся Лёша Зубарев.
Марк: Да у меня со всеми музыкантами из группы тёплые отношения и дружеские, не только с Лёшей. И с Суротдиновым, и с Гончиком. Но это же и естественно, мы же давно знакомые люди... но какой-то конфронтации у меня нет ни с кем! Абсолютно! Был даже в группе музыкант, который честно и искренне не понимал, чего это я делаю. И зачем я в группе. Но тем не менее, у меня со всеми хорошие, нормальные профессиональные отношения... И даже вот тот человек, который не понимал, для чего я в группе, он подходил потом ко мне и говорил : «Мне надо передвинуться, а?». Вот такое тоже было. Отношения хорошие у меня с музыкантами.
Ты вот говорил недавно, что сейчас происходит какое-то, не то чтобы обновление группы, но вот Боб – он вроде бы работал на некоем пределе, и что вот теперь этот предел как-то разрешился в позитивную сторону.
Марк: Секундочку! Это моё, сугубо личное мнение! Это мне так показалось.
Ну я же именно с тобой говорю!
Марк: Я никоим образом не претендую на какую-либо объективность.
Прежде тебе очень нравилось работать в ДК Ленсовета. Именно как мастеру по свету.