Я промолчала, задумчиво крутя в руках пузырек. Гладкое прохладное стекло, казалось, ластилось к пальцам, подставляя то крутой бочок, то изгиб горлышка…
– Хорошо, можешь идти! – рассеянно велела я горничной.
Она на радостях рванула к выходу и уже почти улизнула, когда я спохватилась:
– Да, и наведи здесь порядок.
И кивнула на постель, сейчас напоминающую сундук на пиратском корабле – развалы разноцветных тканей, бус и кружев.
– Конечно, госпожа. – Уннер сделала небрежный книксен и сбежала, пока ей не придумали еще какое-нибудь занятие…
Свекор возлежал в постели с мокрым полотенцем на лбу. Компрометирующий запах лавра (точнее, масла бея – их немудрено перепутать) был столь силен, что кружилась голова.
Я решительно отдернула шторы и настежь распахнула окно. В спальню хлынули яркий свет и прохладный воздух.
– Что ты делаешь? – возмутился господин Бранд, не открывая глаз, и страдальчески поморщился. – Поди прочь!
Надо думать, он принял меня за служанку.
– Не ругайтесь, – предельно ласково попросила я. – Сейчас вам станет легче.
Ах, как он взвился! И тут же со стоном рухнул обратно на подушки.
– Уйди! – почти простонал свекор. – Дай спокойно умереть!
– Ну что вы! – Подпустить в голос нежной укоризны. – Не волнуйтесь, сейчас быстро поставим вас на ноги.
– Отравить хочешь, да? – устало спросил господин Бранд, прижимая ладонь к глазам.
– Само собой! – весело подтвердила я, привычно не реагируя на колкость, и всмотрелась в пациента.
Выглядел он плохо: багровое одутловатое лицо, всклокоченная шевелюра, дрожащие руки.
– Не вздумай только здесь свои травки разводить! – проворчал он, не делая попыток подняться.
– Почему же? Ведь подобное лечится подобным! – процитировала я известный тезис (по правде говоря, весьма спорный).
Пока свекор переваривал намек, я прикрыла окно и принялась звенеть пузырьками.
Прохладная лаванда, чуть-чуть экзотической сладости иланг-иланга, мандарин…
– Ну вот, скоро вам станет легче – эта смесь снижает давление.
Он ничего не ответил, молча хватая ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба.
– А бей провоцирует гипертонические кризы, – негромко, как бы сама себе, сообщила я. – Хотя его часто используют для волос в качестве средства от выпадения и для ускорения роста…
– Зачем ты мне это говоришь? – Он передвинул компресс со лба на глаза (видимо, спасаясь таким образом от необходимости на меня смотреть).
– Просто так. – Я пожала плечами, забыв, что он меня не видит. И добавила лукаво: – Размышляла вслух. Пожалуй, в следующий раз стоит сделать маску для волос с мускатным шалфеем – он также хорош для снижения давления. Но не буду больше вас отвлекать. Надеюсь, скоро вам станет лучше!
Разумеется, на благодарность не стоило даже рассчитывать.
Закрыв за собой дверь, я остановилась в коридоре, в красках вообразив сцену. Господин Бранд крадется в мою ванную, чтобы позаимствовать немного бальзама для своей бороды (благо тот в расписной баночке, по которой несложно понять назначение), потом на цыпочках возвращается к себе… И расхохоталась, зажимая рукой рот, чтобы не потревожить больного.
Уннер уныло перекладывала мои платья с таким лицом, будто злая мачеха посадила ее на всю ночь перебирать чечевицу. Притом, в отличие от сказочной героини, бала ей не видать даже в случае успешного выполнения задания.
– Помоги мне освежиться и переодеться! – велела я.
Она подскочила с видом освобожденной из заточения узницы (хотя в данном случае ненавистное шитье всего лишь откладывалось).
– Госпожа, давайте я вам ресницы подведу… И вот эту брошь надо прикрепить на жакет… Ой, шляпку нужно почистить…
Она суетилась вокруг меня, всей душой предаваясь священному искусству наведения красоты. В этом Уннер действительно понимала толк, успешно применяя весь диапазон дамских уловок. Пока она колдовала над моими волосами, заплетая непослушные вьющиеся пряди в корону, я изучала ее сосредоточенное лицо.
От Уннер остро пахло мускусом – нотами разгоряченной кожи, дерева и пряностей. Так пахнет женщина, решившая поохотиться на мужчину.
Влюбленность красит женщину, а в сочетании с косметикой и тщательно подобранным нарядом… Держитесь, Петтер!
Я усмехнулась, чувствуя веселье с легким привкусом грусти – как чуть подкисшее молоко. Всем будет лучше, если мальчишка сменит объект своих пылких чувств, но печаль ложилась на плечи шелковым палантином…
Встряхнула головой, вызвав понятное недовольство Уннер, и попросила:
– Будь добра, подай мне саквояж с маслами.
– Конечно!
В детстве я верила, что аромагия спасет от всякой напасти, что она способна исцелить любые раны – как телесные, так и душевные. Разумеется, это не совсем так – ей подвластно многое, однако это все же не волшебная палочка, чтобы одним мановением руки искоренять застарелую боль и пришивать конечности…
Впрочем, от тоски действительно помогает. Что аромагия умеет превосходно, так это влиять на чувства.
Я капнула немного масла на пористый камешек и поднесла к носу.
Вспомнилось, как мы с братьями убегали в сосновый бор за ягодами. Там высоченные сосны вздымаются свечками, а под ногами шелестит опавшая хвоя, и лес просматривается чуть ли не от края до края, потому что ветви – где-то там, высоко, упрямо тянут вверх пахучие иголки. Остро, свежо и смолянисто пахнет хвоей и сосновой живицей из сборников.
Сосны ревнивы – даже кусты здесь практически не растут, зато чернике раздолье…
Вот уже рот и пальцы перепачканы темно-фиолетовым сладким соком, а ты стоишь, запрокинув голову, и смотришь в небо, и тихо дышишь.
Колючие иголки и шершавая кора. Ровный стук сердца и аромат горящего хвороста. Даже в горах не бывает такого пронзительно-чистого воздуха и такого ликующего солнца! Сосна – это спокойная радость…
Я пила запах, как ключевую воду в жаркий полдень, жалея только, что моему сыну незнаком благоговейный восторг, обуревающий душу при виде спокойного величия леса…
– Госпожа, просыпайтесь! – тихо сказала Уннер, легонько прикоснувшись к плечу.
– Я не сплю, – возразила я, открывая глаза. Отражение в зеркале казалось статуэткой из солнечного камня, сияющей искристо-золотым блеском. И искренне похвалила: – Ты волшебница!
– Спасибо! – Она улыбнулась, с гордостью истинного мастера обозревая свое творение. Пахло от нее довольством – горьким шоколадом – с чуть горелыми и карамельными нотками.
Теперь надеть янтарную полупарюру: длинные серьги и брошь в виде тигровой лилии. Бабушкин подарок – напоминание о восемнадцатилетии… и знакомстве с будущим мужем.
Я спускалась по лестнице, чувствуя себя Фрейей, сходящей к смертным. Похоже, Ингольв и Петтер тоже сочли меня земным воплощением богини любви, по крайней мере, разом замолчали и воззрились на этакое чудо.
Довольная произведенным эффектом, я слегка улыбнулась. Сливочно-чувственное благоухание магнолии поплыло по комнате, дразня нос, словно перышком.
– Хм… Неплохо выглядишь, – откашлявшись, наградил меня несколько тяжеловесным комплиментом Ингольв.
Петтер промолчал, но взгляд отвел с заметным трудом. Каюсь, мне было приятно его молчаливое восхищение, хотя совесть, словно кобра, подняла голову и раздула капюшон, готовясь ужалить.
– Спасибо, дорогой! – прощебетала я и, встав на цыпочки, чмокнула мужа в щеку.
Небольшой сеанс ароматерапии смыл с моей души тусклый налет обиды и боли. К тому же птицы слетаются к гейзеру, а не к леднику[18], поэтому я предпочитаю получать желаемое лаской, а не скандалом.
Ингольв дернулся, явно желая превратить целомудренный поцелуй в полноценную ласку, но сдержался.
– Как… хм, отец? – спросил он, галантно предлагая мне руку.
– Думаю, ему уже значительно лучше. – Я положила ладонь на его локоть и улыбнулась: – Правда, сомневаюсь, что он спустится к обеду.
Судя по терпкому аромату имбиря – решимость и обаяние, – в настоящий момент Ингольва это не слишком волновало.
– Тогда не будем ждать! – Он погладил чувствительную кожу запястья, заставив меня прерывисто вздохнуть, и довольно усмехнулся…
Мы все вместе двинулись в столовую. Ингольв относился к Петтеру с грубоватой нежностью и почти каждый день приводил с собой. Он настоящий отец своим солдатам, хотя при этом слишком взыскателен к родному сыну.
Застарелая боль шевельнулась в груди. Мои дети оказались слишком болезненными для этого сурового края, к тому же способности Валериана к аромагии делали его в глазах Ингольва чудаковатым неженкой. Вспомнилось, какую сцену закатил Ингольв, обнаружив, что я потихоньку обучаю сына пользоваться даром. Именно после этого его отправили в кадетский корпус.
К тому же господин Бранд никогда не упускал случая поковыряться в ране, разглагольствуя о естественном отборе и о том, что слабакам лучше умереть, чтобы не портить кровь. Насколько мне было известно, мать Ингольва умерла от простуды, когда он был еще совсем крошкой…
Впрочем, сейчас лучше не думать о проигранных битвах и давних потерях, а внимать забавной истории, которую в лицах рассказывал Ингольв. Он по-детски любит быть в центре внимания, поэтому с годами я научилась имитировать живейший интерес.
Едва мы уселись за стол, как на пороге, вытирая руки о передник, появилась как всегда недовольная Сольвейг:
– К вам дракон Исмир. Звать?
Ингольв и Петтер синхронно поморщились, а я уронила вилку, упавшую на тарелку с похоронным звоном. Только этого не хватало!
За объявленным драконом в столовую гуськом вошли инспектор Сольбранд и господин Бранд. Так сказать, первое, второе и десерт: Исмир – ледяной и освежающий, словно окрошка; инспектор – облаченный в шубу цвета хорошо прожаренного бифштекса; ну а свекор цветом лица напоминал малиновый мусс.
Господин Бранд был мрачнее обычного, зато держался тихо – мышкой шмыгнул на свое место и углубился в изучение солянки.