[2], за применение которого по закону положено пожизненное изгнание. Впрочем, от изгнания я бы как раз не отказалась…
Прямых доказательств, конечно, не найдется. А вот с косвенными указаниями все обстоит намного проще. «Кто, если не ты?» – Вопрос сакраментальный и, увы, пока безответный. И эта интриганка Сигнё – приходила ли она ко мне по собственному почину или же это был ход в чьей-то интриге?
– Но кому я могла помешать?! – вырвалось у меня.
– Ну… – Инспектор потер переносицу и выразительно посмотрел на меня.
Я невесело хмыкнула. Если вдуматься, он был совершенно прав: многим хотелось бы убрать меня с дороги. Муж, свекор, Ингрид, даже доктор Ильин… и список можно продолжить.
– Одно можно сказать почти наверняка: тот, кто так старается бросить на меня тень, и есть убийца мэра, – сказала я, и только когда слова облачком пара сорвались с губ, поняла, что проговорилась. – Иначе выходит слишком много совпадений.
– Расскажите мне все, голубушка, – мягко попросил инспектор, взяв в свои ладони мою озябшую руку.
Что мне оставалось делать?..
Он выслушал, не перебивая ни взглядом, ни словом. И заговорил, негромко и веско, только когда я умолкла:
– Значит, господин Исмир соврал мне, чтоб вас выгородить, голубушка?
– Выходит, именно так! – Я прямо встретила его лукавый взгляд.
– Хм… – Инспектор Сольбранд первым отвел глаза и задумчиво потер переносицу, потом снова взглянул на меня, и на этот раз глаза его были серьезны, и запах – горько-соленый аромат розмарина. – Голубушка, вы простите старика, но раз так… Он сможет защитить вас и в остальном, понимаете?
– Понимаю, – медленно кивнула я. Мудрые глаза его были печальны.
Надо думать, попросить защиты у Исмира действительно стало бы наилучшим выходом из той весьма затруднительной ситуации, в которой я оказалась. Жаль только, что отношения между нами совсем не такие, какими представлялись инспектору.
Впрочем…
– Спасибо! – порывисто сказала я и, движимая внезапным порывом, обеими руками сжала крупную ладонь инспектора Сольбранда.
– Да за что же, голубушка? – улыбнулся он.
– Вы мой единственный настоящий друг здесь, – призналась я. – Как бы все ни сложилось в дальнейшем, я хочу, чтобы вы это знали.
– Это вам только так кажется, голубушка, – покачал головой инспектор. – У вас много друзей, просто вы… – Он помолчал, видимо, раздумывая, но все же закончил: – Вы просто мало что вокруг замечаете.
Видимо, лицо мое стало странным, потому что он тут же поспешно извинился:
– Простите, голубушка, если что не так! Я не умею ловко говорить, но обидеть вас не хотел.
Губы мои дрогнули в горькой улыбке.
– Я не обиделась, – глубоко вздохнув, вымолвила я. – Глупо обижаться на правду.
После смерти Фиалки я действительно заперлась в своем крошечном мирке, не желая замечать ничего, что выходило за его пределы. Зато боль, которую я переживала теперь, казалась всего лишь легким отголоском той безудержной, звериной тоски, которая сжигала меня тогда. Не так давно я сказала Петтеру, что сердце мое умерло на могиле дочери. А то, что теперь саднит в груди, – это только фантомная боль, какие бывают после ампутации конечностей.
Но без сердца – не мышцы, разумеется, а эфемерного средоточия чувств – вполне можно прожить.
В памяти всплыло лицо сына: рыжие, как у меня, вихры топорщились вокруг высокого лба. Он так походил на меня, только глаза отцовские, чуть навыкате, бледно-голубые, опушенные неожиданно темными ресницами… Мне было ради чего жить, и понимание этого позволило унять боль, привычно спрятать ее подальше – запереть в шкатулку чувств и мыслей, тщательно скрываемых от окружающих. Позже мне будет очень плохо, но это будет потом. А сейчас вспомнить бабушкины наставления о том, что женщина должна быть похожа на цветок: нежный, свежий и хрупкий. Пусть на губах играет полуулыбка, осанка будет идеальной, а плавные жесты не должны выдавать ни нервозности, ни злости.
– Давайте не будем об этом, – попросила я, но закончить не успела: резкое ржание коней, рывок – и я едва не кубарем покатилась с сиденья. Снаружи доносились крики, звон стекла, отчаянная ругань извозчика.
В следующее мгновение инспектор подхватил меня и усадил обратно.
– Сидите тут, голубушка! – отрывисто велел он и непривычно резво выбрался наружу.
Я только головой покачала. Отеческие манеры, седые волосы и морщинистое лицо инспектора Сольбранда создавали впечатление глубокой старости, почти немощности – как оказалось, обманчивое. И, надо думать, он сознательно прилагал усилия, чтобы его создать.
Как примерная и благоразумная женщина, я чинно сидела в кебе, изнывая от любопытства. Тайком попыталась выглянуть в окошко, но его мыли так давно, что люди за стеклом казались смутными тенями, бестолково мечущимися по царству Хель[3]. А из ругательств, несвязных выкриков и – почему-то – злорадного женского хохота составить представление о происходящем оказалось невозможно.
Когда дверца распахнулась и в кеб заглянуло чье-то перепачканное лицо, я не завизжала только чудом. Вцепилась в поручень, лихорадочно соображая, чем можно отбиться. По всему выходило, что я могла только выплеснуть в лицо нападающего содержимое какого-нибудь пузырька из своих запасов. Едкая жидкость вроде лемонграсса очень быстро заставит любого позабыть о преступных намерениях, даже просто попав на кожу, а уж угодив в глаза…
– Голубушка, не тревожьтесь, это я, – проворчал инспектор (а это оказалась именно его испачканная какой-то гадостью физиономия), усаживаясь напротив меня. Он извлек из кармана клетчатый платок, отер лицо и с отвращением посмотрел на грязную тряпицу. К счастью, костюм его каким-то чудом не пострадал. – Совсем с ума сошли!
Он постучал вознице, и кеб наконец двинулся снова.
– Что случилось? – заинтересовалась я, протягивая инспектору свой собственный платок, хотя он вряд ли мог так уж помочь делу.
– А, – отмахнулся инспектор, – оглашенные… э-э-э… дамочки! Эти, хелистки.
– Хелистки? – удивилась я, подумала и вынула из сумочки флакончик из темного стекла. – Вот, это поможет!
– Что это? – поинтересовался инспектор.
– Масло лимона, – объяснила я. – Оно перебьет неприятный запах.
Хотя следы яиц и подгнивших овощей удалось стереть, зловоние никуда не делось.
Несколько капель лимонного масла исправили дело: сквозь нежную и звонкую кислинку лишь едва пробивалась неприятная нота. Я вздохнула с облегчением и обнаружила, что инспектор смотрит на меня с нескрываемым любопытством. Поморщившись про себя (вопрос в духе «каково это – так остро ощущать ароматы» был вполне ожидаем и, признаюсь, надоел мне до зубной боли), я постаралась перевести разговор.
– Так что произошло? Из-за чего… – я запнулась, подбирая слово, и закончила: – Беспорядки?
– А, – отмахнулся инспектор, – эти оглашенные надумали перейти от слов к делу!
– И? – Я подалась вперед, хотя в подпрыгивающем на ухабах кебе это было довольно рискованно.
Инспектор усмехнулся и, стянув форменную шапку, привычно взъерошил волосы.
– Да что они могли придумать! – отмахнулся он. – Засели возле «Вапнафьорда»[4], а там как раз большое сборище было. Вот дамочки-то уважаемых господ яйцами-то и закидали. Ну а нам, известное дело, вразумлять их пришлось. Ну, дамочек, конечно, не господ!
– М-да… – Я поморщилась. В свете последних событий борьба хелисток за права женщин не могла не вызывать у меня сочувствия и понимания, но их методы оставляли желать лучшего. Зато воображаю себе эту картину: лощеные богатые господа в дорогих шубах, щедро заляпанных сырыми яйцами и подгнившими овощами. Хм, надеюсь, там был и Ингольв!..
Видимо, улыбку мне скрыть не удалось. Инспектор Сольбранд промолчал, и только смешливые морщинки, собравшиеся у его не по возрасту ярких глаз, выдавали понимание.
Когда кеб наконец остановился у искомого здания, я не поверила своим глазам. Дом барышни Сигнё походил на пряничный домик, стоящий на пышных сливках-сугробах. Словно декорации в каком-то любительском спектакле!
Впустили нас с некоторым трудом. Боюсь, если бы инспектор не застращал молоденькую горничную, открывшую нам дверь, то дальше порога продвинуться нам бы не дали. Однако в конце концов барышня Сигнё изволила нас принять (притом «изволила» было сказано горничной с таким выражением, будто мы должны очень высоко ценить оказанную честь!).
Некоторая театральность ощущалась и в гостиной. В отделке превалировали разные оттенки красного – от винного до карминного, а потому сама барышня в своем белом платье поневоле привлекала внимание и давала отдых глазам.
– Проходите и присаживайтесь! – произнесла она надменно. Как будто ничтожные слуги посмели беспокоить королеву.
Она небрежно указала на диванчик, стоящий крайне неудобно – спинкой к входу, что заставляло сидящих на нем чувствовать себя неуютно. Мы с инспектором понимающе переглянулись, но спорить, разумеется, не стали.
– Здравствуйте, барышня Сигнё, – начала я, усаживаясь как ни в чем не бывало. – К сожалению, во время предыдущей встречи вы не представились. Но думаю, вы хорошо меня помните, а я, в свою очередь, превосходно помню причину вашего визита.
– Какого еще визита?! – высокомерно произнесла она. – Я вас впервые вижу!
– Разумнее было бы сказать, что вы заказывали у меня крем для рук или мыло, – мягко поправила я. – А ваше утверждение легко оспорить. Слуги, прохожие, водитель… Мало ли свидетелей найдется?
– Свидетелей?! – взвизгнула она. – Да что вы себе позволяете?! Каких еще свидетелей?
– Свидетелей вашего намерения приобрести мансег, – спокойно объяснила я.
Барышня Сигнё пошла пятнами: мансег, то есть приворот, карался весьма сурово.
– Травы не считаются приворотом! – выпалила она, нервно ломая веер.