Его голос сделался жалобным, но Лорн и без этого все понял.
– Ладно, давайте сюда этот чемодан, – со вздохом ответил он, смиряясь, что придется на несколько минут вернуться в дом к матери Розалинды. В конце концов, это не касалось их личных дел.
Почтальон с готовностью передал Ричарду сумку и был таков.
Взяв чемодан за потрепанную от времени ручку со сколом, детектив двинулся обратно по дорожке. Короткий путь не занял и минуты, а через несколько мгновений мужчина вновь стоял на пороге хозяйского дома и стучал входным молоточком.
На этот раз дверь открыла мамаша-Клейтон.
– О, детектив. Надеюсь, вы с хорошими вестями и решили остаться у нас?
– И да, и нет, – дежурно улыбнулся он. – Переезжать я не передумал, а вот к письму еще, оказывается, прилагался чемодан. Его только что принес почтальон.
В доказательство своих слов Ричард протянул баронессе чемодан. Протянул и замер, неверяще разглядывая старую стершуюся бирку, болтающуюся на ручке. Комиссионный магазин «Рэдлин и Скотт».
– Что-то не так, мистер Лорн?
Миссис Клейтон приняла чемодан и поставила его себе под ноги.
– Нет, все так, – рассеянно пробормотал Ричард, продолжая сверлить взглядом саквояж Роуз. – Мне просто пора на работу.
Он соскочил с крыльца и торопливо поспешил в участок. Ему нужно было срочно попасть в свой кабинет, за рабочий стол, где хранились выписки из торговой книги комиссионки.
Казалось, он помнит наизусть товары, что были проданы в тот день вместе с тем самым плащиком подозреваемой, но ему требовалось убедиться.
«16 июля 19ХХ года.
Саквояж малый, синий, кожа, ручка со сколом.
Платье женское, размер L.
Корсет, китовый ус, размер S.
Плащ серый, с завязками, золотая оторочка».
Вот только даже убедившись, что чемодан тот самый, Лорн долго сидел, глядя в противоположную стену, и думал. Пока не произнес вслух, больше убеждая самого себя:
– Это ведь не обязательно была одна и та же покупательница. Розалинда могла просто купить в тот день чемодан и ничего кроме…
Но что-то внутри болезненно скребло, не давало покоя, назойливо подначивало:
«А ты проверь! Ведь не случится ничего страшного, если ты просто проверишь…»
Еще одна неделя в поместье графа пролетела незаметно. Эмили почти выздоровела, доктора теперь приезжали не каждый день, а через один, и начинали поговаривать о выписке. Это, несомненно, радовало меня и в то же время огорчало. Ведь выписка означала скорый отъезд, а я хотела дождаться Малкольма, пускай он сам и желал вернуться в мое отсутствие. Мне требовались ответы на многие вопросы, а еще советы, как жить дальше.
С каждым днем мой Голод усиливался, но пока я была в силах совладать с ним и сдерживать себя в рамках.
Я спрашивала у экономки и секретаря Эдриана, знают ли они, куда отправился их хозяин, есть ли возможность послать ему весточку. Но они пожимали плечами и отвечали, что не в курсе, куда и по каким делам уехал господин. Мне же очень хотелось написать ему письмо и попросить побыстрее вернуться.
А еще приближалось Рождество.
В доме царила суета, потому что все готовились к празднику. В холле установили большую елку, и в ее украшении с удовольствием приняла участие Эмили. Она носилась вокруг вместе с сынишкой кучера, развешивала игрушки и гирлянды из бумажных флажков. Радостно, подбадривая детей, лаял приблудный щенок, которого теперь ни от кого не скрывали, зато подкармливали все слуги.
Я же наблюдала за этим со стороны и невольно ловила себя на странной мысли, что все вокруг так идеально по-семейному и по-домашнему тепло, что будто и вовсе не со мной. Как-то отвыкла я от настоящих праздников, смеха и веселья вокруг.
В какой-то момент сердце сжалось особенно сладко, когда Эмили подсадил высокий садовник, и сестренка последним штрихом увенчала ель огромной звездой. Мне болезненно захотелось, чтобы когда-нибудь и мои дети бегали так же, готовились к празднику, а потом их отец помогал им украшать дом. Вот только суждено ли такой мечте сбыться?
Мне не давала покоя мысль, что за многие тысячи лет, проведенные рядом, у Ванессы и Малкольма в этом деле ничего не получилось. В то, что они были всегда «осторожны», я не верила. Не бывает так, а значит, причина была в чем-то еще. Быть может, в странной причине бессмертия, которая отнимала другие радости жизни, а может в том, что если наш дар действительно от дьявола, то не положено адским созданиям даровать жизнь, лишь отнимать ее.
В любом случае, мириться с подобным раскладом мне не хотелось. Если Ванесса была счастлива, упиваясь своей чудовищной жизнью, то я узрела ее обратную сторону. Видимо, видел ее и Малкольм, раз долгие годы пытался найти способ избавиться от столь сомнительного таланта.
К слову, интересно, как долго он ищет ответы? Продвинулся ли хоть на толику вперед? И почему вообще уверен, что от «дара» можно найти спасение?
Уж не потому ли, что они с Ванессой, так же как и я семь лет назад, обрели его случайно? Ведь совершенно очевидно, что именно эта столь странная зависимость друг от друга вынужденно связала их между собой, и до этого они были едва ли не врагами.
Ответы на все эти вопросы знал только Эдриан, а еще чудовище, сидящее внутри меня. Уж если оно соизволило дважды показать мне столь точное прошлое, так почему бы ему не повторить это снова?
Сегодняшней ночью я долго лежала в подушках, медитируя и пытаясь настроиться на нужную волну. Мне хотелось увидеть очередной сон из жизни Ванессы. Особых надежд я не питала, и все же что-то внутри меня отозвалось, заставило прикрыть глаза и провалиться в забытье…
Солнечный свет, проникающий в окно на террасе, резал глаза, вынуждая щуриться даже за специально изготовленными для меня темными очками. Черт бы побрал этого ушлого окулиста. Увидел, что графиня при деньгах, и содрал за очки с темными стекляшками вдесятеро дороже, чем за обычное пенсне.
Я невольно прикрыла глаза левой рукой, а правую, с зажатым в ней надушенным носовым платком, поднесла к носу. Проклятая гниль!
Избавиться от запаха в доме полностью так и не удалось, хотя прислуга утверждала, что ничем не пахнет.
Я вначале даже пыталась им поверить, засомневалась: а действительно ли гнилью пахнет, или, быть может, просто чьи-то грехи протухли? Я даже сходила на псарню и конюшню, чтобы убедиться, что и там грешки прислуги пахнут чем угодно, но не тухлятиной. Легкие ароматы ванили, амбры, аниса… ничего ужасающего и преступного. За такое даже я не убивала.
Тем не менее, запах гнили никуда не исчезал, лишь иногда становился слабее…
Вчера вечером из очередного путешествия наконец-то вернулся Малкольм, и теперь я ожидала его к завтраку на летней террасе у накрытого столика. Эдриан спустился, как всегда идеально причесанный и одетый с иголочки. К слову, этим качеством он мог похвастаться еще тогда, в нашу первую встречу, когда о иголках никто даже не слышал.
Я прикрыла глаза, и перед ними словно наяву предстала сцена, которую невозможно забыть даже спустя тысячи лет.
Когда тебя плетьми загоняют в клетку, где уже сидит десяток таких же рабынь, как ты. И ноет кожа от ссадин и ран после ударов, а в ушах стоит вой вдов, чьих мужей убили воины Нила…
Но особенно раздражают стоны старухи Тахи. Кто вообще посадил ее в клетку с молодыми и красивыми девушками? Ведь все прекрасно понимают, ради какой службы нас так тщательно отобрали среди сотен других рабынь. Быть шлюхами у богатых господ.
И память тут же услужливо подсказывает, старуха Тахи – тоже редкая добыча, бывшая жрица бога смерти. Вот только я не верю в эту чушь. Была бы она не шарлатанкой, вымолила бы у своего бога легкую и достойную гибель для себя и тех, кто сейчас с ней в этой клетке.
– Заткнись! – я наотмашь бью ее по лицу, чтобы не выла. Это неимоверно раздражает, а я выговариваю ей все, что накипело: – Как брать деньги за ритуалы и песнопения, так ты была всемогущей жрицей, а стоило воинам Нила захватить тебя, как твоя магия исчезла?!
Она молчит, лишь зло смотрит, не отвечая. Ну и пусть. Знает же, что я права.
А дальше нас везли. Долго, пока клетку не выставили в центре рынка рабов всем на обозрение и не устроили торги. Каждую из девушек грубо вытаскивали из клетки, стаскивали тряпки, заменившие одежды, крутили наши обнаженные тела, выставляя на обзор, заставляли показывать зубы. Ведь чем здоровее рабыня, тем дольше прослужит. Когда вытащили меня, хорошо помню, как пыталась прикрыться, кусаться, по лицу текли бессильные слезы, но чьи-то наглые руки без тени сомнения ощупывали будущий товар.
– Сотню, даю сотню, – раздавалось вокруг.
– Две сотни.
– Три!
Я часто моргала, пытаясь избавиться от пелены слез, но тут же накатывала новая. И куда только исчезла моя храбрость?
– Тысяча, – небрежно бросил кто-то слева, и я почувствовала, как к моим ногам упал тугой кошель, который тут же подобрал торговец.
– Продано, – возвестил он.
Я подняла глаза туда, где стоял мой новый хозяин, и увидела старика лет семидесяти, он жадно скользил взглядом по моей фигуре, а на губах играла похотливая усмешка. Рядом с ним стоял молодой брюнет, смотревший на все происходящее крайне неодобрительно. Тогда я не ошиблась, подумав, что это сын старика, а позже узнала его имя.
На мне застегнули ошейник с поводком, конец которого вручили старикашке. Он тут же потянул меня, как осла в стойло, заставляя идти через толпу в чем мать родила. Было нестерпимо стыдно, но я сдерживала всхлипы. О, как же я ненавидела в тот момент свою жизнь!
Мы проходили мимо клетки, когда старуха Тахи схватила Хозяина костлявой рукой через прутья. Она цепко впилась в его икры и почти взмолилась:
– Я вижу, у господина есть деньги. Выкупите меня, и я сумею пригодиться достойному мужу.
Губы старика брезгливо скривились.
Он выдернул ногу из захвата, тут же больно наступив Тахи на пальцы сандалией. Старуха вскрикнула и зашипела от боли.