Развлечение еще то, особенно после дня забот. Но другу ведь не откажешь.
– У тебя опять самая последняя и великая любовь? – спросил Родион, кое-как устраиваясь на стуле. Ступни Тухли в вязаных носках заняли почти всю комнату.
– Не смей говорить так! Это великое и светлое чувство! Оно переполнило меня! Это так прекрасно!
– Кажется, Юленька не разделяет твоего восторга? – спросил друг, откровенно любуясь подбитым глазом друга.
– Что может знать эта мелкая женщина, жена моя! Разве может она понять!
Тухля перевернулся мечтательно на спину, так что диванчик еле стерпел.
– С кем на этот раз спутался?
– Как ты можешь… Она великолепна, неподражаема, чудесна.
– Из горничных, что ли?
Последняя великая любовь была как раз оттуда.
– Нет, она состоятельная женщина и к тому же… несвободна. Но все это пустяки. Она считает, что узы брака – ничто. Все люди свободны и должны наслаждаться дарованным им счастьем любви! Я так страдаю.
Значит, Тухля начал путаться с замужними. Мельчает друг, однако.
– Как же клятва верности до гробовой доски Юленьке?
– О, не поминай этого имени! Между нами все кончено. Я поживу у тебя…
Последнее было скорее утверждением, чем вежливой просьбой. Но разве откажешь несчастному, которого выгнали из собственного дома. Великая любовь требует от друзей жертв, одним словом. Страдать, так всем вместе.
Еще разок испытав диван на прочность, Тухля капризно заявил:
– Пухля, я есть хочу. Сделай хоть чаю…
Что-то это прозвище сильно досаждало, даже в исполнении лучшего друга. Ванзаров честно признался, что у него шаром покати. Хлебной крошки нет, и даже чаинки не завалялось.
– Будь сыт любовью. Тебе полезно.
Сердечный друг принялся многосложно жаловаться на судьбу, обвинять женщин вообще и жену в частности. Но вскоре речь его стала путаться, и он совершенно наглым образом заснул. Поглядев на храпящую тушу, Родион убедился, что делать ему дома нечего, а думать – все равно нет сил.
Тихо затворив дверь, он отправился в участок.
Господина Редера грубо выдернули из сладких видений. Что снилось дежурному чиновнику, в то залезать не будем из чувства брезгливости. Очнувшись, он увидел мрачного коллежского секретаря, нависавшего над ним упитанной тучкой. Не самое приятное, что можно встретить спросонья. И все же Редер извлек милую улыбку:
– Чем могу быть полезен, Родион Георгиевич?
Вздорный юноша потребовал открыть комнату полицейского телеграфа, чтобы послать срочное сообщение. Редер его бы самого послал с большим удовольствием, но важный статус юного негодника не позволял рта открыть. Покорный чиновник отворил клетушку и включил аппарат.
Депеша потребовалась аж в русскую миссию в Вене. Редер отстучал текст:
[Прошу на срочную связь чиновника Ванзарова ТЧК][13]
Телеграф помолчал, катушка с лентой закрутилась, напечатались слова:
[У аппарата Ванзаров ТЧК]
К счастью, брат оказался на дежурстве. Родион продиктовал новую депешу:
[Вам знакома барышня Вероника Лихачева ВПР]
Ответ пришел немедленно:
[Родион ЗПТ тебе делать нечего ВСКЛ]
Что еще ожидать от старшего брата? Ну, ничего, у сыскной полиции есть методы и на старших братьев. Не дрогнув, Родион продиктовал:
[Дали слово помогать первому требованию полиции ТЧК]
Аппарат ответил:
[Не занимай казенный телеграф ВСКЛ]
Но Родион не отступил:
[Мне нужен ответ ТЧК]
За что и получил:
[Вернусь ЗПТ убью тебя лично ВСКЛ]
Ванзаров немедленно ответил:
[Благодарю ТЧК Вам знакома барышня Эльвира Агапова ВПР]
Из Вены пришла грозная депеша:
[Младший брат это наказание ТЧК Конец связи ТЧК]
В этом вопросе Родион придерживался иного мнения. Только старший братец может шутить над сыскной полицией и вообще считать розыск дурацкими играми. Конечно, на фоне судеб Европы и разных дипломатических баталий куда ему разглядеть смерть ассистентки фокусника с надписью на руке.
Эти и прочие печальные мысли одолевали Ванзарова, но тут из глубин участка донеслось нежное и грустное пение, от которого рыцарское сердце наполнилось тоской. Буквально за душу брало, хотя из всех слов Родион понял только: «Миссисипи».
– Кто поет?
– Это господин Лебедев задержанного слушает. Уже час развлекается. Голосистый негр попался.
Усталость подкашивала, но любопытство сильнее. Ничего с ним не поделать.
Зрелище действительно стоило, чтоб на него продавали билеты. На пороге распахнутой камеры, еле помещаясь в проем клетки, стоял эбонитовый красавец в добротном, но помятом костюме и выводил голосом фантастические напевы. А на арестантской койке развалился Лебедев, глубоко проникаясь странной музыкой. Певец взял длинную октаву и затих.
– Браво! – сказал криминалист, угощая солиста сигаркой. – Wonderful!
Негр почтительно поклонился.
– О, Ванзаров, как вовремя! Знакомьтесь: гениальный певец мистер Вагнер Лав из солнечного Сан-Франциско.
Услышав свое имя, негр растянул губы в ослепительной улыбке и поклонился вновь. Родион ответил тем же, но шепотом, словно заключенный мог понять, спросил:
– Что он делает в «сибирке»?
– Это трагическая история! – сказал Лебедев, доставая новую сигарку.
…Мистер Лав прибыл в Петербург на гастроли с негритянским хором духовного пения. В программе значились не только божественные гимны, но и народные блюзы, что для России было в новинку. Хор состоял исключительно из женщин, мистер Лав был единственным баритоном, заодно и мужчиной. За время поездки вид поджаристых булочек строгих правил довел его до того, что молодой и неженатый мужчина уже лез на стену. И вдруг на дневном концерте он приглянулся роскошной белой женщине. Мистер Лав не смог устоять пред искушением, потому что жадно рвался к нему. Но случилось невозможное: руководитель хора – заядлый пастор – откуда-то узнал о проступке, который был объявлен «гнусностью». И солиста безжалостно выгнали вон. Он бы подался к обольстительнице, но не знал, где ее искать: бурное свидание случилось в номере какой-то гостиницы, она исчезла, не оставив адреса. И вот мистер Лав очутился в холодной России без денег и паспорта, который остался у пастора. Что оставалось? Он собрался заработать несколько монет пением на улице. В Сан-Франциско это можно. Но у нас нравы строгие, беднягу сгребли в участок за попрошайничество. В общем, еще одна невинная жертва женского коварства.
– Из-за любви такой талант страдает, – вздохнул великий Аполлон. – Бедный старина Вагнер. С ним хоть английский вспомнил. А то ведь никто не знает.
– Вагнер – это имя или фамилия?
– Да какая разница, коллега, когда такой голосище…
– Как его хор называется? – спросил знаток театральных афиш.
– «Spartacus».
Имя знакомо. Но было в нем что-то красно-белое, как кровь на белой скатерти, исключительно неприятное уху петербуржца. Но это так, в глубинах души.
– Передайте мистеру Вагнеру или Лаву мое уважение, – сказал Родион. – Поет роскошно.
– Может, освободите своею властью?
– Пусть сидит. Все равно ему деваться некуда. Тут тепло и накормят… Аполлон Григорьевич, вопрос один маленький…
Пожав лапищу певца и закрыв за ним решетку камеры, Лебедев нахмурился:
– Ну, начинается!.. Ночь на дворе, а кума за свое. Неуемный вы какой-то!
– Правда один.
– Знаем мы вас, были вы у нас. У нас после вас самовар пропал… – И великий Аполлон демонстративно сигарку спрятал.
– На лице Лихачевой были веснушки?
– То есть lentigo? – переспросил криминалист и задумался, дольше, чем полагалось великому знатоку. – Она рыженькая, значит, должны быть… Не лень и в морг вернуться, но уверен: кожа лица чистая. А в чем дело?
– Орсини уверяет, что у ассистентки были веснушки. Это мелочь, но надо понять, что с ней делать.
– А что нам говорит логика?
Логика в этом случае как раз предпочитала помалкивать. А вот из недр приемного отделения нарастал какой-то шум. Дверь в тюремный коридорчик распахнулась, и вконец разозленный Редер доложил:
– Там фокусник явился, срочно вас требует.
Великий маг пребывал в таком нервном возбуждении, что не мог устоять на месте. Вид крохотного существа с тараканьими усами, мечущегося в цилиндре по участку, хоть кого развеселит. Но только не чиновника полиции. Уставшего, как таракан в банке.
– Что случилось, Дмитрий Иванович? – строго спросил Ванзаров, надеясь, что не объявился еще один труп. Вендорф не переживет.
Орсини бросился к юноше, как тонущий корабль к надежному причалу, и, страшно выпучив глаза, заявил:
– Я знаю, кто убийца Вероники!
Все великие открытия, как, например, вечный двигатель или смысл жизни, требуют спокойной обстановки, чтоб потом локти не кусать. А потому нервного фокусника насильно посадили на гостевой стул, после чего влили порцию успокоительного по рецепту Лебедева: полстакана водки без закуски. Орсини закашлялся (а что оставалось делать, если рот держала могучая длань криминалиста), но в самом деле успокоился.
– Господа, так же и умереть недолго! – кряхтя, выговорил маг.
– Ничего, до свадьбы заживет. – И Аполлон Григорьевич шаловливо хлопнул по цилиндру. Тот съехал до бровей.
Дмитрий Иванович злобно сорвал головной убор и швырнул об пол. Но кролик из него не выскочил. Видно, поздно уже, спит животное. А вот старичок обиделся.
Пришлось юному чиновнику выражать свои глубокие извинения.
– Так что знаете про убийцу? – ласково напомнил он.
Орсини сразу ободрился:
– У Вероники на шее я заметил… разрез. Все так?
– Надо же! – воскликнул Лебедев. – В обморок грохнулся, но рану увидел. Ну, фокусник!
– Попрошу ваши гнусные намеки держать при себе! – взвизгнул господин Толстиков. С этого мига между ними легла пропасть вражды. И почему так выходит между талантами?