Он ушел, смеясь. Джинсы ему тоже были очень «к лицу».
Мы как раз проплывали мимо оконечности мыса Ферре – длинного языка почти дикой земли, вторгнувшегося в морской простор и словно воплощавшего конец мира, – когда Максим взял меня за руку. Чисто рефлекторно я отдернула ее, только потом оценив недопустимую резкость своего жеста.
– Прости, я не ожидала…
– Все в порядке, я понимаю. Я сам стал инвалидом в области чувств.
Мы, кажется, вошли в зону турбулентности. И я не имела в виду море.
– Я один вот уже три года, я даже не уверен, что все еще умею целоваться! – рассмеялся он.
– Три года?
– Да. Никого с момента разрыва с матерью моей дочери.
– Добровольный выбор?
– Да. Мне нужно было вновь обрести себя и посвятить все свое время дочери: она очень тяжело переживала наше расставание. И я ждал зова сердца.
Не спуская с меня глаз, он снова положил руку на мою. На этот раз я не осмелилась ее убрать.
Мы продолжали сидеть так какое-то время, безмолвные, впечатленные расстилавшимся перед нами потрясающим видом. Ветер покрывал воду мелкой рябью, в которой отражалось заходящее солнце, а сбоку вырисовывалась величественная гряда дюны Пила. Давно, очень давно я не ощущала себя настолько внутренне свободной.
Максим казался таким же сосредоточенным, как и я. Он сидел по-турецки, поджав ноги, закрыв глаза и подставив лицо ветру.
– Просто фантастика, да?
Он кивнул без единого слова.
– И как тебе пришла в голову эта мысль?
Нет ответа. Он по-прежнему сидел с закрытыми глазами, рука его вцепилась в мою.
– Максим?
Он повернул голову и открыл глаза. В них можно было отчетливо прочитать: «Съеденные устрицы отчаянно просятся на свободу». Я начала нервно смеяться.
– О, черт, да у тебя морская болезнь! Держись, мы почти приехали. Смотри прямо перед собой и старайся дышать поглубже!
До причала он оставался совершенно неподвижным. И смертельно бледным. Издалека люди могли его принять за носовую фигуру. При высадке он первым ступил на твердую землю, и на лице его отразилось неимоверное облегчение. Когда он помогал мне спускаться, его щеки уже порозовели.
– Прости, мне очень жаль, – проговорил Максим, когда мы стали удаляться от его кошмара.
– Не извиняйся, твоя задумка и в самом деле была прекрасной. Будь уверен, я никогда не забуду этот вечер.
Каждый день я измеряла температуру, чтобы составить «кривую фертильности», то есть график наиболее подходящих условий для зачатия. Я использовала тесты на овуляцию, чтобы определить наиболее благоприятные дни. После каждой близости с тобой вставала в позу «березка».
Отчаяние изменило наши отношения. Мы уже не занимались любовью, а делали ребенка.
Через полтора года мы обратились к специалисту. Он посоветовал нам подождать еще немного, поменьше об этом думать и по возможности уехать в отпуск. Я серьезно подумала о том, чтобы вытолкнуть медика в окно.
Тем не менее мы вняли его советам. Ты действительно слишком много работал, мы отдалились друг от друга, и пришло время нам снова встретиться. Я зарезервировала на неделю номер на Корсике, чтобы освежить в памяти наше свадебное путешествие, не забыв при этом рассчитать период овуляции.
Мы провели на Корсике шесть чудесных дней: целовались, обсуждали разные темы, помимо счетов и работы, смеялись, плавали, спали вволю, занимались любовью, говорили друг другу вполне осмысленно разные ласковые слова, которые для нас давно превратились в обыденность.
И мы были готовы оставаться в этом отеле и на пляже вечно и любить друг друга до скончания света.
Через десять дней после нашего возвращения я проснулась посреди ночи, почувствовав влагу между ног. Я все сразу поняла. Видимо, и на этот раз ничего не получилось.
Я тут же отправилась в туалет, и кровь подтвердила мои опасения. Я наскоро приняла душ, утопая в слезах, а потом заметила на полочке голубую с белым коробочку. Остался единственный тест. Последний.
Не знаю, зачем я это сделала. Может, повлияли огорчение, надежда, потребность еще сильнее оплакать потом этого ребенка, который никак не приходил.
Я не стала ждать трех минут, все равно ведь ничего не получится.
Почти машинально я поднесла пластинку теста к мусорному бачку. И вот тогда-то я и увидела ее – бледную, однако, несомненно проступившую розовую полоску.
Так, в туалете, я впервые обнаружила присутствие нашего ребенка.
Наверное, я оказалась из числа женщин, у которых зачатие сопровождается кровотечением.
Я побежала в спальню, включила свет и принялась скакать по кровати, громко крича. Ты мгновенно проснулся и смотрел на меня с ошарашенным видом. Тут же я поднесла пластинку, пропитанную мочой, к твоим глазам, так близко, что ты вполне мог подцепить любое заболевание, передающееся половым путем.
– Не может быть!
– Может!
– Правда?
– Да!
– Блин!
– Да, блин, да!
Заснуть нам так и не удалось. Всю ночь мы не сводили глаз с розовой полоски, опасаясь, как бы она не исчезла.
Мы стали родителями.
· Глава 43 ·
Впервые я посмотрела на часы около полуночи. Возле карусели мы купили мороженое – ананасовое для меня и мятно-шоколадное со взбитыми сливками для «носовой фигуры».
В этот вечер, впервые за много месяцев, время летело слишком быстро. Максим все время шутил, оставаясь внимательным, непринужденным. И очень притягательным. Слова его звучали искренне, он был далек от условностей и манерничанья. Все, что он говорил, шло у него прямиком изнутри, не проходя чистилища рассудка.
Когда ему было двенадцать, его родители погибли в автокатастрофе. Вместе с сестрой их поместили в приемную семью. Он нормально питался, хорошо одевался, но единственные ласки, которые он тогда знал, исходили от собаки. Поэтому, когда у него самого родилась дочь, она стала для него всем. Он на три года ушел с работы, чтобы заняться ее воспитанием. С уходом ее матери ничего не изменилось, та даже не пыталась получить опеку над малышкой. Она поселилась недалеко от Марселя и брала ее к себе, чтобы проводить с ней половину отпуска, что вполне устраивало Максима. Вообще первое, что бросалось в глаза при взгляде на него, – это его улыбка. Ну а то, что за ней пряталось, могло быть намного лучше.
– До чего великолепна эта карусель! – произнес он, разглядывая раскрашенных деревянных лошадок.
– Она здесь стояла еще во времена, когда я была совсем маленькой, мы часто на ней катались с сестрой и братом. Каждый раз при виде ее я совершаю прыжок в детство.
Максим встал и подал мне руку.
– Давай прокатимся!
Нет, морская болезнь, как видно, даром не проходит.
– Ты рехнулся? Это же для детей!
– Отлично, мы с тобой тоже дети, только большие! Давай, давай, не должны же мы перестать веселиться только потому, что постарели?
Я не двинулась с места, пока он покупал билеты.
– Надо поторопиться, она скоро закроется! – сказал он, вернувшись.
– Но здесь же столько народа… – прошептала я. – Никто так не делает!
Максим огляделся. Всего лишь группа подростков толпилась возле автомобиля да две пары приветственно махали своим ребятишкам, катавшимся на карусели под музыку.
– Да ладно, всем наплевать! Они вовсе не обратят на нас внимания, а даже если и обратят, то просто увидят людей, которым тоже захотелось повеселиться.
Несколько секунд продлилось мое молчаливое сопротивление, а затем я окончательно уступила девчонке, получившей контроль над моим телом. Она и заставила меня влезть на дельфина. Максим взгромоздился на лошадку рядом. Картонный анархист[59].
Но едва завертелась карусель, как я мгновенно забыла о том, что рядом люди, забыла обо всем. Все мелькало вокруг, одна картинка сменялась другой: волны, набережная, сосны, снова волны, набережная, сосны… Пахло йодистыми водорослями, вафлями, пахло свободой.
Пока мы кружились без остановки, я чувствовала на себе неотрывный взгляд Максима.
– Почему ты на меня смотришь? – спросила я, когда дельфин слегка замедлил свой «бег».
– Просто.
– У меня что-то на лице?
– Да. Радость.
Он немного сентиментален, но очень мил.
· Глава 44 ·
Рестораны позакрывались, улицы обезлюдели. Остались лишь несколько компаний да влюбленные, которые изо всех сил замедляли шаг, чтобы подольше протянуть счастливые мгновения свидания.
Мы с Максимом сидели у кромки воды, погрузив ноги в песок, и откровенничали под тихий плеск волн.
Потом я подобрала туфли:
– Поздно, я пойду спать!
– Уже? Не хочешь побыть еще немного?
– Мне понадобится час, чтобы хорошенько очистить ноги от песка, так что у нас еще есть какое-то время…
– Точно! Когда ты говорила, что слегка придурочная, ты явно не врала!
– Да? От такого слышу. Напомнить, что у тебя вместо звонка на телефоне песенка «Отпусти и забудь!»?[60]
Он засмеялся и поднял руки вверх.
– Ладно, сдаюсь! Но в качестве самозащиты скажу, что это просто ради дочери. У меня также есть игра, как правильно воспитывать щенков.
– Я вообще не уверена, что с тобой стоит иметь дело.
Максим снова принял серьезный тон и вперил в меня многозначительный взгляд.
– Ты так говоришь, потому что еще не видела моего железного пресса!
На этот раз я не удержалась и прыснула со смеху. Если бы еще вчера кто-нибудь сказал мне, что я весь вечер прохохочу с незнакомцем и вообще не буду думать о Бене много часов подряд, я бы решила, что этот кто-то просто обкурился.
За последние несколько лет со мной иногда бывало такое, что я представляла, будто Бена больше нет в моей жизни. Такие «радостные» мысли обычно являлись, чтобы составить мне компанию во время бессонницы. То он вдруг попадал в автомобильную аварию, то угасал после длительной борьбы с неизлечимой болезнью, не выпуская моей руки. И тогда я говорила себе, что никогда, никогда не полюблю никого другого. Не существовало на нашей планете другого такого человека, настолько безупречно совместимого со мной. Но даже если бы такой человек и существовал, это ничего бы не значило для меня, ведь пришлось бы все начинать сначала. Узнавать этого другого, его прошлое, характер, учиться ему доверять, приспосабливаться, угадывать его настроение… Есть такие люди, которым надоедает привычное, кто жаждет все новых и новых ощущений, процесса познавания другого человека. Но меня если что и приводило в приятную дрожь, то именно возможность разделять жизнь с тем, кто знает меня, как никто другой, у кого от меня нет ни тайн, ни секретов, кого я понимаю с первого взгляда, кто живет в каждом моем воспоминании. Стоило мне толь