Я словно увязал в зыбучих песках. Тщетными оказывались мои попытки забываться в работе, забавляться с Жюлем, делать вид, что все идет по-прежнему. Все это было одним лишь притворством. Моя жизнь превратилась в сплошную фальшивую мелодию.
Мне просто требовалось говорить с тобой об этом. Ты была единственным человеком, кто разделял мою боль, единственным, кто мог меня понять. Ты была матерью Амбры, ее вторым родителем.
Но когда я произнес ее имя, твои глаза стали наливаться слезами. Подбородок начал мелко дрожать. Ты промолчала. И тогда я понял: если я потревожу покров, который ты набросила на свое горе, ты не выдержишь. Я оставил покров в покое и записался на прием к психиатру.
· Глава 68 ·
Я опоздала на целые четыре минуты. Когда я потом расскажу это доктору Паскье, он меня поздравит. Тем не менее руки у меня вспотели и мне казалось, что весь земной шар ждет меня, чтобы продолжить вращаться.
Утром будильник прозвонил раньше обычного. Ведь сегодня был первый день начала занятий в детском саду. За время каникул Жюль успел войти в другой ритм жизни, и мне хотелось, чтобы он спокойно вышел из него, без всякой спешки. Со вчерашнего дня все было приготовлено и разложено по местам: новые ботиночки, форма, новенький ранец, с которым он, наверное, не расставался бы даже во сне, если бы я позволила, его карты, удостоверяющие личность, кружка для завтрака.
Но в момент ухода из дома все вдруг начало портиться. Жюль не хотел возвращаться в детский сад. Он вцепился в мою ногу, и по щекам его текли горькие слезы. Как бы ни пытались мы все – я, мама, мой отец и мой брат – его урезонивать, мой сынок отказывался идти в детский сад.
Тем временем минуты шли, и мое беспокойство росло с каждой из них, я уже прикидывала, а не связать ли мне его и в таком состоянии доставить воспитательнице? Но когда он, с дрожащим подбородком, сказал мне: «Я хочу остаться с тобой, остаться навсегда», я поняла, что он боялся. И то, что целый месяц перед этим он провел без меня, сыграло в этом не последнюю роль.
На то, чтобы во мне проросла подходящая идея, потребовалось несколько минут. Я сняла со своего запястья браслетик-«фенечку», который носила с лета. И одела его на руку Жюлю, обернув несколько раз и крепко-накрепко привязав.
– Так частичка мамы всегда будет с тобой. Сегодня вечером я тоже приду за тобой, и мы все вместе отправимся в парк, договорились?
– А круассан с шоколадной начинкой купишь?
Круассан послужил решающим аргументом, и вскоре мой бунтарь уже вытирал нос и слезы рукавом, который еще оставался чистым, и во всю прыть побежал к машине.
Когда мы подошли, Бен уже стоял перед воротами. Жюль поспешил к нему.
– Смотри, папа! Мама дала мне свой браслетик!
Он улыбнулся мне, я улыбнулась ему, и какое-то время мы решали, стоило ли нам поцеловаться. Затем все втроем мы направились к старшей группе садика.
Я часто говорила Жюлю, что, несмотря ни на что, мы всегда останемся семьей. В это утро, когда каждый из нас держал в руке ладошку Жюля, это было верно, как никогда.
Воссоединение с приятелями происходило постепенно, но в быстром темпе. Сначала ребята наблюдали друг за другом издалека, потом подходили ближе, а кончалось тем, что каждый тянул другого за рукав, уже приглашая поиграть вместе.
Жюль довольно небрежно ответил на наше прощание с ним.
– Как ты, все в порядке? – спросил Бен, когда мы пересекали двор.
– Да, все хорошо. Я дала себе слово не реветь сегодня – надо же, в конце концов, смириться с тем, что он вырастает!
Боковым зрением я увидела, что он повернулся ко мне.
– Я не про начало учебного года говорю, а о своих письмах.
Нет, сегодня я запретила себе плакать, это точно.
– Они меня взволновали…
– Прости.
– Нет, ты правильно сделал. Сурово, но необходимо. Я наложила повязку на рану, не обработав ее. Ты эту повязку снял, так пусть зарубцовывается естественным образом.
Он проводил меня до машины. Я открыла дверь, и он мне нежно улыбнулся. Мне было приятно, что наши отношения вошли в спокойную фазу. Но, Боже, до чего же я его еще любила!
Тот вечер мы провели в ресторане вдвоем. Психиатр посоветовал мне постараться больше сблизиться с тобой, и я заказал столик в «нашем ресторане», а твой брат взял на себя заботу о Жюле.
Мы почти все время молчали. Словно заново учились ходить после серьезной аварии. Вели разговоры на случайные темы, лишь бы не касаться того, что нас действительно мучило. Оба мы напоминали детей, игравших в «папу» и «маму».
Постепенно беседа стала более естественной, мы поговорили о Жюле, о нас, даже немного поулыбались. Все вроде было как раньше, но не таким легким, чуть ущербным. Мы словно потеряли ту часть невинности, что еще оставалась в нас от детей, которыми мы когда-то были. Теперь мы окончательно повзрослели, и самым жестоким образом.
Вернулись мы не поздно. Жюль уже спал, твой брат ушел, и у нас обоих в мыслях промелькнуло одно и то же: мы не занимались любовью уже четыре месяца.
По твоему желанию я погасил свет. Было приятно вновь почувствовать твое тело, кожу. Мы цеплялись друг за друга, словно за саму жизнь. Мы ласкали друг друга, ты целовала мое тело, я вдыхал запах твоей шеи, ты стонала, и у меня кружилась голова. Но постепенно я заметил, как твое тело напряглось. Несколько минут ты оставалась неподвижной, потом осторожно отстранилась.
Ты сказала, что не можешь, что это все из-за твоего тела. Я ответил, что понимаю. Тебе непременно хотелось узнать, не рассердился ли я? «На что, по-твоему, я мог бы рассердиться?» – возразил я. «На все» – был ответ.
Я изо всех сил сжал тебя в объятиях. Ты ненавидела свое тело, не сумевшее защитить нашего ребенка. Как бы хотел я найти нужные слова, чтобы тебя разубедить, но они не приходили. Я совершенно не злился на тебя: ты нисколько не была виновата в том, что случилось. Сомнений в этом у меня не было. Но я и сам больше не мог уже дотронуться до твоего живота без мысли о той, которой он раньше принадлежал.
· Глава 69 ·
На кладбище оказалось совсем мало народа. У Голубки почти не было друзей. На траурной церемонии присутствовали только мы – ее семья, да еще представитель дома престарелых.
Мама находилась в страшном состоянии, от горя ноги у нее подкашивались, так что мы с отцом поддерживали ее с двух сторон.
В среду, как всегда по вечерам, с тех пор как Голубку выписали из больницы, мама к ней заскочила. Найдя мать в отличной форме, в свойственном ей боевом настроении, она быстро ушла, сказав: «До завтра!»
Однако тем же вечером у Голубки случился повторный, более тяжелый инсульт, лишивший ее жизни.
Мне редко приходилось видеть, как плакала мама, последний раз – на похоронах моей дочери. Она выглядела такой беззащитной, что казалось, будто черное платье сейчас окончательно растворит ее в себе.
Брат положил мне руку на щеку. А я и не почувствовала даже, что по ней текли слезы.
С Голубкой мы никогда не были близки. Она прожила свою жизнь так, словно задалась целью оттолкнуть от себя всех, кто хоть сколько-нибудь мог ее полюбить. И при всем этом она была очень талантлива. Мне будет здорово не хватать ее едких замечаний во время семейных посиделок, однако грустила я совсем не поэтому. Скорее мне очень хотелось утешить маму, но я знала ее так плохо, что не представляла, как это сделать.
Пока ты была на работе, я зашел в аптеку. На улице я выбросил в урну рецепт и поспешил домой, чтобы припрятать лекарство.
Когда я сказал психиатру, что мне никак не удается встать на ноги, он порекомендовал мне курс антидепрессантов. Сначала я отказался, но потом все же решился. Ведь когда хромают, то используют костыли. Почему бы и мне не начать чувствовать себя лучше?
Но я не хотел, чтобы ты об этом узнала. Я боялся, во-первых, испугать тебя, а во-вторых, твоего осуждения. Тебе в отличие от меня становилось все лучше и лучше. Твоим костылем стала рутина. Ты привыкла все раскладывать по местам, классифицировать, строить четкие планы. И без того ты всегда была более организованной, чем я, однако после несчастья это превратилось у тебя в манию. Теперь ты еще более рьяно стремилась контролировать все, чтобы ни в коем случае не оказаться застигнутой врасплох. Если бы ты узнала, что я прибегаю к медикаментам, ты бы меня не поняла.
Нужно было спрятать лекарство где-нибудь повыше, чтобы его не смог достать Жюль. И в то же время в таком месте, куда ты никогда не залезала. Я отправился в комнату Амбры и спрятал коробочку под крохотными боди на верхней полке шкафчика. Кончиками пальцев я вдруг что-то нащупал там. Картон. Вытащив его, я на несколько секунд потерял разум.
Это была точно такая же коробочка с антидепрессантами, как моя. На ней были написаны дозировка и твои имя и фамилия.
Несколько минут я разглядывал две одинаковые коробочки. Раньше мы никогда не стали бы скрывать этого друг от друга. Мы переживали одну и ту же боль, но не разделяли ее. Слишком сильно желая щадить один другого, мы начали отдаляться.
· Глава 70 ·
– Кажется, я начинаю свыкаться с мыслью, что он может никогда не вернуться.
Слетевшие с губ слова удивили меня саму. Словно мое тело знало о некоторых вещах еще до того, как они попадали в мозг. На лице доктора Паскье появилось довольное выражение каменщика, отлично положившего кладку.
– А помните нашу первую встречу? – спросил он. – Я тогда говорил вам о различных этапах траура. Принятие – последний.
– Я не уверена, что на самом деле нахожусь на этом этапе, однако у меня больше нет желания перерезать себе вены, держа в другой руке его фотографию.
Он испустил смешок, прежде чем вновь обрести вид искушенного профессионала.