Без присмотра жуйи66 на земле.
Диань дал отзвучать своей цитре,
Чжао не стал бить по струнам:
Во всем том мелодия есть,
Под нее можно петь и плясать.
В Китае ладанные часы, называвшиеся сян инь (буквально: ароматическая печать), использовались до конца XIX века. До середины XX века европейцы принимали их за обыкновенные курильницы. Очевидно, им была чужда идея измерения времени с помощью ладана, а может быть, и вообще представление о том, что время можно воспринимать в форме запаха68. Эти часы называются «ароматической печатью», потому что их сжигаемая часть из ладана представляет собой узор в форме печати. О такой ароматической печати сообщает Тсо Куэй: «Engraved into wood, patterns in the form of seal script characters are revealed when the incense in them is burned at drinking parties or before images of Buddha» [ «Выгравированные в дереве узоры из иероглифов в стиле древней печати[54] открываются, когда в них во время пьянок или перед изображениями Будды сгорает благовоние»]69. Ладанная печать – это фигура, образуемая непрерывной линией, так что тление может пройти ее полностью. Шаблон, который часто содержит письменный узор, наполняют растертым ладаном. Когда его убирают, образуется надпись из ладана. Она состоит либо из единственного знака, зачастую фу (счастье), или из нескольких знаков, которые вместе могут составлять и коан70. How many lives before I obtain my flowers [«Как много жизней, прежде чем я получу свои цветы»]71. Так гласит загадочный коан на одной ладанной печати. Цветок в центре печати замещает слова «мои цветы». Печать сама выполнена в форме сливового цветка. Тление будто очерчивает цветочный коан, знак за знаком проходя всю печать, т. е. сжигая ее.
«Сян инь» означает, собственно, все устройство ладанных часов, которые состоят из нескольких частей. Ароматическая печать из ладана горит в богато украшенной коробке, укрытой от сквозняков крышкой с отверстиями, также выполненными в форме иероглифов или других символов. На коробке часто гравируются тексты философского или поэтического содержания. Таким образом, ароматные слова и образы обвивают часы целиком. Вся глубина смысла выгравированной строфы прямо-таки пронизывает запах. Сян инь, в крышке которой проделано отверстие в форме цветка, имеет на своей боковой стороне следующий стих:
You see the flowers
You listen to the bamboo
And your heart will be at peace.
Your problems will be cleared away.
The ground burns
Fragrant music
You will have…
[Посмотри на цветы
Послушай бамбук
И твое сердце успокоится.
Твои проблемы улетучатся.
Земля горит
Благоуханную музыку
Услышишь ты…]72
Ладан как медиум измерения времени во многих отношениях отличается от воды или песка. Время, которое пахнет, не истекает и не иссякает. И ничто не пустеет. Запах ладана скорее наполняет пространство. Он даже распространяет (verräumlicht) время, тем самым сообщая ему чувство длительности. Конечно, тление непреклонно превращает ладан в пепел. Однако пепел не становится прахом. Скорее он запечатлевает форму надписи. Поэтому сама ладанная печать ничуть не утрачивает значение, становясь пеплом. Бренность, о которой может напоминать неумолимо продолжающееся тление, отступает перед ощущением длительности.
Сян инь действительно пахнет. Запах ладана добавляет интенсивности запаху времени. В этом и состоит изысканность этих китайских часов. Сян инь показывает, который теперь час, в пахнущем флюиде времени, не истекающем и не иссякающем.
I sit at peace – burning an incense seal,
Which fills the room with scent of pine and cedar.
When all the burning stops, a clear image is seen,
Of the green moss upon the epigraph’s carved words.
[Сижу в покое – горит печать из ладана,
Наполняя комнату ароматом сосны и кедра.
Когда ж она сгорит, то ясный образ выйдет:
Зеленый мох на резных словах эпиграфа.]73
Ладан наполняет пространство запахом сосны и кедра. Пахнущее пространство успокаивает и умиротворяет поэта. Пепел также не напоминает о бренности. Он становится «зеленым мхом», который даже оттеняет надпись. Время замирает в запахах сосны и кедра. В «ясном образе» оно будто останавливается. Будучи обрамленным в фигуру, оно не утекает. Оно держится, даже задерживается в запахе, в по́ру его промедления. Даже клубы дыма, испускаемые ладаном, воспринимаются фигурально. Тин Юнь пишет:
Butterflies appear as if in a dream,
Twisting and reeling about like dragons,
Like birds, like the phoenix,
Like worms in spring, like snakes in the fall.
[Появляются бабочки, будто во сне,
Вьются и кружатся, будто драконы,
Будто птицы, будто феникс,
Будто черви весной, будто змеи осенью.]74
Богатство фигур будто бы запечатлевает время в картине. Время становится пространством. Пространственное сочетание весны и осени также задерживает время. Так возникает натюрморт времени.
Поэту Чао Чи клубы ладанного дыма кажутся древней надписью, которая сообщает ему глубокое чувство длительности.
Like billowing silks, sinuous, cloud-tipped
Smoke has written ancient script,
From the last of the incense ash to burn.
There lingered warmth in my precious urn,
While moonlight had already died
In the garden pool outside.
[Шелком клубясь, облаками ластясь,
Дым оставляет древнюю надпись,
Сжигая пепел от благовоний.
Моя милая ваза тепло еще помнит,
А лунный свет давно уж погас
Снаружи в пруду в этот час.]75
В этом стихотворении речь идет о длительности. Тогда как лунный свет уже давно погас в садовом пруду, пепел еще не совсем остыл. Сосуд с ладаном еще излучает тепло. Тепло задерживается. Эта пора промедления приносит поэту счастье.
Китайский поэт Сие Чин (1260–1368) пишет о поднимающемся дыме ароматической печати:
Smoke from an incense seal marks the passing
Of a fragrant afternoon.
[Дым печати с ароматом провожает
Запах полдня.]
Поэт не сожалеет здесь о том, что прекрасный полдень прошел, потому что у всякого времени есть свой собственный запах. Зачем сожалеть об уходе полдня? За запахом полдня следует аромат вечера. А ночь источает собственный запах. Эти запахи времени не нарративны, а созерцательны. Они не образуют последовательность. Скорее они покоятся в самих себе.
Весной цветы, осенью луна,
Прохладный ветерок летом, снег зимой —
Когда твой ум ничто не заполняет,
Жизнь приносит счастье каждый день76.
Доступ к хорошему времени есть у того ума (Geist), который опустошает себя от всякого «хлама». Именно пустота ума, которая освобождает его от вожделения, углубляет время. Эта глубина связывает каждый момент времени со всем бытием, с его пахнущей нетленностью. Как раз вожделение делает время радикально преходящим, заставляя дух мчаться вперед. Там, где он замирает, где он покоится в самом себе, возникает хорошее время.
Хоровод мира
Запах сосен –
Ящерка юркнула
На камне горячем…
В 1927 году в Париже выходит «Le Temps retrouvé»[55]. В том же году в Германии выходит «Бытие и время» Хайдеггера. Между этими производящими на первый взгляд столь разный эффект работами есть множество совпадений. Как и темпоральный проект Пруста, «Бытие и время» направлено против прогрессирующей диссоциации человеческой экзистенции, против распада времени на простую последовательность моментального настоящего. Несмотря на притязание Хайдеггера представить в «Бытии и времени» феноменологию человеческой экзистенции на все времена, в действительности его работа является продуктом его времени. Специфические для времени процессы и не зависящие от времени свойства человеческой экзистенции смешиваются. Так, Хайдеггер проблематичным образом объясняет «разрушение повседневного мира» в ускорении «тенденции к близости», внутренне присущей вот-бытию: «Присутствие по сути от-даляюще, оно как сущее, какое оно есть, дает всякому сущему встретить вблизи. <…>В присутствии лежит сущностная тенденция к близости. Все виды ускорения, которому мы сегодня более или менее вынужденно помогаем, рвутся к преодолению отдаленности. С “радиовещанием”, к примеру, присутствие совершает сегодня какое-то в своем бытийном смысле еще не обозримое отдаление “мира” на пути разрушающего расширения повседневного окружающего мира»77. В какой мере «отдаление» как способ бытия присутствия, с помощью которого я пространственно открываю свое окружение, связано с тем сорвавшимся ускорением, которое ведет к упразднению самого пространства? Хайдеггер открыто не признает, что эпоха радиофонии, то есть «эпоха скоростей», покоится на силах, далеко выходящих за пределы внутренне присущей вот-бытию «тенденции к близости», которая только и делает возможной ориентацию в пространстве. Тотальное-отдаление пространства – это нечто совсем другое, чем то «отдаление», которое дает вот-бытию существовать пространственно.