Труд у Гегеля занимает центральное положение. Не «божественным познанием» или «игрой», но «работой негативного»142 движется дух. В своей марксистской интерпретации гегелевской диалектики господина и раба Кожев также возводит труд в статус основного медиума образования и истории: «Это человекообразующее трудовое воспитание (Bildung) творит Историю, т. е. человеческое Время. Труд и есть Время <…>»143. Не существует времени, которое не было бы трудом. Труд и есть время. Труд образует сознание и движет историю вперед. При этом история приходит к завершению (Abschluß) в тот момент, когда исчезает противоположность господина и раба144. Труд – это движущая сила истории. Так трудящийся раб превозносится как единственный субъект исторического прогресса. Как следствие, господин, наоборот, коснеет в бездеятельном и непродуктивном согласии с самим собой. Поскольку слуга является единственным действующим субъектом истории, ее ход также определяется им одним. При этом на всех ступенях своего развития он остается рабочим. Ни в одно мгновение истории труд не выходит за свои пределы. Он остается неограниченно равен самому себе. При этом он выступает в качестве диспозитива, выражающегося в морали, экономике или религии. Трудящийся раб намеренно устанавливает его, чтобы обратить отношения власти в свою пользу. Подъем раба возводит его в статус господствующего общественного диспозитива вообще. Соответственно, общество, в котором история приходит к завершению, – это трудовое общество, в котором трудится каждый, причем только трудится. Тотализация труда ведет к тому, что с завершением истории все становятся рабочими.
Аристотель различает три образа жизни, между которыми может выбирать свободный муж. Высшая форма жизни – это bios theoretikos, жизнь, посвященная созерцанию. Господин как свободный муж напрямую не соприкасается с сопротивлением вещей, поскольку он отдает весь труд рабу. Эта свобода делает его способным на совсем другое отношение к миру, не определяющееся трудом, т. е. обрабатыванием и господством. Созерцательное отношение к вещам предполагает свободу от труда. Оно прерывает время, которое является трудом. Согласно Аристотелю, vita contemplativa божественна, так как она свободна от всякого принуждения и интереса.
В отношении тотализации труда Маркс дополняет Гегеля. Согласно Марксу, не мышление, а труд отличает человека от животного. Он не animal rationale[113], а animal laborans. Человек и есть труд. Маркс также интерпретирует гегелевскую феноменологию духа, исходя из труда: «Величие гегелевской “Феноменологии” и ее конечного результата – диалектики отрицательности как движущего и порождающего принципа – заключается, следовательно, в том, что Гегель <…> ухватывает сущность труда и понимает предметного человека, истинного, потому что действительного, человека как результат его собственного труда. <…> Гегель стоит на точке зрения современной политической экономии. Он рассматривает труд как сущность, как подтверждающую себя сущность человека <…>»145. Маркс также мог бы сказать: «Дух есть труд». Гегелевский дух, как и его раб, несет на себе бремя труда. Он лишен всякого досуга и созерцания. Диспозитив труда охватывает само мышление и выступает в качестве диспозитива мысли. Поскольку он изначально касается господства над вещами, трудящееся мышление остается мышлением господства.
Раб освобождается от господства господина, но той ценой, что он становится рабом труда. Диспозитив труда охватывает всех, как господина, так и раба. Так возникает трудовое общество, в котором каждый является трудящимся рабом, то есть общество работников (der Werktätigen). Все должно быть трудом. Нет времени, которое не было бы трудом. Диспозитив труда позволяет работать самому времени. Труд притязает на все роды деятельности и силы. Он предстает как единственное дело. Поскольку все энергии действия полностью поглощаются трудом, в свободное от работы время оказываются возможны только пассивные развлечения, когда отдыхают от труда, чтобы потом снова можно было трудиться в полную силу.
Общество труда – это в конечном счете общество принуждения. Труд не освобождает. Диспозитив труда создает новое рабство. Гегелевская диалектика господина и раба как диалектика свободы не приводит к свободному обществу, покуда продолжает господствовать императив труда. Таким образом, диалектическая история образования сознания не была продумана Гегелем до конца. Полностью свободно сознание только тогда, когда оно освобождается и от императива труда. Последний приводит к полному исчезновению форм жизни свободного мужа, т. е. форм досуга (schole). Абсолютизируется деятельность как не-покой (a-scholia), которая, согласно Аристотелю, должна была полностью подчиняться покою (schole). Отношения покоя (schole) и непокоя (ascholia) сегодня полностью перевернулись. Покой – это теперь время отдыха или расслабления, которое необходимо ради деятельности как труда.
История, которая по Гегелю является историей свободы, не заканчивается, покуда люди остаются рабами труда. Господство труда делает несвободным. Противоположность господина и раба не может быть снята тем, что все станут рабами труда. Она устранится только тогда, когда раб действительно превратится в свободного мужа. Vita activa останется формулой принуждения, пока она не примет в себя vita contemplativa. Vita activa, которая обходит стороной всякий созерцательный момент, опустошается до чистой активности, которая ведет к суете и беспокойству. Согласно Зиммелю, история также приходит к завершению не в обществе «полной занятости», а в обществе досуга: «Та игра космических сил, что управляется законом сохранения энергии, стремится к конечной точке: однажды, как говорят наши ученые, все перепады температуры во Вселенной выровняются, все атомы придут в состояние равновесия, а энергия равномерно рассеется по всему сущему. Тогда окончится век движения и начнется вечное царство космической лени. Поэтому она есть конечная цель, установленная самим порядком вещей на земле; и величие, и достоинство человека состоит в том, что он может досрочно реализовать ее в себе, в высшем смысле становясь микрокосмом в свои самые ленивые часы, ведь последняя цель развития космоса становится в нем духом, чувством, наслаждением. Осознавая это теперь, философия достигает крайней точки своей истории, после которой она может только замолчать, дабы тем самым, наконец-то соответствуя своей задаче, впервые представить в самой себе принцип, в котором она познала абсолютный принцип мира»146.
Несмотря на центральное значение труда у Маркса, его утопия состоит не в прославлении труда. По-видимому, ему даже видится освобождение от труда: «Свободное время – представляющее собой как досуг, так и время для более возвышенной деятельности – разумеется, превращает того, кто им обладает, в иного субъекта, и в качестве этого иного субъекта он и вступает затем в непосредственный процесс производства»147. То, что труд преобразует не только мир, но и самого трудящегося субъекта, – это центральная идея Гегеля. Так труд ведет раба к высшему сознанию, которое возвышает его над животной жизнью. Тем не менее очень сомнительно то, что в условиях преобладания труда, который Маркс возвышает до статуса сущностной черты человека148, последний действительно сможет превратиться в «другого субъекта», который был бы способен на свободное время, которое больше не было бы временем труда.
Субъект Маркса в силу своего происхождения остается субъектом труда. Даже когда он не трудится, он не способен на совсем иную деятельность. Вне работы он остается в лучшем случае потребителем. Рабочий и потребитель связаны друг с другом. Они расходуют время. У них нет доступа к vita contemplativa. Арендт также видит вопиющее противоречие в том, «что Маркс на всех стадиях своей мысли исходит из определения человека как animal laborans, чтобы затем ввести это работающее живое существо в идеальный общественный порядок, где как раз его величайшая и человечнейшая способность окажется ни к чему»149. Здесь можно было бы возразить, что Маркс различал отчужденный принудительный труд и труд свободный, что освобождение от труда касается только отчужденного труда. Но труд как таковой допускает лишь совершенно ограниченное отношение к себе и к миру. Субъект, образуемый трудом или в его рамках, даже в свободное от работы время не может начать воспринимать мир иначе.
Производство и потребление вещей как единственно возможная деятельность субъекта труда противоположны созерцательному пребыванию при вещах. Сегодняшнее общество является прямым доказательством того, что человек, который целиком и полностью стал субъектом труда, не способен на свободное время, которое не является временем труда. Хотя растущая производительность производит все больше свободного времени, оно не применяется ни для высших форм деятельности, ни для досуга. Скорее оно служит либо отдыху от работы, либо потреблению. Animal laborans знает только перерыв, но не созерцательный покой. Диалектика господина и раба как диалектика свободы будет полной, только если она выйдет за пределы труда, если она примет во внимание иное труда.
3. Vita activa, или О деятельной жизни
Andante <…> темп страстного и неторопливого Духа.
Работа Ханны Арендт «Vita activa» посвящена реабилитации и даже ревитализации «деятельной жизни», которая, на ее взгляд, приходит во все больший упадок. Она проблематичным образом возлагает ответственность за эту «деградацию vita activa» на примат созерцания в греческо-христианской традиции. Приоритет