ории.
– Нет, до суда дело не дошло. Этот человек умер, а Черкасские не захотели трясти грязным бельём, заявляя на родного дядю. Князь Василий пробрался в лондонский дом своего племянника и попытался убить и его самого, и его жену. Только чудо спасло нашу миледи.
Девушка замолчала, не решаясь сказать главное, но Орлова не отступала: не торопила, но и не спускала с Генриетты внимательных глаз.
«Говорить или нет?» – терзалась девушка, она просто не могла произнести драгоценное имя. Казалось, что если оно прозвучит, то мечты рассыплются в прах, а надежда когда-нибудь стать счастливой исчезнет. Ведь это было имя мужчины, которого она любила. На одной чаше весов лежали мечты, а на другой – жизнь Луизы. По большому счёту, выбора не было, осталось только признаться:
– Тогда миледи и её мужа спас один человек. Его зовут Николай Черкасский, и он приходится князю Василию сыном. Ник сбил отца с ног, чтобы кузен смог забрать пистолет. Да только преступник сумел вырваться и побежал. На мраморной лестнице он поскользнулся, упал и разбил голову, а к утру умер в больнице. Князь Николай увёз тело отца в Россию и больше не давал о себе знать.
Вот всё и сказано. Или не всё? Генриетта ведь промолчала о том, как Ник поразил её воображение. Конечно, тот, как и все Черкасские, оказался красавцем. Но дело было совсем не в этом. Просто душа тянулась к этому рыцарю, а ещё Генриетта сердцем чувствовала, как они похожи. В жизни этого сильного и умного мужчины тоже было много боли, ему тоже не хватало тех, кто мог его любить. Генриетта замечала и щемящую боль в слабой улыбке, и грустный взгляд светло-карих глаз. Всё понимала, но молчала: боялась выдать себя. Уж она-то знала, что Николай Черкасский не примет жалости, тот, наоборот, сам стремился опекать всех в доме. И для Генриетты у него нашлись тёплый взгляд, добрые слова и искренне восхищение. Никто не слушал её так, как Николай Черкасский! С тех пор она пела только для него… Но случилось то, что случилось, и, рухнув под тяжестью горя и стыда, князь Николай уехал, даже не вспомнив о юной герцогине.
– Я понимаю Черкасских… – напомнила о себе Орлова. – История вышла неприглядная. Но как может взрослый мужчина, а я так понимаю, что Николай Черкасский именно таков, быть сыном француженки, которой по виду не дашь больше тридцати?
– Нет, Ник и его брат – дети от первого брака, – оживилась Генриетта и, вспомнив случайно услышанный разговор, объяснила: – Князь Василий женился на француженке, когда овдовел, это было перед войной с Наполеоном. Я не знаю подробностей, со мной никто об этом не говорил.
– Что неудивительно, – пробормотала Агата Андреевна.
Она задумалась, пытаясь осмыслить услышанное, а её юная собеседница замолчала. Генриетта только сейчас поняла, что долгожданное наследство отца, которое она хотела подарить тёте, оказывается, принадлежит детям Василия Черкасского. Так значит, и князю Николаю? Неужто им придётся судиться? Вот так просто – стать соперниками?.. Нет! Ни за что!.. И Генриетта, не выдержав, воскликнула:
– Так что же мне теперь, судиться с князем Николаем? Я не могу это сделать!
– Почему? – не поняла Орлова. – Нужно уметь защищать свои интересы. В этом нет ничего постыдного, наоборот, это достойный и сильный шаг.
– Я не могу… Он был очень добр ко мне…
Как объяснить этой здравомыслящей женщине, что Генриетта скорее даст отрезать себе руку, чем согласится причинить боль мужчине, в которого влюблена? Ей не привыкать к бедности, она другого и не знала. Это сейчас тёткина мастерская стала приносить доход, да и в доме княгини Черкасской они жили на всём готовом. Зачем же тогда наследство? Пусть оно достанется Нику! Может, оно сделает этого прекрасного человека чуть-чуть счастливее и прогонит печаль из его глаз…
Генриетта вдруг поняла, что Орлова внимательно за ней наблюдает. Во взгляде фрейлины мелькнуло понимание, и кровь хлынула смутившейся девушке в лицо: вот её любовь и перестала быть тайной. Как теперь поведёт себя Агата Андреевна? Неужели отчитает или, что ещё хуже, высмеет? Но фрейлина не спешила выносить суждение. Она поднялась, подошла к столику с письменным прибором, и, взяв в ящике листок, принялась что-то чертить. Заинтригованная, Генриетта подошла, наклонилась над плечом Орловой и увидела в центре листа большой квадрат, помеченный как «наследство». Слева фрейлина нарисовала квадрат «Генриетта», а справа – такой же с надписью: «Василий Черкасский». От последнего квадрата она провела стрелки к двум маленьким прямоугольникам, помеченным как «Ник. Черкасский с братом» и «Жильбер».
Заметив, что девушка с любопытством рассматривает рисунок, Орлова зачеркнула квадратик с её именем и объяснила:
– Предположим, что вы отказались от своего наследства. Князь Василий умер, так что имущество должны получить его дети. Судя по всему, сыновья от первого брака и не подозревают о том, что могут получить земли во Франции, а вот опекунша маленького Жильбера – графиня де Гренвиль – прекрасно обо всём осведомлена. Так что ваш отказ судиться делает подарок именно этой женщине, а не доброму и благородному князю Николаю. К тому же мы не знаем главного – есть ли завещание? Если вспомнить ваш рассказ о том, как сын помог задержать преступного отца, скорее всего, отношения между ними оставляли желать лучшего. Что-то мне подсказывает, что в завещании мы не найдём ни князя Николая, ни его брата. Так что не стоит горячиться и отказываться от борьбы за наследство, более того, возможно, что князь Николай ещё станет вашим союзником в этом деле.
– Да?..
– Почему бы и нет?
Господи, это было бы подарком судьбы! Генриетта мгновенно представила, как они с Ником обсуждают своё общее дело. Он тогда, наверно, будет серьёзным, но лёгкая грустноватая улыбка приподнимет уголки его губ, делая лицо проникновенно-светлым. За эту улыбку Генриетта была готова отдать всё на свете, не то что наследство.
Агата Андреевна, как видно, не подозревавшая о мечтах юной герцогини, трезво заметила:
– Но оставим наследство на потом. Сейчас важны лишь жизнь Луизы и ваша безопасность. Мы должны покинуть этот дом и все усилия направить на то, чтобы установить личность похитителя. Времени у нас совсем не осталось, давайте собираться.
– Хорошо…
Генриетта поднялась и уже было пошла вслед за фрейлиной, когда её взгляд упал на забытый кожаный мешок с бумагами. Вот ведь, бестолковая! Орлова дала ей задание, а она молчит! Нужно поскорее доложить о находках.
– Ой, Агата Андреевна! – воскликнула Генриетта. – Я ведь совсем забыла вам сказать, что нашла в бумагах тёти несколько писем. Они были написаны моим отцом к матери ещё до их свадьбы. Там, по-моему, нет ничего необычного, но зато я обнаружила наше родословное древо. Вам это интересно?
Орлова замерла в дверях, а потом возвратилась к столу.
– Сейчас это как раз то, что нужно. Если повезёт, мы найдём зацепку и поймём, кто из ваших родных и где перешёл дорогу похитителю, – обрадовалась она.
Генриетта развязала шнурок, продёрнутый в горловину мешка, и осторожно достала скрученные в свитки документы, с десяток одинаковых потёртых конвертов с раскрошившимися печатями из красного сургуча, а потом потрескавшийся по краям коричневатый пергамент. Его сгибы кое-где надорвались, но тем не менее красиво разрисованное дерево оказалось целым, а вписанные готическим шрифтом имена и даты жизни на его ветвях просматривались совершенно чётко.
– Ого, тысяча двухсотый год, – заметила Орлова, поглядев на даты под именами главы рода и его супруги. Фрейлина пробежалась взглядом по многочисленным ветвям рисованного дерева и поняла, что в его макушке слишком мало отростков. Похоже, что герцоги де Гримон к концу восемнадцатого века оказались то ли нежизнеспособными, то ли невезучими, но их многочисленные дети часто не выходили из младенческого возраста, да и сыновей было маловато. В итоге ко времени печальных событий, приведших к падению монархии и казни Людовика XVI с его прекрасной королевой, на свете жили лишь два отпрыска этого знаменитого рода: будущий отец Генриетты герцог Франсуа и его сестра Луиза. Под именами их родителей были проставлены даты смерти.
– Вы видите, ни моей мамы, ни тем более меня здесь нет, – грустно заметила девушка. – Луизе было не до того, чтобы вносить записи в родословное древо, да она, скорее всего, и забыла об этом пергаменте.
– Теперь вы можете сделать это сами, – подсказала фрейлина.
Она кивнула на перо, но Генриетта отчаянно замотала головой:
– Нет! Вот вернется Луиза, она всё сделает. Я без неё ничего писать не буду.
Агата Андреевна мгновенно сообразила, в чём дело, и сменила тему:
– Конечно, вы правы. Но я вас утомила. Идите соберите вещи – только самое ценное, а из одежды выбирайте лишь обувь и простое бельё, платья и чепчики купим завтра.
Генриетта покорно кивнула (было заметно, как она устала), попрощалась и ушла, а Орлова развернула на столе родословное древо. Она собиралась выписать те имена, которые её заинтересуют. Скорее всего, человека, обидевшего похитителя, следовало искать во временном интервале длиной в человеческую жизнь. Если учесть, что Луиза и её племянница покинули Францию семнадцать лет назад, то смотреть нужно начиная с девяносто восьмого года, а потом идти вниз по родословному древу лет на тридцать-сорок.
– Итак, кто же тут у нас есть? – пробормотала Агата Андреевна, поудобнее устраиваясь за столом. Она приготовилась к долгой работе, но этого не потребовалось. Фрейлина добралась лишь до бабки Генриетты – матери последнего герцога и его сестры Луизы. Прочтя имя этой женщины, Орлова даже присвистнула. В красиво прорисованной виньетке чёткими готическими буквами было выведено: «Мария-Луиза Беатрис, графиня де Гренвиль». Ниже стояли цифры: «1762–1786». Так почему же Генриетта об этом умолчала?
Глава десятая. Заколоченный дом
Генриетта поливала цветы. В малой столовой дома маркизы де Сент-Этьен – комнате светлой и на редкость уютной – окна смотрели на восток и на юг. В утренние и полуденные часы её насквозь пронизывало солнце. Радуясь щедрому теплу, в комнате цвели герани. Даже не цвели, а бушевали: на ажурных подставках, выставленных вдоль стен теснились горшки, а в них – пышные, яркие шапки. Всех оттенков розового, снежные, алые и ярко-красные, они были так хороши, что постоянно притягивали взгляд. Белая мебель, светлый шёлк стен, натюрморты с цветами и фруктами в золочёных рамах довершали полную очарования картину. Здесь надо было наслаждаться красотой и радоваться жизни, жаль только, что не у всех это получалось.