«Мари-Элен знает правду и не постесняется вывалять в грязи имя нашей семьи», – вдруг осознал Николай.
Но не спускать же этой женщине все её злодеяния! Нет уж, этого она от Черкасских не дождётся…
– Я раскопаю правду обо всех ваших преступлениях, и прежних, и нынешних, – пообещал Николай. – И тогда вы уже каторгой не обойдётесь, вас ждёт гильотина!
– Сначала докажите, а потом грозитесь, – презрительно хмыкнула графиня и поднялась: – А теперь немедленно покиньте мой дом, иначе я вызову жандармов.
Женщина, стоящая перед Черкасским, вновь полностью владела собой. Краски вернулись на её лицо, но злобная гримаса не оставила и следа от былой красоты. Если бы Николая спросили, как можно одним словом обозначить это существо, он ответил бы: «монстр».
Так могла ли эта женщина быть убийцей? В момент всплеска ярости – однозначно. Но Орлова подметила в ней главное: оболочка-то была пустая, воли и внутренней силы в Мари-Элен не было.
Николай, не прощаясь, развернулся и направился к выходу. Надменный Жан-Батист, явно не пропустивший ни слова из столь любопытного разговора, захлопнул за ним дверь.
Черкасский поспешил к воротам. Главное, чтобы слуги калитку не заперли, а то придётся все-таки через забор лезть. Закончить драму фарсом было бы совсем пошло. К счастью, худшие опасения не оправдались – князь с достоинством вышел через калитку, а спустя несколько минут уже садился в фиакр на маленькой площади, примыкавшей к улице Савой. Экипаж тронулся, а Николай закрыл глаза. Ему нужно было успокоиться. Нельзя давать волю гневу, а тем более отчаянию. Самое печальное, что эта ведьма, окрутившая отца, была абсолютно права:
– Гнилая кровь, – пробормотал Черкасский, – не в бровь, а в глаз…
Как хорошо, что они с братом не женаты. Когда год назад Николай привёз тело отца в Россию, он поговорил с Никитой. Тогда они впервые произнесли вслух свой приговор: сыновья безумного преступника не имеют права жениться. Нельзя множить болезнь.
«Хорошо, положим, новых поколений не будет, а если безумие накроет меня самого и я подниму оружие на родного человека?» – вдруг испугался Николай.
Перед глазами встала картина: Генриетта и рядом он с пистолетом в руках. Николай направляет дуло прямо в белый лоб под чётким пробором в золотистых волосах. В глазах Генриетты мелькает ужас…
– Господи, спаси и сохрани! – вырвалось у Черкасского.
Его воображение перемешало сокровенные мечты с кошмарными страхами. Никогда не случится того, что привиделось сейчас, и не потому, что он сохранит разум (этого князь как раз и не мог себе гарантировать), а потому что он и близко не подойдёт к Генриетте. Эта сильная и прекрасная девушка достойна самой лучшей участи, ну а его чувства не должны никого волновать.
«Никого, даже меня самого, – мысленно повторил Николай, и тут же спросил себя: – А если она найдёт другого мужчину? Не потеряю ли я с горя разум?»
Ну почему?.. Почему он разрешил себе увлечься этой девушкой? Да, можно сколь угодно долго убеждать себя, что он встретил Генриетту ещё до ужасной трагедии с отцом. А потом всё получилось как-то само собой. Просто нашли друг друга мужчина не первой молодости и не знавшая отца юная девушка. Николай ведь догадывался, почему эта златовласая фея с волшебным голосом потянулась к нему. Ей просто не хватало доброго мужского внимания и искреннего восторга, она ведь прожила свою короткую жизнь среди женщин. Восхищение Николая оказалось девушке в новинку, а ему – в радость. Он тогда заигрался, позволил делу зайти слишком далеко. Когда князь Черкасский, увозя тело отца, отплывал в Россию, сердце его осталось в Лондоне.
– Никого это не волнует, – прошептал он, как заклинание, – мои чувства не играют никакой роли, я не имею права марать её жизнь.
Это было больно. Ведь любовь грела ему сердце весь этот ужасный год, помогая выбраться из омута беспросветной тоски. Как путеводная звезда, вела она Николая, и однажды он решился снова выйти в мир: покинул имение и вернулся на службу. Смешно, но дипломат Черкасский в глубине души надеялся, что его пошлют с поручением в лондонское посольство и он вновь увидит золотисто-рыжие локоны и прозрачные глаза цвета аквамарина. Кто же знал, что он найдёт всё это в Париже? Но лучше б этого не случилось.
«Как можно отказаться от такой красоты, от этого благородного сердца и цельной натуры?» – с первой минуты спрашивал он себя, и, даже зная ответ, всё равно не мог с ним примириться.
Но теперь всё изменилось: чужой человек, да к тому же враг, назвал вещи своими именами. Гнилая кровь не имела права ни на что в этой жизни. Единственное, что мог делать Николай, так это защищать юную герцогиню. Охранять её жизнь, пока убийства не раскрыты, а преступники не найдены.
«Я верну ей наследство и отойду в сторону, – пообещал себе Черкасский. – Выполню свой долг, а потом…»
Что «потом», додумывать не хотелось, тем более что фиакр остановился у дома на улице Гренель. Окна гостиной даже сквозь задёрнутые шторы подсвечивали мостовую. Несмотря на поздний час, Черкасского ждали.
«Смелей, – подбодрил он себя, – просто думай о чести и долге».
Дай-то бог, чтобы на это хватило сил, уж больно сопротивлялось его сердце железной необходимости! Николай отдал лакею шинель, а сам поспешил в гостиную.
Глава двадцать шестая. Песня о любви
В гостиной зажгли новые свечи, теперь огоньки переливались в хрустальных подвесках больших жирандолей и отражались в зеркалах. Орлова поставила один канделябр в три свечи на фортепьяно, а второй отнесла к камину, где на столике оставила свои документы. Она аккуратно разложила копии расчётов мэтра Трике. Теперь на полированной розовато-серой яшме столешницы лежало десять одинаковых квадратных листков. После того как подлинники отдали майору, фрейлина больше не возвращалась к этим записям, но сейчас решила освежить их в памяти. Генриетта за фортепьяно наигрывала какую-то простую, но очень трогательную мелодию.
– Что это, дорогая? – спросила Агата Андреевна, – прелесть, как хорошо…
– Мне тоже нравится, – отозвалась девушка. – Это английская песня.
– О любви, конечно?
Юная герцогиня чуть заметно смутилась, но подтвердила:
– Вы угадали. Только как? Ведь слов-то не слышали.
– Музыка подсказала. Здесь слова не нужны, да я бы их и не поняла, вы сказали, что песня английская, а я этого языка не знаю.
Чтобы больше не смущать и так порозовевшую девушку, Агата Андреевна вновь занялась своими расчётами, но толку от этого не прибавилось. Она никак не могла сосредоточиться. Да и какие могут быть цифры, если князя Николая до сих пор нет?! Страх в душе поднял голову, ледяной иглой уколол сердце… Правильно ли они сделали, подтолкнув Черкасского так близко к убийце? Или убийцам?..
«Не дай бог, он расшевелит осиное гнездо, подвергнет опасности и себя, и Генриетту», – размышляла Орлова, уже пожалев о своём вчерашнем согласии.
Можно было прощупать Мари-Элен как-нибудь по-другому. Расположение духа фрейлины стало хуже некуда, да и склонённая над клавишами голова Генриетты служила немым укором. Юная герцогиня настолько опасалась за жизнь и благополучие Черкасского, что, как ни старалась, всё равно не могла это скрыть. Господи, да скорее бы уж князь вернулся!..
Как будто прочитав её мысли, в гостиную вошёл Черкасский. Дипломатический вицмундир, о котором фрейлина как-то подзабыла, напомнил ей, что князь Николай кроме всего прочего должен заниматься ещё и делами службы.
«Неужто он не успел встретиться с Мари-Элен?» – засомневалась фрейлина, и её разочарование стало полным и безоговорочным.
– Добрый вечер, сударыни, – поздоровался Черкасский, и что-то в его тоне насторожило Агату Андреевну. Голос был подчеркнуто бодрым. Значит, дела плохи…
Генриетта захлопнула крышку фортепьяно и с тревогой уставилась в лицо князя.
«Ни дать ни взять, мать, оберегающая своего детёныша», – вдруг осознала фрейлина.
Это было не просто смешно, это было даже неприлично. Девушке нет ещё восемнадцати, а она защищает взрослого сильного мужчину. Мир перевернулся! Чёрт знает, что такое…
Но юной герцогине не было никакого дела до размышлений Орловой. Генриетта уже летела навстречу своему кумиру:
– Добрый вечер, Николай Васильевич! Ну что, удался ваш план?
– Не знаю, что и сказать. Я встретился с Мари-Элен, поговорил с ней несколько минут, а потом она выставила меня за дверь, – отозвался Черкасский и подчеркнуто равнодушно пересказал дамам свой разговор с мачехой. Он не смягчил ни одного слова и повторил все услышанные оскорбления.
«Да уж, не позавидуешь, – размышляла Орлова. – Но что хуже всего, сам Черкасский тоже согласен с приговором. Вот только напрасно, в его лице нет ни тени безумия, а ведь эта болезнь начинает проступать сквозь черты довольно рано, и того, кому предстоит потерять разум, видно задолго до трагического финала».
Глаза Генриетты заволокло слезами.
– Мачеха специально так сказала, чтобы уязвить вас! – воскликнула она:
Черкасский, будто и не услышав, продолжил разговор:
– Агата Андреевна, вы хотели узнать о характере графини. У меня сложилось о ней неоднозначное мнение. Всё как-то странно: если Мари-Элен контролирует свою волю, она кажется жёсткой и воинственной, но, когда вопрос выбивает её из колеи или дело выходит из-под контроля, эта женщина мгновенно теряется, как будто из неё выпустили дух. И тогда она становится обычной, ничем не примечательной и растерянной.
– Вот именно! Удивительно точно подмечено, – согласилась Орлова и напомнила: – В разговоре с де Виларденом Мари-Элен так же стушевалась, да и виконт, когда шантажировал её контрабандой, добился своего почти сразу.
– Какое странное решение – заняться контрабандой оружия в воюющей стране, – удивился Черкасский. – Впервые о таком слышу. Зачем рисковать и нелегально возить его из-за границы, когда можно просто подобрать на полях сражений?
Только мужчина мог задать столь чёткий вопрос, и Орлова поздравила себя с тем, что князь Николай сейчас с ними. Самой ей и в голову не пришло, что о контрабандисте Рене они знают лишь со слов покойного де Ментона. Виконт обвинял любовницу, что это она занимается оружием под прикрытием нового имени. Что он тогда сказал? Что контрабанда оружия приносит огромные деньжищи, раз у Мари-Элен имеется столько купчих, оформленных для неё Трике.