– Да уж, ваша дочь постаралась нас запутать, – сурово изрёк майор, – возможно, мы ещё поставим ей это в вину.
– Не трогайте, Мари-Элен, – попросила Франсуаза, – она не смела ослушаться. Это я велела ей так себя вести, а потом приказала уехать в Дижон и не возвращаться, пока не решится дело с де Виларденом. Мне стало известно, где тот обитает. Я пришла к барону с пистолетом, остальное вы знаете.
– Юношу – случайного свидетеля – могли бы и не трогать, – вмешалась Орлова, – он ничего толком не видел, и был вам не опасен.
– Это вы так думаете, – огрызнулась француженка, – он мёл языком, как помелом, и уже все прибрежные трущобы знали, что нотариуса застрелил человек по имени Рене, не поделивший с убитым плату за коттедж. Парень был слишком болтлив.
Преступница замолчала. Фабри глубокомысленно потёр лоб и подвёл итог допроса:
– Что же, мы имеем чистосердечное признание. Можно везти арестованную в тюрьму.
Поняв, что у него остался последний шанс выяснить наконец подробности преступлений, совершённых этой женщиной против семьи графа Бельского, вмешался Штерн:
– Простите, майор, можно мне задать этой даме вопросы о том, почему она в России убила родственников моей доверительницы?
Фабри милостиво разрешил:
– Спрашивайте!
– Мадам, вы же были очень богатой женщиной и не нуждались в деньгах. Зачем вам понадобилось убивать членов семьи Бельских и выдать свою дочь за наследницу старого графа?
– Вы не понимаете? – злобно фыркнула арестованная. – Никакие деньги не могли открыть моей девочке путь в высшее общество. Чего я только ни перепробовала, ничего не получалось. А уж эта скотина – де Ментон, впрямую говорил, что моя голубка – незаконнорождённая дочь шлюхи. Каково это было слышать матери? Я ещё при рождении записала Мари-Элен дочерью своей сестры. Та ведь честь по чести обвенчалась с русским графом, вот я и решила, что всё получится. Но мне не повезло, дурак Франсин оказался никчёмным помощником и попался.
– Вот мне интересно, как же вы собирались поступить со своим первым зятем, когда, не разведя дочь с первым мужем, выдали её замуж за князя Василия Черкасского? Франсин дал показания, что вы обещали ему деньги, но я думаю, что вы, наоборот, убили бы его, – заметил Штерн.
– Он это заслужил! Провалил мне всё дело, да и мою дочь под удар поставил.
Франсуаза замолчала, но всё уже было сказано: эта женщина не оставляла свидетелей. Холодный пот выступил на спине Штерна – он подумал о своей Луизе. У бедняжки просто не было шансов выйти живой из плена. Как же права была Орлова, не отдав сразу весь выкуп!
Майор распорядился связать арестованной руки и попросил у Штерна экипаж, пообещав: – Я отвезу преступницу, а потом пришлю вам коляску обратно.
Иван Иванович предупредил кучера, чтобы тот заехал на улицу Гренель, поменял лошадей на свежих и сразу же возвращался обратно. Франсуазу Триоле усадили в экипаж, майор сел рядом, а полицейские вскочили на своих коней. Минуту спустя все они покинули короткую тупиковую улочку, а Штерн вернулся в дом. Орлова всё ещё сидела за столом.
– Ну что, уехали? – спросила она.
– Да, – отозвался Штерн и признался: – Ну, Агата Андреевна, я, честно говоря, весь извёлся. Думал обыск будет, а там и до подвала доберутся…
– Я с самого начала надеялась сыграть на материнских чувствах Франсуазы. Спасая дочь, та должна была взять всю вину на себя и выдать полиции доказательства. Хвала Всевышнему, что так получилось, а история похищения осталась тайной.
– И впрямь, слава богу! – согласился с ней Штерн. Помолчал, а потом всё-таки не удержался, полюбопытствовал: – Я понимаю, что, увидев здесь Франсуазу, вы её узнали, поскольку дочь на неё похожа. Но объясните, как вы догадались, что Триоле вообще жива?
– Так вы сами мне подсказали. Помните «воскресшую империю»?
– Да, я неудачно пошутил. Пришлось изворачиваться. А при чём здесь это? – не понял Штерн.
– Вы сказали «renatus» – дважды родившаяся. Французское имя Рене как раз и происходит от этого слова. Франсуаза ведь безмерно амбициозна. Она не могла просто уйти в тень, ей было необходимо ощущение своего величия. Не было бы у неё этой слабости, она стала бы обычной Мари или Бабетт, а тут Рене. Как только я поняла, что Франсуаза жива, всё встало на свои места. Вспомните, все в один голос твердили нам, что Мари-Элен и в подмётки не годится своей матери. Ну а Франсуазе человека убить – ничего не стоит, вы же видели.
Штерн вспомнил лицо мадам Триоле и не стал спорить. Но всё же он не до конца понимал Орлову.
– Но как же вы догадались, что Франсуаза будет именно в этом коттедже? После того как я забрал Луизу, она должна была опасаться этого места.
– Только не мадам Триоле с её самомнением, – усмехнулась фрейлина. – Эта женщина ведь на самом деле ничего не боялась, а коттедж должен был казаться ей безопаснейшим местом на свете. Поступки Луизы после освобождения проследить ничего не стоило: нужно было только побродить вокруг нашего дома, задать вопросы слугам, расспросить кучера с первой почтовой станции. Я не сомневаюсь, что она это сделала. Узнав, что Луиза покинула Париж в сопровождении мужчины, Франсуаза сложила два и два и поняла, что именно вы освободили пленницу. Поскольку охранника не арестовали и с обыском в коттедж не пришли, она должна была догадаться, что её помощник мертв, а раз так, то и освободителю пленницы не выгодно обращаться к властям. Трике, сдавшего Франсуазе этот коттедж, в живых уже не было, о ней никто не знал. Так что этот дом на заброшенной улочке и впрямь был лучшим убежищем на свете.
Об этом Штерн даже не подумал. Он сообразил, что ещё будет присутствовать на суде, ведь мадам Триоле придётся отвечать и за преступления, совершённые в России.
– Вы думаете Франсуаза догадалась, что именно я освободил Луизу? – спросил он.
– Нет, иначе она послала бы вам намёк, сразу бы начала торговаться, – отозвалась Орлова и посоветовала: – Ни в коем случае не упоминайте в префектуре, что вы муж Луизы, тогда и подсудимая ни о чём не узнает. Представляйтесь лишь как поверенный наследницы графа Бельского, убитого Франсуазой в России.
– Разумно, – согласился Штерн, – спасибо за совет.
Предосторожность оказалась нелишней. Штерн вновь вспомнил жёсткое, как у старой волчицы, лицо мадам Триоле. Увидев сегодня воочию человека, угрожавшего его близким, поверенный больше не сомневался, что эта женщина собиралась идти до конца. Оставалось только ещё раз поблагодарить за спасение Луизы Всевышнего… и немолодую хрупкую фрейлину.
Глава тридцатая. Золотая роза
Луиза обустроила себе временную мастерскую. Очень светлая – с двумя большими окнами, выходящими на юг, – эта комната идеально подходила для тонкой работы. Наряд, в который тётка вложила всю свою душу, сейчас красовался на портновском манекене. Белый атлас и алансонские кружева – платье было таким красивым, что Генриетта не могла оторвать от него глаз. Ставшее уже привычным чувство невероятного восторга согрело душу. Весь мир для Генриетты сиял, ведь она стала невестой самого замечательного мужчины на свете. Она любила, и это чувство оказалось взаимным. Но иногда, по ночам, когда от пережитого волнения Генриетта не могла заснуть, к ней приходило отрезвление.
«За что тебе всё это? Ты недостойна, – шептал тогда ей внутренний голос. – Парой такому, как Ник, может быть лишь настоящая леди, а не девчонка, выросшая под лондонскими причалами».
Но Генриетта не сдавалась, гнала от себя все сомнения. Нет! Она никогда больше не расстанется с любимым, ни за что не откажется от такого подарка судьбы. Слишком хорошо она знала, что жизнь никогда не предлагает дважды, упустила свой шанс – попрощайся с ним навсегда.
Стоя перед прекрасным свадебным нарядом, Генриетта думала о том же: они не ровня. Но ведь это не главное! Любовь всё решила за них. Нечего хотеть большего… Отвлекая её от размышлений, напомнила о себе Луиза:
– Померяем в последний раз, дорогая? Мне нужно оценить платье вместе с фатой.
Наряд примеряли уже раз пятьдесят, а Луиза все выискивала в нём видимые только ей одной недостатки. Но платье было так роскошно, и сама Генриетта казалась себе в нём такой красавицей, что надеть его ещё разок было сплошным удовольствием.
Горничная Мари и Луиза подняли наряд и ловко натянули его на юную герцогиню. Тётка зашнуровала атласный корсаж, расправила три ряда пышных кружевных юбок и глянула на невесту сквозь зеркало. Глаза Луизы заволокло слезами, но она всё же смогла выговорить:
– Если бы тебя сейчас могли видеть твои родители…
После похищения Луиза стала такой слабой и пугливой, что все домашние старались её оберегать. Штерн обещал, что счастливая семейная жизнь постепенно всё сгладит. Генриетта тоже на это надеялась, а сейчас обняла тётку и стала успокаивать:
– Не нужно плакать! Они смотрят на нас с небес.
Но Луиза уже не могла остановиться, слезинки бежали по её щекам, и она сквозь всхлипы повторяла:
– Других невест к алтарю ведёт отец…
– Меня поведёт Иван Иванович! Даже если б я родилась его собственной дочерью, он не мог бы сделать для меня больше, чем уже сделал. Ну а мать у меня была с рождения, она и сейчас рядом со мной.
Слёзы хлынули из глаз Луизы сплошным потоком, они уже грозили перейти в рыдания, и, отвлекая тётку, Генриетта напомнила ей о деле:
– Тётя, вы хотели посмотреть платье вместе с фатой.
– Да, действительно, что-то я совсем расклеилась, – повинилась Луиза и, нырнув в гардеробную, вынесла оттуда фату. Кисея, собранная в складки на серебряном обруче, по краю была обшита таким же кружевом, что и на платье. Луиза закрепила фату на голове племянницы, расправила её складки и отступила, любуясь: – Посмотри, дорогая. По-моему, хорошо. Веточки флердоранжа поверх обруча закрепим завтра, чтобы они не привяли.
Эти простые слова почему-то царапнули Генриетту. Она не могла понять, в чём дело. Отчего её восторженное настроение стало таять, как прошлогодний снег? Ей не понравилось упоминание о цветах померанца? Но почему? Ведь французские невесты его всегда надевают на свадьбу.