— Думаю, ты сильно преувеличиваешь свои возможности влиять на него. Такого рода публика всегда любой неосторожный жест использует в своих целях. Вот и он использует тебя, как ему угодно.
— Артур, ты все не так понял. Между нами ничего нет.
— Теперь, Эмили, это, пожалуй, не так уж и важно. Я уже принял кое-какие решения в этой связи. Я решил, что ты должна раз и навсегда порвать отношения с Уоллисом. И ты должна порвать с этим «Правом голоса женщинам».
— Что значит «порвать»?
— То и значит. Больше ты ни с чем подобным не будешь связана. Ни в каком виде.
— Артур… но я не могу с этим согласиться!
— А мне и не требуется уже твое согласие. Я отвергаю все твои протесты. Это мое решение, и как твой супруг я считаю, что ты должна ему подчиниться.
— А если я не подчинюсь?
— Ты моя жена…
— Но ты обращаешься со мной не как с женой! Ты обращаешься со мной даже не как с прислугой, как с рабыней…
— Хотел бы напомнить тебе об обетах, данных тобой при венчании…
— Ах, вот ты как заговорил! — вскричала Эмили. — Как будто я нарушила условия торгового контракта, и ты требуешь от меня компенсации?
— Со своей стороны, — невозмутимо продолжал Артур, — я отвечаю за каждое слово данного мной обета. Я произносил их перед Господом и буду чтить их до своего последнего дня.
Его слова прозвучали настолько искренне, что Эмили даже слегка растерялась:
— Что-то я не почувствовала этого, когда ты говорил со мной в таком оскорбительном тоне на глазах у всей этой публики…
— Не мне было выбирать для этого время и место, — сухо ответил он. — К тому же я пытался защитить тебя.
— Защитить меня?
— Если бы я тогда не обратился лично к тебе, распорядители обошлись бы с тобой куда круче. А так они вынуждены были выждать, пока я не закончу говорить. Это слегка их усмирило.
Эмили не понимала, правда ли это, или же просто манера политика трактовать события в свою пользу.
— И потом, — добавил он, — мне есть и еще кое о чем тебя уведомить.
— О чем же?
— О том, что прокричал Уоллис… Им был задан вопрос: что можно сказать о моем браке, если моя жена стала протестанткой. Он хотел лично уязвить меня… это весьма в его духе. Но я допускаю, что в его выпаде есть доля истины. Наши с тобой отношения… Возможно, я сам был недостаточно внимателен к нашим семейным проблемам.
Внезапно Эмили поняла, чем может обернуться разговор.
— Доктор Мейхьюз считает, что твое истерическое состояние можно поправить, если ты исполнишь цель, назначенную тебе природой. Разумеется, мимо моего внимания не прошло, что молодых матерей было почти не видно среди этих воительниц.
— Это потому, что молодые матери не могут оставить своих детей…
— Как бы то ни было. — Артур сделал паузу. — Я решил, что нам теперь самое время завести детей.
— Что?
— Доктор Мейхьюз полностью с этим согласен. Хотя ты несколько слаба здоровьем, но он утверждает, что часто сама природа укрепляет женский организм во время беременности, одновременно и просветляя умственные способности женщины.
— Это что, новая политическая программа? — спросила потрясенная Эмили. — Кто-то у вас решил, что ваша партия теперь отстаивает интересы семьи?
— Интересы семьи — цель всех партий. Дети — залог стабильности… в чем ты, несомненно, убедишься и сама, когда они у тебя появятся.
— Артур, я не могу сейчас иметь детей, я сейчас слишком занята.
— Вся твоя занятость отпадет, потому что ты откажешься от всей прочей деятельности, — уверил ее рассудительный Артур. — Мы начнем немедленно.
— Что? Прямо здесь? Сейчас? — в отчаянии заметалась Эмили.
— Ну, не будем так упрощать. — Он помолчал. — Ведь ты не откажешь мне?
— Разумеется, нет, — устало сказала Эмили. — Если ты позволишь, я пойду, скажу Энни, чтоб приготовила мне ванну.
— Я скоро освобожусь. — Он жестом указал на разложенные документы. — Нужно кое-что доделать, но это не займет много времени.
Мне невыносимо даже представить себе, что после этого между ними происходило. Да и она ни за что бы на эту тему со мной не заговорила. То немногое, что мне удалось узнать, промелькнуло в ее ответах на мои расспросы о том, как Артур воспринял ее появление в зале.
В конце рассказа она с легким придыханием и как будто с легким смешком сказала:
— Мы пытаемся сотворить ребеночка.
— Ты серьезно?
— Для Артура это очень серьезно. Ты даже представить себе не можешь, насколько… — ладно, неважно. — Она вздохнула. — Никак не пойму, то ли он хочет наказать меня беременностью, то ли искренне верит, что это излечит меня от нашего «Дела».
— И ты ему это позволишь?
— У меня нет выбора. Он мне напомнил, что я давала соответствующий обет.
— Уже давая тот обет, ты не имела иного выбора. Что ж, нельзя ведь нанять адвоката, чтобы заново переписать, один за другим, все брачные клятвы.
— Нельзя. Хотя, как было бы хорошо, имей мы такую возможность. Но, подозреваю, путаницы от этого возникло бы не меньше. Но все не так просто, как кажется.
— В каком смысле? — спросил я и тут же понял, что она имеет в виду. — Ты сама хочешь ребенка?
— Да. Я хочу иметь детей. Чему ты удивлен? Многие женщины хотят иметь детей. А Артур, раз он мой муж, — единственный, кто может мне в этом содействовать. Хотя бы в этом мне придется с ним выступить заодно.
— Но ты не сможешь быть одновременно матерью и активисткой движения.
На ее щеках вспыхнули красные пятна. Я не мог не понять, что это означает, — к тому времени я слишком хорошо ее знал.
— Это почему же? — вскинулась она.
— Ну… вспомним вчерашнее. Эти распорядители так грубо обошлись с тобой. Представь, что если бы ты была беременна.
— Возможно, если б я была беременна, до них бы дошло, как гадко они поступают.
— А если б не дошло?
Она сверкнула глазами:
— Если мужчинам нельзя верить, значит, они совершенно не имеют никакого права выталкивать нас со своих собраний.
— В принципе, Эмили, ты совершенно права — но что толку от твоих принципов, если ты угодишь в больницу?
— Ты хочешь сказать, что обязанности по воспитанию детей гораздо важней, чем мои убеждения?
— Ну, если угодно, да.
— Прямо-таки слышу слова собственного мужа! — вскричала Эмили. — Когда же ты, Роберт, вобьешь себе в свою самодовольную, тупую башку, что принципы это не какой-то там твой дурацкий пиджак: захотел надел, захотел снял!
— Признаться, — заметил я, — в данный момент пиджаков у меня не так уж много в виду скудного жалованья, которое я получаю за свой труд. Мой работодатель…
— Все равно, это ты во всем виноват! — парировала она.
— Я?! — изумленно выкрикнул я.
— Если бы ты так больно не уязвил Артура, никаких таких последствий не было бы.
— А!
— «А!» — это все, что ты можешь сказать? Уж я бы ожидала с твоей стороны гораздо более покаянных слов, чем твое «А!», если учесть, что за все это расплачиваться приходится мне.
— Эмили, ну прости меня!
— «Прости»! Что толку мне от твоего «прости»?
Если уж она злилась, остановить ее было трудно.
— Я не должен был говорить того, что сказал. Я хотел досадить ему. Наверное, все потому, что видел, как с тобой грубо обошлись, и в первую очередь он сам.
Эмили вздохнула. И уже иным тоном сказала:
— И еще я должна отказаться от тебя. И от «Дела» тоже. Он настаивает.
— Понятно. Что ж, вот это серьезно. Даже более чем, я бы сказал. — Я произнес это спокойно, но сердце у меня сжалось. — И как же ты намерена поступить?
— Я не могу оставить «Дело», — резко бросила она. — Я могла бы оставить тебя, наверное, но так как теперь ты и «Дело» слилось в одно и так как я уже решила быть политическим оппонентом своего мужа, то, полагаю, оставайся на своем месте.
— Означает ли это…
— Нет, Роберт. Не означает.
— Откуда ты знаешь, о чем я хотел спросить?
— Потому что об этом ты спрашиваешь всегда. И мой ответ всегда будет «нет».
Были еще и другие последствия того происшествия в зале. Как-то утром, когда я трудился в кафе, передо мной вырос весьма неряшливого вида субъект с блокнотом.
— Вы Роберт Уоллис? — осведомился он.
— Да.
— Генри Харрис, «Дейли Телеграф». Можете уделить мне пару минут?
Мы побеседовали о «Деле», и, понятно, он полюбопытствовал, почему я, мужчина, примкнул к этому движению. Затем спросил:
— Вы как будто причастны к тому скандалу в Уигмор-Холл?
— Да, я был там.
Он заглянул в свой блокнот:
— Это правда, что вы задали вопрос Артуру Брюэру насчет его брака?
— Правда.
— И что действительно именно его жену выдворили оттуда?
— Именно так, — сказал я.
Он сделал пометки в своем блокноте.
— Вы собираетесь это напечатать?
— Скорее всего, нет, — сказал он. — Брюэр все-таки член Парламента. Но у меня есть друзья в других газетах, там не сильно пекутся о респектабельности. Эти факты имеют шанс стать достоянием публики.
Глава семьдесят шестая
Газетчик оказался прав. Не на новостных полосах, а в обзорах недельных событий, в парламентских заметках, в рисунках стал мало-помалу появляться карикатурный образ некоего члена Парламента, противника суфражизма, жена которого активная сторонница движения. «Панч», недавно столь резко высмеивавший суфражисток, теперь с аналогичным ликованием издевался над властью. Помню одну смешную карикатуру с изображением семейной пары за завтраком:
Почтенный член Парламента: — Будь добра, дорогая, передай мне соль!
Жена Почтенного члена Парламента: — Будь добр, передай мне Закон о равном избирательном праве!
Что ж, наверно в то время это казалось смешным.
Что касается Эмили, то ей, разумеется, было не до смеха. Я вспоминал, как несколько лет тому назад она говорила мне, что брак — это разновидность узаконенного насилия. Во всех ее нынешних тяготах все-таки, думал я, было нечто светлое: я не мог допустить, чтобы Артур менее переживал происходящее. Я был уверен, что он просто полагает, что исполняет свой долг, не унижает ее ради своего удовольствия.