– Ладно, иди вперед, покойный Ворский.
Тот не двигался с места, и старик расхохотался:
– Покойный Ворский! Ты, кажется, находишь, что это не смешно? Впрочем, я тоже. Но пошутить-то можно… Ну так что, идешь ты или нет?
Он повел их в дальний конец склепа, и там луч фонаря выхватил из темноты узкое отверстие в нижней части стены, уходившее куда-то вниз.
Немного помявшись, Ворский нырнул в отверстие. Он прополз на четвереньках по узкому и неудобному лазу и через минуту оказался в большом зале.
Остальные последовали за ним.
Старый Друид торжественно объявил:
– Зал Божьего Камня.
Зал был просторным и величественным и своими размерами и формой напоминал площадку, находившуюся на поверхности прямо над ним. Вертикально поставленные камни, походившие на колонны громадного храма, располагались такими же рядами, как менгиры наверху, и были вырублены таким же допотопным топором без каких бы то ни было забот об изяществе и симметрии. Пол был выложен огромными, неправильной формы плитами, которые прорезала целая система канавок и на которых сверкали круги света, лившегося откуда-то сверху.
В центре зала, прямо под садом Магеннока, стоял сложенный всухую постамент метров пяти высотой. Над ним вздымался дольмен, состоявший из мощных вертикальных колонн и лежащей на них продолговатой овальной плиты из гранита.
– Это он? – выдавил Ворский.
Не отвечая ему, Старый Друид заговорил:
– Что скажешь? Здорово строили наши предки, верно? А какая изобретательность! А какие меры предосторожности против нескромных взглядов разных невежд! Знаешь, откуда проникает свет? Мы ведь в подземелье, и никаких окон тут нет. В верхних менгирах сверху донизу прорезаны расширяющиеся каналы, через которые сюда и поступает много света. Солнечным днем в полдень зрелище просто феерическое. При своей художественной натуре ты завыл бы от восхищения.
– Так это он? – повторил Ворский.
– Это, безусловно, священный камень, – невозмутимо подтвердил Старый Друид, – потому что он господствует над подземным жертвенником, который здесь самый главный. А под ним есть другой, защищенный дольменом, – его тебе отсюда не видно, – на нем-то и совершались самые важные жертвоприношения. Кровь стекала с постамента и через эти вот канавки попадала прямо в море.
Волнуясь все сильнее, Ворский спросил:
– Значит, это он? Давайте подойдем.
– Не стоит, – с раздражающим спокойствием остановил его старик, – это еще не тот. Есть тут и третий камень – чтобы его увидеть, тебе достаточно немного поднять голову.
– Где? Вы знаете это точно?
– Проклятье! Посмотри получше: на верхней плите, под самым сводом, который выложен чем-то вроде плит. Ну что, узрел? Та плита, что чуть сбоку и так же вытянута, как верхняя плита? Похожи как две капли воды… Но настоящая лишь одна, с фабричным клеймом, все честь по чести.
Ворский чувствовал себя обманутым. Он ожидал, что все будет гораздо сложнее, что хранилище камня будет более таинственным.
– Это – Божий Камень? – осведомился он. – Но в нем нет ничего особенного!
– Это издали, а рассмотри ты его поближе… Он с разноцветными прожилками, всякими светлыми ниточками, необычный… Одним словом, Божий Камень – он и есть Божий Камень. Но ведь ценится он не столько за внешний вид, сколько за чудесные свойства.
– О каких свойствах ты говоришь? – спросил Ворский.
– Он дарует жизнь или смерть, сам знаешь, и еще всякое другое.
– Да что же именно?
– Ты слишком много от меня хочешь, черт возьми!
– Как! Вы не знаете…
Старый Друид наклонился к Ворскому и доверительно произнес:
– Послушай, Ворский, должен тебе признаться, что я немного прихвастнул и что моя роль при всей своей неизмеримой важности… хранитель Божьего Камня – это тебе не шутка!.. – моя роль ограничена более могущественной силой, чем моя.
– Какой еще силой?
– Силой Веледы.
Ворский взглянул на старика с новым беспокойством:
– Веледы?
– Ну, в общем, той, кого я называю Веледой, последней жрицей кельтов, а как ее зовут на самом деле, я не знаю.
– А где она?
– Здесь.
– Здесь?
– Да, на камне для жертвоприношений. Она спит.
– Как – спит?
– Она спит уже многие века, уснула давным-давно. Я всегда видел ее лишь спящей целомудренным, мирным сном. Подобно Спящей красавице, Веледа ждет человека, которому назначено богами разбудить ее, и этот человек…
– Этот человек?..
– Ты, Ворский!
Ворский нахмурился. Что значит вся эта невероятная история? К чему клонит этот загадочный субъект?
Между тем Старый Друид продолжил:
– Тебе, кажется, это не по вкусу? Да брось ты, раз у тебя руки в крови, а за спиной тридцать гробов, значит только ты и имеешь право быть тем самым сказочным принцем. Уж больно ты скромен, дружок. Слушай, хочешь, я тебе скажу кое-что? Веледа невыразимо хороша, но другой, нечеловеческой красотой. Ну как, парень, ты уже воспарил духом? Отвечай!
Ворский колебался. Он чувствовал, что опасность сгущается вокруг него, словно волна, которая вздымается, чтобы потом с силой обрушиться вниз. Но старик не унимался.
– Еще одно слово, Ворский, – я говорю тихо, чтобы твои дружки не услышали. Когда ты завернул свою мать в саван, ты оставил у нее на указательном пальце, согласно ее воле, перстень, который она никогда не снимала, волшебный перстень с большой бирюзой, окруженной маленькими камешками бирюзы, оправленными в золото. Я не ошибаюсь?
– Нет, – потрясенно прошептал Ворский, – нет, но ведь я тогда был один, этого секрета не знает никто.
– Ворский, если этот перстень окажется на указательном пальце у Веледы, тогда ты поверишь? Ты поверишь, что твоя мать из мрака могилы поручила Веледе принять тебя и вручить тебе волшебный камень?
Но Ворский уже шел к постаменту. Он быстро поднялся по ступеням, и его голова оказалась над площадкой для жертвоприношений.
– Перстень! – покачнувшись, воскликнул он. – У нее на пальце перстень!
Между двумя столбами дольмена на жертвенном столе лежала жрица в длинном белоснежном одеянии. Она лежала несколько на боку, грудью и лицом в противоположную от Ворского сторону; наброшенная на лоб ткань скрывала волосы женщины. Ее прекрасные полуобнаженные руки свешивались со стола. На указательном пальце сиял перстень с бирюзой.
– Это действительно перстень твоей матери? – поинтересовался Старый Друид.
– Да, вне всякого сомнения.
Ворский поспешно пересек пространство, отделявшее его от женщины, и, низко склонившись, почти что став на колени, всматривался в камни на перстне.
– Все сходится. У одного камня отколот кусочек, другой наполовину скрыт под загнувшимся золотым листком.
– Можешь говорить громче, – заметил старик, – она не слышит и от твоего голоса не проснется. Лучше встань и легонько проведи рукой по ее лбу. Эта магическая ласка должна вывести ее из сна.
Ворский поднялся, однако прикоснуться к женщине не решался. Она внушала ему страх и непреодолимое почтение.
– Вы двое, не подходите, – приказал Старый Друид Отто и Конраду. – Когда Веледа откроет глаза, ее взгляду должен предстать лишь Ворский, ничто не должно отвлекать ее. Ну что, Ворский, боишься?
– Нет, не боюсь.
– Ну да, просто ты не в своей тарелке. Убивать легче, чем воскрешать, а? Ну же, не трусь! Отогни покрывало и прикоснись ко лбу. Божий Камень рядом. Действуй – и станешь властелином мира!
И Ворский, стоявший у самого жертвенного алтаря и возвышавшийся над жрицей, принялся действовать. Он медленно наклонился над недвижной фигурой. Белое покрывало мерно поднималось и опускалось от дыхания женщины. Нетвердою рукой Ворский откинул его, нагнулся и другой рукой прикоснулся к открытому лбу.
Но в этот миг рука его замерла и сам он застыл, словно человек, который чего-то не понимает и тщетно пытается понять.
– Ну что ты остолбенел, малыш? – воскликнул Друид. – Опять что-то помешало? Что-нибудь не так? Может, тебе помочь?
Ворский молчал. Он растерянно смотрел перед собой. Ошеломление и страх на лице у него постепенно переходили в дикий ужас. На лбу у него выступили капли пота. Казалось, его глазам открылось какое-то жуткое зрелище.
Старик расхохотался:
– О боже, видел бы ты себя сейчас! Только бы последняя жрица не открыла свои божественные очи и не взглянула на твою отвратительную рожу! Спите, Веледа. Спите своим чистым сном без сновидений.
Начиная приходить в ярость, Ворский забормотал нечто нечленораздельное. Ему внезапно открылась часть правды. На губах у него вертелось слово, но он отказывался его произнести, словно боясь таким образом вдохнуть жизнь в человека, который более не существовал, в эту мертвую женщину – да-да, мертвую, хотя она и дышала, она не могла не быть мертвой, поскольку он сам ее убил. В конце концов он против своей воли, испытывая невыразимую муку, прошептал:
– Вероника… Вероника…
– Ах, ты тоже находишь, что она похожа? – ехидствовал Старый Друид. – Что ж, может быть, ты и прав: какое-то семейное сходство. Да что там! Если бы ты своими руками не распял ту, другую, если бы своими ушами не слышал ее последний вздох, то готов был бы поклясться, что это – одна и та же женщина, что Вероника д’Эржемон жива и даже не ранена. Ни единой царапины, даже следов от веревки на руках – и тех нет. Ну посмотри же, Ворский: какое мирное лицо! Какое безмятежное спокойствие! Право слово, я начинаю думать, что ты ошибся и распял не ту женщину. Подумай-ка… Ну вот, ты уже на меня сердишься! О Тевт, приди мне на помощь! Пророк собирается меня сразить.
Искаженное лицо Ворского, должно быть, впервые выражало такие ненависть и гнев. Ведь Старый Друид не только целый час потешался над ним, как над малым ребенком, но и совершил нечто невероятное и внезапно сделался самым его опасным и неумолимым врагом. От этого человека нужно избавиться немедленно, тем более что возможность такая есть.
– Я пропал, пропал! – продолжал зубоскалить старик. – С каким соусом ты собираешься меня съесть? Людоед, да и только! На помощь! Убивают! О эти железные пальцы, что вопьются мне в глотку! Или ты воспользуешься кинжалом? А может, веревкой? Нет, это будет револьвер. Так мне нравится больше, как-то опрятнее. Ну вперед, Алексис! Из семи пуль две уже продырявили мой хитон номер один. Остается пять. Ну давай, Алексис!