Кто-то сидел на кровати. Вильсон схватился за револьвер.
— Не двигаться, Люпен, а то буду стрелять!
— Ишь ты, какой шустрый!
— Как, это вы, Шолмс? Вам что-то от меня понадобилось?
— Мне понадобились ваши глаза. Вставайте…
Он подвел его к окну.
— Смотрите… По ту сторону решетки…
— В парке?
— Да. Вы там ничего не заметили?
— Ничего.
— Неправда, вам что-то видно.
— Ах, да, действительно, какая-то тень, даже две.
— Ну вот, видите? У самой решетки. Глядите, задвигались. Не будем терять времени.
На ощупь, держась за перила, они по лестнице спустились в комнату, из которой был выход на крыльцо в сад. Сквозь стеклянную дверь было видно, что те два силуэта все еще там.
— Странное дело, — прошептал Шолмс, — похоже, в доме какой-то шум.
— В доме? Не может быть! Все спят.
— Все же прислушайтесь…
В этот момент со стороны решетки послышался слабый свист, и они увидели неясный свет, будто бы шедший из дома.
— Наверное, д'Имблевали зажгли у себя свечу, — пробормотал Шолмс. — Их комната как раз над нами.
— И слышали мы, конечно, тоже их, — добавил Вильсон. — Наверное, как и мы, наблюдают за решеткой.
Раздался второй, еще более слабый свист.
— Ничего не понимаю, ничего не понимаю, — раздраженно бормотал Шолмс.
— Я тоже, — сознался Вильсон.
Шолмс повернул в двери ключ, сбросил крючок и потихоньку начал приоткрывать створку.
И в третий раз свистнули, но теперь погромче и как-то по-другому. А над их головами в ту же минуту возник, усиливаясь, шум.
— Это не в спальне, а на галерее будуара, — прошипел Шолмс.
Он высунул было голову наружу, но в тот же миг отпрянул, выругавшись. Вильсон, в свою очередь, тоже выглянул. Совсем рядом с ними к галерее кто-то приставил лестницу.
— Ах, черт побери! — послышался голос Шолмса. — В будуаре кто-то есть! Их-то мы и слышали. Скорее, уберем лестницу.
Однако в этот самый момент какая-то фигура скользнула вниз, лестницу отставили, и человек, схватив ее под мышку, понесся к решетке, туда, где ждали его сообщники. Шолмс с Вильсоном, не раздумывая, кинулись следом. Они догнали грабителя в то время, как он уже приставлял лестницу к решетке. Оттуда внезапно прогремели два выстрела.
— Вы ранены? — крикнул Шолмс.
— Нет, — отвечал Вильсон и, обхватив беглеца, попытался его остановить. Однако тот, развернувшись, зажал Вильсона одной рукой, а другой нанес ему в грудь удар ножом. Вильсон с усилием выдохнул, зашатался и упал.
— Проклятие, — прорычал Шолмс, — если вы мне его убили, я тоже стану убивать!
Уложив Вильсона на лужайке, он бросился к лестнице. Но поздно… тот уже вскарабкался вверх и, соскочив на руки своих товарищей, убегал в кусты.
— Вильсон, Вильсон, ведь ничего серьезного, правда? Обычная царапина.
Двери особняка распахнулись. Первым выскочил господин д'Имблеваль, за ним — слуги со свечами.
— Что? Что такое? — вскричал барон. — Господин Вильсон ранен?
— Ничего особенного, простая царапина, — повторял Шолмс, успокаивая сам себя.
Но кровь текла ручьем, и лицо раненого побледнело.
Спустя двадцать минут врач констатировал, что острие ножа остановилось в четырех миллиметрах от сердца.
— В четырех миллиметрах от сердца? Этому Вильсону всегда везло, — позавидовал Шолмс.
— Повезло… повезло… — пробурчал доктор.
— А что вы думаете, да с его крепким телосложением он поправится…
— За шесть недель в постели плюс два месяца на выздоровление.
— Не больше?
— Ну, если только не будет осложнений.
— А почему это, черт возьми, у него должны быть осложнения?
Окончательно успокоившись, Шолмс отправился в будуар к барону. На этот раз таинственный гость оказался не слишком скромным. Без стеснения наложил он лапу на табакерку с бриллиантами, опаловое колье, да и вообще на все, что заслуживает внимания честного вора.
Окно так и осталось открытым, переплет прекрасно распилили, и следствие, проведенное на заре, установило, что лестницу брали с соседней стройки, а значит, пришли именно оттуда.
— Следовательно, — не без иронии заметил господин д'Имблеваль, — это точное повторение кражи еврейской лампы.
— Да, если согласиться с первой версией полицейских.
— А вы все еще с ней не согласны? Вторая кража так и не поколебала вашего мнения о первой?
— Напротив, утвердила его.
— Невероятно! У вас есть неоспоримые доказательства того, что сегодняшнее ночное нападение было совершено извне, и все же вы продолжаете настаивать на том, что еврейскую лампу стащил кто-то из нашего окружения?
— Кто-то, живущий в самом доме.
— Как же вы все это объясняете?
— Я ничего не объясняю, месье, просто констатирую два факта, имеющие между собой видимую связь. Рассматривая их по отдельности, я и пытаюсь выявить, что именно их объединяет.
Сила его убеждения была так велика, а действия основывались на столь логичных рассуждениях, что барон в конце концов решил не настаивать.
— Хорошо. Придется предупредить комиссара…
— Ни за что на свете! — живо возразил англичанин. — Ни за что! К этим людям я обращусь лишь тогда, когда это понадобится.
— Но ведь выстрелы…
— Неважно!
— А ваш друг?
— Мой друг всего лишь ранен. Потребуйте, чтобы доктор никому ни о чем не рассказывал. За все, что касается законности, я буду отвечать лично.
Следующие два дня протекли без всяких происшествий. Шолмс с великой тщательностью занимался своим делом, действуя более всего из самолюбия, уязвленного смелым нападением, совершенным прямо у него на глазах, несмотря на его присутствие, в то время как он не смог этому помешать. Англичанин неустанно обыскивал дом и сад, расспрашивал слуг и подолгу оставался в кухне и на конюшне. И хотя ему до сих пор не удалось обнаружить ни единой улики, проливающей свет на это дело, он не терял надежды.
«В конце концов найду что-нибудь, — думал он, — и именно здесь. Хорошо, что не приходится, как в истории с Белокурой дамой, действовать наугад и неведомыми путями идти к неизвестной цели. На этот раз я нахожусь на самом поле сражения. Враг перестал быть невидимым и неуловимым Люпеном, теперь это человек во плоти и крови, действующий в пределах этого особняка. Достаточно одной самой крошечной детали, и я за нее уцеплюсь».
Эта деталь, из которой он собирался делать выводы, да с такой потрясающей ловкостью, что дело о краже еврейской лампы и по сей день считается типичным, в котором с особой силой проявляется его гениальный ум полицейского, об этой детали он узнал совершенно случайно.
В конце третьего дня, зайдя в комнату, расположенную над будуаром, служившую классной комнатой девочек, он застал младшую из сестер, Анриетту. Та повсюду искала ножницы.
— Знаешь, — сказала девочка Шолмсу, — я хочу еще вырезать такие бумажки, как ты получил позавчера вечером.
— Позавчера вечером?
— Да, в конце ужина. Тебе принесли бумагу с такими наклеенными полосками… ну телеграмму… вот я и хочу сделать такую же.
Она вышла. Будь на его месте кто-нибудь другой, он подумал бы, что это просто детские забавы, и сам Шолмс вначале не придал словам ребенка особого значения, продолжая свой осмотр. Но вдруг, припомнив последнюю фразу Анриетты, он кинулся за ней и догнал девочку уже наверху.
— Так, значит, ты тоже наклеиваешь на бумагу полоски?
Гордая собой, Анриетта заявила:
— Да, вырезаю буквы и приклеиваю.
— А кто тебе показал, как это делается?
— Мадемуазель… моя гувернантка… я видела, как она сама клеила их. Вырезает из газет слова и приклеивает.
— Что потом с ними делает?
— Отсылает, как телеграммы, письма.
Живо заинтересовавшись признанием Анриетты, Херлок Шолмс вернулся в классную комнату, соображая, какие из этого можно бы сделать выводы.
На камине высилась стопка газет. Он развернул их и увидел, что кое-где действительно не хватает слов и целых строчек. Их кто-то аккуратно вырезал. Однако достаточно было прочитать предыдущие слова или следующие за ними строчки, чтобы убедиться, что вырезки были сделаны случайно, скорее всего, Анриеттой. Возможно, в стопке имелись и другие газеты, из которых буквы вырезала сама мадемуазель, но как их найти?
Машинально Херлок перелистал учебники, лежавшие на столе, и те, что стояли на книжных полках. Вдруг он вскрикнул от радости: в углу, под кучей старых тетрадей, валялся старый детский букварь, азбука с картинками, и на одной из страниц зияла пустота.
Он стал читать. В этом разделе шли названия дней недели: понедельник, вторник, среда… Слово «суббота» отсутствовало. А ведь еврейскую лампу украли именно в субботу ночью.
Херлок почувствовал, как у него на секунду сжалось сердце. Это было верным знаком того, что он добрался до сути всего дела. Он коснулся истины, почувствовал некую уверенность, а это ощущение никогда еще его не обманывало.
Разгоряченный, в надежде на успех, он принялся перелистывать букварь. И вскоре наткнулся на новый сюрприз.
Он раскрыл страницу с заглавными буквами. А внизу шел ряд цифр. Девять букв и три цифры были тщательно вырезаны.
Шолмс записал их в блокнот в том порядке, как они шли в букваре. Вот что у него получилось:
АВЕЙКОТЧЭ 237
— Вот черт! — пробормотал он. — Сразу и не разберешь.
Можно ли было, использовав все эти буквы, переставив их, составить одно, два или три полных слова?
Шолмс попытался сделать это, но тщетно.
Тогда он подумал, что единственное верное решение — то, что без конца писал он в блокноте карандашом, и в конечном итоге оно показалось ему бесспорным, потому что отвечало логике событий и к тому же прекрасно согласовывалось с известными обстоятельствами.
Поскольку на странице букваря каждая из букв алфавита воспроизводилась лишь один раз, логично было заключить, что буквы с этой страницы составляли неполные слова, которые затем дополнили, вырезав буквы с других страниц. Взяв такое рассуждение за основу, можно было воспроизвести слово следующим образом: