Вот двухэтажное белое здание с длинной вывеской наверху. На синем поле вывески - выпуклые золоченые буквы: «Гимназия». Вот растянувшийся на целый квартал и уже весь облетевший сквер. В светло-серых шинелях и синих фуражках с серебряными гербами по скверу снуют туда и сюда юркие гимназисты. А вот и чугунные ворота; там, в глубине двора, барский дом-вилла, а в нем засело второе отделение контрразведки, прославившееся своей особенной жестокостью. Кубышку обжигает дерзкая мысль:
- Давай-ка, доченька, «попрощаемся» с этими выродками!
Посредине сквера, прямо против чугунных ворот, он быстро расставил свою ширму и начал представление.
Тотчас же кукольников окружили гимназисты. Старшие слушают с деланной снисходительностью, малыши не мигая смотрят на кукол блестящими глазами и вспугивают галок взрывами рассыпчатого смеха. Подходят и взрослые и тоже слушают ухмыляясь. Но вот на ширме появляется Благоразумный. Петрушка отворачивается и хочет уйти.
- Куда же ты, Петр Иванович? - спрашивает Ляся.
- А ну его! - отвечает Петрушка. - Тошно смотреть, не то что разговаривать.
- А ты все-таки поговори: может, ума наберешься.
- От него-то? Как бы не так! С собакой ляжешь - с блохами встанешь. Ну уж ладно, поговорю… Изволите прогуливаться, барин? Наше вам почтенье в то воскресенье!
- Ты опять тут, балагур? - отвечает ворчливо Благоразумный. - Все в рассужденья пускаешься? Ты богу угоди, а сам думать погоди.
- Значит, нам жить в кротости, а нас палкой по кости? - язвительно спрашивает Петрушка.
- А хоть бы и так. Не твоего ума дело - рассуждать. Всяк сверчок знай свой шесток. Да работай поусердней - вот и сыт будешь.
- Мы и так стараемся, ваша милость, живем - не тужим, бар не хуже: они на охоту, мы - на работу; они - спать, а мы - опять; они выспятся да за чай, а мы - цепами качай…
- А ты потише, потише! Тише едешь - дальше будешь. Сильную руку богу судить.
- Вона! Собором и чёрта поборем!.. - задорно смеется Петрушка.
- Ну, ты это брось. Делай мирно: недоволен - подай в суд, там разберут.
- Уж это верно! Суд - что паутина; шмель проскочит, а муха увязнет.
- Что? Что? - грозно кричит Благоразумный. - Ну-ка, повтори!
- Могу и повторить, - охотно отвечает Петрушка и вытаскивает палку.
Среди малышей веселое оживление:
- Этого тоже побьет!
- Вот сейчас треснет!
И в контраст с их звонким щебетанием до Ляси доносится чей-то угрюмый голос:
- Та-ак!.. Еще одного ведут.
Взрослые, забыв о Петрушке, повернулись к мостовой. И только гимназисты, привыкшие к тому, что здесь целыми днями водят арестантов - то из тюрьмы в контрразведку, то из контрразведки в тюрьму, - с любопытством продолжали смотреть на ширму.
Как удручающе действовали всегда на Лясю эти картины! Бедные люди! За что их мучают? Вот и сейчас: два стражника, а посредине совсем молодой парнишка На дворе так холодно, так мокро, а он босой, без шапки, в одной ситцевой рубашке, да и та в прорехах, сквозь которые видно голое тело.
Все ближе стражники, все громче глухой стук их сапог о булыжную мостовую… Парнишка поднял голову и с любопытством глянул на ширму. Бедный, бедный паренек! Может, и жить тебе осталось два дня, а ты все еще тянешься к забаве, к каким-то куклам!..
Взгляд паренька оторвался от ширмы, скользнул по толпе и встретился глаза в глаза - со взглядом Ляси. И будто молния озарила память девушки…
- Боже мой! - шепнула она, роняя гармошку. Парень весь дернулся, как от электрического тока, и остановился, вытянув вперед худую шею.
- Чего стал!.. - крикнул конвойный и пхнул парня сапогом.
- Подожди, - сказал парень хрипло. - Прошу тебя, подожди минутку, будь человеком!
Второй конвойный повернул винтовку и молча толкнул парня прикладом в спину.
И, пока арестанта не подвели к чугунным воротам, он все рвался назад, а его все толкали прикладом.
«НЕ РОДИЛСЯ ЕЩЕ ТОТ КАТ…»
Пепс и Артемка, выехав ночью из Припекина, медленно продвигались на север. Приметная внешность Пепса вынуждала путников быть особенно осторожными. Деревни они объезжали стороной, днем прятались в балках, в лесных посадках. И все-таки им не удалось избежать встречи с гетманцами. Пять всадников в шапках и синих жупанах съехали по спуску в балочку и круто остановили лошадей.
- Шо ж воно такэ? - выпучил глаза передний.
- Мабуть, трубочист, - предположил другой.
- Арап, - догадался третий.
Обнажившись до пояса, Пепс чистил привязанную к дереву лошадь.
Артемка бросился навстречу всадникам. Надо было действовать решительно, ничем не обнаруживая страха.
- Это борец, добрые люди, чемпион мира, вроде нашего Ивана Поддубного. Покурить нема?
Всадники переглянулись и опять уставились на Пепса.
- Вин шо, усих боре? - спросил третий, мордастый, краснощекий и такой огромный, что под ним приседал конь на задние ноги.
- Всех подряд, ни один не устоит! - гордо ответил Артемка.
Здоровяк поморгал, потом медленно слез с коня, сбросил на землю шапку, жупан и широко расставил ноги:
- А ну, давай!
Пепс, улыбаясь, взял гетманца поперек туловища, приподнял и осторожно положил на землю.
- Ги-го-го-го!.. - заржали всадники.
- Хай ему бис! - отряхиваясь, поднялся посрамленный гетманец. - Такого ще не було, щоб менэ боров.
Гетманцы угостили путников махоркой и уехали. Осмелев, Пепс и Артемка больше уже не прятались. Они дерзнули даже заночевать в хуторе, на сеновале у кулака. Кулак, поняв из подслушанного разговора, что заезжие пробиваются к красным, а красные были близко, запер на болт дверь сарая. Пепс, конечно, дверь высадил, но к хутору уже мчался во весь опор конный отряд.
Вскочив на лошадей, Пепс и Артемка бросились со двора, и им наверняка удалось бы ускакать, если б под Артемкой не упала, споткнувшись, лошадь. Пепс бросился на помощь другу, но Артемка так яростно крикнул ему: «Беги!», что бедный негр только жалобно охнул и пустил лошадь во весь опор. Когда он с отрядом красногвардейцев вернулся в хутор, Артемки там уже не было.
Допрашивали Артемку в маленьком заштатном городишке Святодухове. На столе у следователя лежал кусок парчи, вынутый у Артемки из-за пазухи. Мог ли гетманец поверить, что парчу эту паренек купил на свои трудовые деньги еще шесть лет назад и с тех пор не расстается с нею в глупой своей мечте встретить опять девочку-канатоходца Лясю и сшить ей самые красивые на свете туфли!
- Ты шо, святый божий храм ограбыв? - спросил следователь.
Артемка не знал, как объяснить наличие у него парчи, но хорошо знал, что гетманцы и сами грабили все, что попадалось под руки. Надеясь поэтому на снисходительность, он сказал:
- Да, малость того…
- И попа убыв?
- Нет, зачем же!
- Брешешь, убыв. По морде бачу, шо убыв.
Артемка пожал плечами.
- Ну, а чого ж ты к красным драпав?
- Я боялся, что вы батогов всыпете, - сказал Артемка, будучи уверен, что за перебежку на советскую сторону по политическим причинам его тут же зарубят.
- Та мы ж таки и всыпымо… Эй, Мыкыта, стягай с его штаны!
Мыкита, жилистый мужик с редкими усами и редкими желтыми зубами, видимо, знал толк в деле больше своего начальника. Он сказал:
- Зараз. Треба ще потрусить.
Он снял с Артемки сапог и отодрал подошву. Между подошвой и стелькой лежали документы.
- Ось, бачите? Надягайте очки.
Следователь нацепил на красный бугристый нос пенсне в металлической оправе и принялся читать документы. Узнав, что перед ним делегат на Первый Всероссийский съезд социалистической молодежи, везущий письмо к самому наркому Луначарскому, он удивленно, поверх очков, оглядел пленника:
- Дывысь, яка птыця!
Артемка спокойно сказал:
- Это не мои сапоги. Я снял их с убитого партизана.
- За шо ж ты его убыв? - недоверчиво спросил следователь.
- За то, что он в сапогах, а я босой, - хитровато подмигнул Артемка.
- Бис тэбэ разбэрэ, - плюнул следователь. - Ты видкиля родом?
Артемка назвал свой родной город.
Следователь задумался. Пенсне съехало набок, на губах застыла блаженная улыбка.
- Ох, и рыбци ж там гарни! Божже ж мий, яки там гарни рыбци!.. Мыкыта, ты колы йидешь туды за кожею?
- На тий недили.
- Так визьмы, Мыкыта, с собою и цього хлопца, нехай воны сами там його повисять на шибельныци, а мени може за те хоть десять рыбцив с тобою прышлють…
И Артемку с протоколом допроса и парчой повезли в сторону, совсем противоположную той, куда он так стремился.
Мыките казаки не дали ни кожи, ни рыбцов, а Артемку посадили в тюрьму и там долгое время держали вместе с бандитами и профессиональными убийцами, так как Артемкино «дело» куда-то запропастилось. Потом оно всплыло в шестом участке государственной стражи, оттуда перешло в казачью контрразведку, из казачьей в первое отделение контрразведки Добровольческой армии, а из первого отделения его, по просьбе следователя Крупникова, передали во второе. И, по мере того как это дело переходило из одного места в другое, рос и сан «убитого» Артемкой духовного лица. Сначала оно было обыкновенным священником, потом стало благочинным, потом протоиереем и наконец епископом.
Во второе отделение дело пришло в таком виде: местный уроженец Артемий Загоруйко, по профессии сапожник, грамотный, семнадцати лет от роду, служил в Москве в Чека, оттуда был направлен в Киев, где поджег собор и топором зарубил епископа Иосифа. Завладев его ризой, он бежал в Донбасс и там на базарах и в трактирах, облаченный в епископскую ризу, совершал архиерейские богослужения, бесстыдно при этом сквернословя. За такие подвиги был своими почитателями избран делегатом на Первый Всероссийский съезд социалистической молодежи и послан в Москву, в театральную школу, для усовершенствования в способах маскировки при выполнении заданий Чека. Руководил всеми этими делами Артемия Загоруйки сам диавол, принявший образ трубочиста и всюду сопровождавший чекистского святотатца и убийцу. При задержании Загоруйки диавол ускакал на красной лошади в «Совдепию».