Он набрал полную грудь воздуха и поплыл к лодке. Но руки с каждым взмахом делались все тяжелее. Уже слышен шелест волны о борт лодки, уже видно протянутое ему кем-то весло… Нечеловеческим усилием Артемка бросил тело вперед и, не достигнув лодки, уронил голову. Страшная сила схватила его в свои объятия, наполнила уши набатным звоном, потянула вниз. «А ведь Ляся осталась одна…» - еще успел подумать он, и мрак потушил его сознание.
Перед рассветом молодой рыбак Ваня Калюжный вошел в хату, что стояла над самым обрывом в деревне Курочкиной, и сказал:
- Батя, там я хлопца какого-то вытащил. До самой лодки доплыл, а около лодки на дно пошел.
- Жив? - спросил старый рыбак.
- Вроде нет.
«СЕ ЛЯ ЛЮТТЕ ФИНАЛЕ…»
Рана Лунина оказалась неопасной. Уже на десятый день он мог выходить из дому, и только бледность лица напоминала о большой потере крови.
Как все переменилось за это время в городе! Здание градоначальника стояло с распахнутой парадной дверью и никем не охранялось. На крыльце дома окружного атамана еще торчал пулемет, но пулеметчика при нем уже не было, как не было в здании и самого атамана: сдав власть городской управе, он «отбыл в неизвестном направлении». По городу ходили с деревянными катушками солдаты и сматывали телефонные и телеграфные провода.
К растянувшемуся на целый квартал зданию технического училища подъехало несколько колымаг с ранеными. Казак с погонами хорунжего слез с лошади и, сказав: «Сгружайте покуда хоть сюда», распахнул дверь. На ступеньке мраморной лестницы стоял юнец в гимназической шинели и английской фуражке с широким верхом. Юнец сказал:
- Сюда нельзя. Это помещение заняли мы.
- Кто это «мы»? - сощурил глаза хорунжий.
- Отряд спасения России! - звонко выкрикнул юнец.
- А ну, выкидывайся! - грубо сказал хорунжий.
Юнец взъерепенился:
- Как вы смеете?.. Господа добровольцы, сюда!
По лестнице вниз сбежало еще десяток юнцов в таких же шинелях и фуражках. Они угрожающе застучали прикладами винтовок по мраморным ступеням.
Хорунжий поднял плеть и начал стегать гимназистов. «Спасители России» с визгом бросились врассыпную.
- Та-ак! - сказал Алеша. - Своя своих не познаша.
Отсюда он пошел на базарную площадь. Площадь опустела. Лишь кое-где сидели торговки с пирогами и солеными огурцами. Да и те свою снедь уже не продавали, а обменивали на всякое барахло: кто его знает, какие деньги будут завтра в ходу!
Одноногий все еще стоял на своем обычном месте, но и он уже никого больше не называл ни джентльменами, ни господами и не оповещал о поездке в Ростов на операцию. Взамен этого он насвистывал что-то веселенькое и поглядывал по сторонам с видом полной независимости.
К нему подошел стражник.
- Давай, - сказал он.
- Чего это? - «не понял» одноногий.
- «Чего», «чего»! Не знаешь, что ли? Давай половину. Да скорей, мне некогда.
- Далече ли собрался? - спросил одноногий.
- А кто его знает. Куда судьба кинет.
- Сейчас дам, - сказал одноногий.
Он нагнулся, развязал ремешки на ноге и, подняв свою деревяшку, стукнул ею стражника по голове. Стражник крякнул и свалился. Одноногий неожиданно оказавшийся двуногим, вынул у него из кармана наган и ровным шагом пошел с базара. Деревянную же ногу свою оставил около стражника - видимо, на память ему.
Лунин прошел с базарной площади на привокзальную. Вся она была забита военными. Они сидели на сундучках, на чемоданах, на вещевых мешках, понурые, молчаливые. Ждали погрузки, но машинисты и кочегары где-то прятались, и поезда вести было некому.
Обойдя площадь, Лунин через товарный двор проник на перрон. Там тоже было полно военных. Около одной теплушки столпились казаки. Они что-то выкрикивали, размахивали руками. Лунин подошел ближе. В теплушке трясли головами в фуражках с огромным верхом английские инструкторы.
- Вытряхивайтесь! - кричали казаки, хватая инструкторов то за краги, то за полы шинелей. - Вытряхивайтесь к чертовой бабушке!
- Оф уид ю, кэсекс, бандитти! Уи шел тэл дэ Дженерал Дэныкин! - пучили инструкторы глаза.
Казаки английского языка не знали, но отвечали впопад:
- Сами вы всемирные бандиты! Плевали мы на вас и вашего Деникина!
Издалека донесся и прокатился пушечный выстрел.
Увидев, что к составу наконец подходит паровоз, казаки вскочили в теплушку и пинками вышибли «союзников» на перрон.
Поезд, набитый до отказа, дрогнул и медленно стал отходить. Но едва он скрылся за поворотом, как раздался страшной силы грохот: это подпольщики «отсалютовали» белогвардейщине взрывом путей.
К полудню привокзальная площадь опустела. Части, опасаясь оказаться в мешке, в панике бежали из города.
А немного спустя на главной улице показался разведчик. На груди у него алел пышный бант, в гриве лошади развевались разноцветные ленты. И было во всем его облике - в небрежной и в то же время настороженной посадке корпуса, в розовощеком, круглом лице с белыми крупными зубами, в смушковой, чуть набекрень шапке - столько праздничного, задорного, молодого, что, казалось, в город въехал не разведчик, а отбившийся от свадебного кортежа веселый дружка.
Он попридержал лошадь и, подмигнув, спросил:
- Нема?
- Нема-а! - радостно ответили ему высыпавшие на улицу люди.
- Смылись?
- Смы-ылись!..
Разведчик повернул лошадь и галопом поскакал обратно.
- Ляся, Ляся!.. - кричал Лунин, вбегая во флигелек старой учительницы. - Уже всё!.. Выходите! Выходите!..
Ляся кинулась одевать еще не окрепшего от всего пережитого Кубышку.
- Вот так, вот так, - кутала она шею старика шарфом. - На дворе такой морозище.
- И я, и я с вами… - говорила учительница, не попадая в рукав шубы дрожащей рукой.
И только распахнули дверь, как в уши полились призывные звуки военного оркестра. Учительница, жившая несколько лет в Париже, так вся и выпрямилась.
Это есть наш последний
И решительный бой,
С Интернационалом
Воспрянет род людской…
запела она дрожащим голосом под музыку.
Люди стояли стеной по обе стороны улицы. А посредине со звонким цокотом копыт в город вливались части Конной армии.
- Боже мой, боже мой, как же они переменились! - качала старушка головой, сравнивая проходящие эскадроны с теми отрядами красногвардейцев, которые покинули город полтора года назад. - Да ведь это настоящая армия! Настоящая!
А красноармейцы все ехали да ехали мимо в своих краснозвездных, похожих на шлемы древних русских воинов буденовках, и впереди каждого подразделения, кося глазами на радостный народ, отлично вычищенный конь гордо нес на себе крепкого, с заиндевелыми усами командира.
- Что с тобой, доченька? - спросил Кубышка, заметив, что Ляся вдруг вытянулась на носках и застыла в тревожном напряжении.
- Там… кто это, папка?.. Смотри, смотри!..
К ним приближался новый эскадрон. На большой лошади, сильно выделяясь богатырским сложением, ехал всадник с черным лицом.
Ляся пронзительно крикнула и бросилась ему навстречу.
Всадник вздрогнул, всмотрелся, и вдруг лицо его осветилось.
- Ляся!.. - у сказал он и протянул подбежавшей девушке руку.
Скачок - и Ляся оказалась на лошади.
- Мой маленький Ляся… Мой маленький Ляся… - говорил всадник, гладя большой черной рукой щеку девушки.
И по взволнованным лицам черного воина и тоненькой бледной девушки все догадались, что люди эти - старые друзья и встретились они после долгих лет разлуки.
НАРОДНЫЙ КОМИССАР
В театре шел митинг. Объезжая вновь освобожденные районы, в город прибыла правительственная комиссия. В ее состав входил и народный комиссар просвещения Луначарский. Он стоял на трибуне, покручивая бородку, поблескивал пенсне и баском говорил:
- И вот заехал к вам, товарищи, чтобы спросить - может быть, хоть вы знаете, где прописал свой паспорт Деникин…
От дружного хохота заполнивших зал рабочих и красноармейцев звенят хрусталики на люстрах.
- …Запросили мы по телеграфу Ллойд-Джорджа, английского премьера, а он от злобы и дар речи потерял. Вот полезет сейчас за пазуху, вытащит оттуда гром и молний и кинет их в нас, бедных…
Когда Луначарский опять сел за стол, Герасим, председательствовавший на митинге, наклонился к его уху и тихо сказал:
- Хочу вас, Анатолий Васильевич, просить об одной девушке… То есть, как говорится, всей организацией челом бьем. Разрешите зайти с ней в вагон к вам.
- Ну что ж, заходите, товарищ Герасим. Я ведь здесь еще дня три пробуду. А вас я тоже хочу спросить: вы не знаете, как зовут вот того негра в красноармейской форме? Видите, в ложе сидит?
- Знаю и даже беседовал с ним, Чемберс Пепс его зовут.
- А, так это и есть Чемберс Пепс! То-то он опускает глаза каждый раз, как я на него посмотрю.
- А что, Анатолий Васильевич, провинился он в чем перед вами?
- Провинился. Захватите и его, когда пойдете ко мне.
…Вагон наркома стоял на запасном пути. Перегородки нескольких купе были разобраны - получился настоящий кабинет, с письменным столом, с телефоном, с пишущей машинкой. Луначарский только что кончил диктовать машинистке какой-то приказ, когда вошел Герасим, а с ним Ляся и Пепс.
- Садитесь, товарищи, - пригласил нарком. Все сели, но Пепс продолжал стоять навытяжку.
- Садитесь, товарищ Пепс, - повторил Луначарский.
Пепс сел, но тотчас опять поднялся и опустил руки по швам. Он не мог представить, как можно сидеть военному человеку в присутствии народного комиссара.
- Чего же эта девушка хочет? - спросил Луначарский.
- Она вам сама скажет, Анатолий Васильевич… - ответил Герасим. - Ляся, говорите, не бойтесь.
- Я… я хочу танцевать Машу… в «Щелкунчике»… - зардевшись от смущения, пролепетала девушка.
- Вот как! - улыбнулся нарком. - А способности такие у вас есть?
Опустив голову, Ляся молчала.