Художник не стремился играть заметные роли в кипении общественных страстей, а личные облек в художественную форму. Ему всегда нужна опора, основа своего собственного мира. Он желает идеализировать окружение, быть вовлеченным в среду адептов разного рода, будь то светская компания любителей философии, круг воздыхателей первой красавицы города или же клан религиозных последователей.
Молодому Сандро пришлась по нраву придворная суета и образ жизни первых лиц Флоренции – Лоренцо и Джулиано Медичи. Он даже выучил греческий, чтобы быть своим в просвещенном обществе. В учителях недостатка не было, ведь после падения Константинополя во Флоренции было много беженцев-греков. А еще молодой мастер примкнул к «неоплатоникам»: Медичи финансировали так называемую Платоновскую академию, в рамках собраний которой философы, поэты, художники, люди знатные и просвещенные вели диспуты о синтезе античной мудрости и христианских основ.
В идеи яростного поборника истинной веры Савонаролы, отрицавшего мирские блага и воевавшего с излишествами, художник тоже верил со всем пылом. По легенде, художник даже бросал свои картины в костер, когда горожане предавали огню «предметы роскоши». Вряд ли это так, однако и он, и его брат были среди «плакс» – так называли сторонников монаха-доминиканца. А после казни Савонароллы Боттичелли, пишут, сломался – картины тому свидетельство.
Сандро при Медичи – не просто художник. Он еще и мастер-декоратор: Боттичелли с головой окунается в организацию праздников, торжеств – событий, которые будоражили всю Флоренцию. И этому художнику, похоже, вовсе не нужна жена. У него уже есть идеал, объект для поклонения. Все восхищаются Симонеттой, юной супругой Веспуччи, брата путешественника, чьим именем назовут Америку. Боттичелли – пленник ее сияющего образа, но не ее самой. И дело не только в том, что Симонетта считается возлюбленной блистательного Джулиано Медичи. Как бы все повернулось, будь эта обаятельная красавица свободной – добивался бы Боттичелли склонности реальной женщины?
После смерти 23-летней Симонетты от чахотки художник ни с кем не связал свою судьбу. В его мастерской бывали натурщицы, но если Рафаэль с легкостью переводил таковых в ранг возлюбленных, то в связи с именем Боттичелли никто не упоминает ничего подобного. Боялся ли он плотских отношений, был ли ревностным католиком, верным лишь Деве Марии, испытывал ли влечение к слабому полу вообще? Имеется лишь один, не вполне очевидный ответ: изображения типажа Симонетты встречаются на многих работах Сандро Боттичелли.
Пир духа на картинах Боттичелли хорошо оплачивался, и мастер никогда не отказывался нарисовать Мадонну. «Золотой середины» заработка в виде знаменитых флоринов, которые чеканили во Флоренции из желтого драгметалла и которые котировались в Европе, как сегодня доллары и евро, художник достиг уже к открытию собственной мастерской в 1470 году. С ним работают ученики-подмастерья, а значит – есть клиентура.
Полученные деньги тратятся легко, но как иначе в высоком обществе, где царит дух Козимо ди Медичи с его знаменитым: «Умение тратить деньги еще важнее, чем умение их зарабатывать…» Расходы на светский образ жизни велики, но мотовство себя окупает. Идут заказы не только от богатых горожан, но и от представителей клана Медичи и высшего круга флорентийской знати. Наконец, от самого папы римского. Вазари пишет: «И вот как во Флоренции, так и за ее пределами Сандро настолько прославился, что когда папа Сикст IV приказал соорудить капеллу в римском дворце, то, желая ее расписать, распорядился, чтобы он стал во главе этой работы». На счету самого Боттичелли – три фрески Сикстинской капеллы и щедрое вознаграждение.
Согласно флорентийским документам, за работу «Благовещение» (1490) для капеллы Гварди в церкви Санта-Мария Маддалена (ныне картина находится в галерее Уффици) Боттичелли заплатили 30 дукатов – венецианских аналогов золотых флоринов. Это хорошие деньги: за три флорина можно было купить свинью, заказать художнику небольшой сюжет на религиозную тему (плюс расходы на золотую краску), а участок в шесть «соток» в городских окрестностях стоил 24–30 флоринов. Что касается себестоимости работ – Боттичелли для своих Мадонн труда, золота и краски из лазурита по флорину за унцию не жалел. Истинный художник!
Взлет и падение Флоренции, словно в зеркале, отразились на судьбе Боттичелли, и монах-аскет Савонарола богатства ему не прибавил. Мастер, согласно Вазари, «…сделался как бы одним из приверженцев его секты; это было причиною того, что он оставил живопись и, не имея средств к существованию, впал в величайшее разорение. Упорствуя в этом направлении, он сделался (как их тогда называли) «плаксою» и отбился от работы. Так, в конце концов, он дожил до старости и был до такой степени беден, что, вероятно, умер бы с голоду, если бы, пока он еще был в живых, его не поддерживал Лоренцо де Медичи, для которого он, помимо многого другого, достаточно поработал при постройке госпиталя в Вольтерре, а вслед за Лоренцо и многие поклонники его дарования».
Тем не менее Савонарола появился во Флоренции в 1490 году, а в 1494 году 49-летний Сандро вместе с братом Симоне стал владельцем имения с виллой за 156 больших флоринов (большой, «длинный» флорин – еще более весомая золотая флорентийская единица). Через четыре года доход от него, по записи в кадастре, составил 157 больших флоринов. Так что нищий и одинокий финал жизни Боттичелли, даже при отсутствии крупных выгодных заказов – скорее всего, преувеличение. Ведь дом, где живут племянники с семьями – и его дом.
В то время как иные мастера колесили по Европе в поисках богатых покровителей и клиентов, следовали географии заказов на картины и фрески для дворцов и соборов, домосед Боттичелли лишь дважды в своей жизни надолго покидал Флоренцию. Сначала для обучения у Филиппо Липпи, мастерская которого из-за крупного заказа – фресок для собора, – находилась в Прато, что в 20 км от Флоренции.
Потом учитель, встревоженный политической обстановкой после смерти Козимо Медичи, решил покинуть Флоренцию и звал своего лучшего и любимого ученика с собой в Сполето. Однако Сандро остался. Конечно, его прельщали наметившиеся перспективы при дворе наследников Медичи, но нежелание резко менять привычный уклад тоже играло свою роль.
Вторая «уважительная причина» покинуть город представилась в 1481 году: это была «рабочая командировка», поездка в Рим для создания фресок Сикстинской капеллы. Пробыв там чуть больше года, Сандро Боттичелли примерно с 1482 года и до конца своих дней в 1510 году жил в родной Флоренции. Его похоронили в церкви Оньиссанти, находящейся неподалеку от дома, в котором Сандро жил ребенком. В семейной капелле Веспуччи в той же церкви покоится и Симонетта.
Альбрехт Дюрер: человек-эпоха
Дюрер для Германии – как и Гёте – «наше все». Эпоху Возрождения в Германии предпочитают звать «эпохой Дюрера», а с 1815 года там постановили ежегодно праздновать «День Дюрера». Характер и биография Альбрехта Дюрера – парадоксальное, на первый взгляд, соединение бюргерской практичности с философской отрешенностью, творческой гениальности с житейской щепетильностью. По-видимому, это сочетание и делает выдающегося художника национальным символом и культурным героем.
В автобиографии (кстати, этот жанр Дюрер освоил среди немецких живописцев первым) художник сообщает: «Альбрехт Дюрер родился в королевстве Венгрия, неподалеку от маленького городка Юла, в близлежащей деревеньке под названием Эйтас, и его род кормился разведением быков и лошадей». Это он не о себе – о своем отце и полном тезке, почтенном нюрнбергском ювелире Альбрехте Дюрере Старшем.
Стало быть, крупнейший немецкий художник Альбрехт Дюрер всех времен был венгром? Да и что такого, величайший русский поэт был эфиоп, «арап», «а как писал, как писал»! Здоровый социум понимает, что культуре полезны прививки чуждой крови. Но когда общество заболевает нацизмом, сама мысль об этом становится ему невыносима. По странному совпадению, нацизм в Германии оформился как раз там, где 500 лет назад родился живописец, – в Нюрнберге. С целью доказать, что столп немецкой нации Альбрехт Дюрер был никакой не венгр, а чистокровный ариец, нацисты даже производили эксгумацию останков его отца, чтобы установить соответствие параметров черепа арийскому стандарту.
И до сих пор в вопросе о происхождении художника нет единства. Одни документально доказывают: безусловно, венгр. Другие продолжают утверждать – нет, из немецких колонистов, перекочевавших в Венгрию в незапамятные времена монгольских нашествий.
Ну, а его фамилия – чем не аргумент? Ведь гортанное «Дюрер» звучит так по-немецки. Верно, да только эта фамилия – результат креатива отца Дюрера, лингвистическая шутка и одновременно творческий псевдоним. Он происходит от названия их венгерской родины, деревни Эйтас или Айтас. Ajtos по-венгерски значит «дверь». А по-немецки «дверь» – die Tür. Переиначенная на немецкий лад фамилия сначала звучала как Türer, позже под влиянием местного произношения превратившись в Dürer.
И на фамильном гербе Дюреры обязательно изображали широко раскрытые двери. Так что чрезвычайно набожный художник с полным основанием мог повторить о себе слова Иисуса Христа из 10-й главы Евангелия от Иоанна: «Аз есмь дверь». А если наш каламбур покажется читателю неуместным, напомним: на самом известном из автопортретов выдающийся мастер изобразил себя в образе Спасителя, так что сразу и не сообразишь – это Христос глядит на нас в упор или писаный красавец художник? Современному зрителю подобная дерзость представляется кощунственной, но средневековому так не казалось. Уподобляться Христу – это ведь главное устремление любого христианина, а уж Альбрехт Дюрер был и богобоязнен, и добродетелен просто на редкость. Один из современников писал о мастере: «За всю его жизнь не известно ни одного поступка, который бы заслуживал порицания или хотя бы снисхождения. Он был безупречен вполне».