Рембрандт и не думал отпираться. Он подает встречный иск за клевету, доказывая, что ван Лоо опорочили его и Саскию и теперь должны им 64 гульдена за моральный ущерб. Сумма вполне символическая и даже смешная, но Рембрандт и не утверждал, что он не тратит деньги на эту целиком захватившую его душу страсть – коллекционирование. Он утверждал, что может себе это позволить!
Иными словами, они с Саскией достаточно богаты, чтобы фрисландские непонятно кто, «седьмая вода на киселе», могли вот так вот запросто обвинить их в мотовстве. Представитель Рембрандта настаивал в суде: «Без всякой похвальбы, он и его жена владеют безмерным и неистощимым богатством, за что не устают благодарить Всемогущего Господа!» Рембрандт с автопортрета с Саскией на коленях, поднимая бокал повыше, словно вторит своему адвокату: «Аминь!»
Конечно, Рембрандт рассчитывал не только на наследство Саскии. Ему очень везло: он быстро стал популярен в среде состоятельного амстердамского бюргерства, его гонорары и востребованность росли. Приток учеников не иссякал. О нем вскоре проведала гаагская знать – Гаага в те годы была столицей Республики Соединенных провинций. Заказы пошли и оттуда. А штатгальтер (что-то вроде президента Голландии, после революции более не управляемой королем) заказал Рембрандту три больших композиции на новозаветные темы, за которые Рембрандт, нисколько не смущаясь (он ведь уже был автором нашумевшей «Анатомии доктора Тульпа»!) запросил для начала 1200 гульденов.
Прошло всего каких-то полгода после судебного разбирательства с родственниками Саскии, когда Рембрандт решился на рискованную сделку с недвижимостью. За 13 тысяч гульденов, сумму, которая была для него и Саскии все же неподъемно велика, он покупает знаменитый впоследствии «дом на Брестрат» – элегантный особняк в богатом квартале.
Нужной суммой Рембрандт не обладал, но ему удалось оформить нечто вроде ипотеки. В те времена художник был в зените популярности, кредитовали его довольно охотно. Именно сюда, в этот высокий дом с узким фасадом, отделанный камнем в классическом вкусе, художник будет приносить свои «сокровища» – все те предметы, за которыми он с азартом охотился на аукционах и которые со временем составят впечатляющую коллекцию редкостей и предметов искусства.
В доме на Брестрат пройдет почти два десятка лет жизни Рембрандта, он срастется и сроднится со своим новым жилищем, оформит и обставит его по своему вкусу, заполнит разнообразнейшими предметами, которые станут для него и его учеников своеобразной – и весьма полной! – энциклопедией мировой истории и искусства. Этот дом и имя Рембрандта останутся навеки неразрывно связанными – теперь здесь его музей.
Первенец Рембрандта, названный в честь отца Саскии Ромбертусом, проживет всего два месяца, погубленный опустошительной амстердамской чумой, а к 1640 году в церкви Зюйдеркерк неподалеку от их дома будет уже три принадлежащих семье небольших надгробия. Вслед за Ромбертусом умрут еще две их маленьких дочки – обеих в честь матери Рембрандта будут звать Корнелиями (Нельтген). Рембрандт словно заглаживал вину перед матерью за то, что не взял у нее благословения.
В начале 1640-х Саския опять ждет ребенка, однако и муж, и ее родственники догадываются, что она обречена – у Саскии чахотка. В согласии и любви Рембрандт и Саския нянчат полугодовалого золотоволосого Титуса, и точно так же вместе, в полном взаимопонимании в один из дней составляют завещание Саскии. Ее наследство достанется Титусу и Рембрандту, однако в случае если Рембрандт надумает жениться повторно, права на распоряжение наследством перейдут к родственникам Саскии. Рембрандту не приходит в голову возражать: все справедливо.
В 1640 году в возрасте 29 лет Саския отошла в вечность. Хоронить ее рядом с детьми в Зюйдеркерк Рембрандт не стал – тело жены он отвез в Аудекерк. Там в ризнице они когда-то заключили союз и там до сих пор трудился свояк Рембрандта – Корнелиус Сильвий. Что ж, пусть его благочестивые молитвы облегчат ее участь хотя бы на том свете – раз уж не сумели на этом.
Единственным теоретическим постулатом, с которым не терпевший теоретизирования Рембрандт безоговорочно соглашался, было во всем следовать природе. Но чтобы следовать, необходимо знать. А чтобы знать – смотреть и изучать. Вероятно, поэтому в его коллекции, помимо артефактов, связанных с войной, наукой или искусством, имелись и природные объекты.
В описи имущества, составленной при конфискации, значилось большое количество раковин, морских растений и кораллов, а еще «лев и бык, моделированные с натуры» и почему-то несколько стеблей тростника, рога оленя, шкуры льва и львицы, «47 образцов животных морских и земноводных».
С любовью Рембрандта к экзотическим животным связана забавная история, о которой рассказывает Арнольд Хоубракен: «Вспоминаю пример его своеволия. Однажды он работал над большим портретом, на котором написал заказчика, его жену и детей. Когда портрет был наполовину готов, случайно околела его обезьяна. Не найдя под рукой другого полотна, он написал ее на этом же портрете. Понятно, что заказчики не могли примириться с присутствием рядом с ними на портрете отвратительной дохлой обезьяны, но Рембрандт так любил животное, что готов был скорее оставить у себя недоконченную вещь, чем в угоду заказчикам замазать обезьяну. Этак картина долгое время служила стеной, разделяющей мастерские учеников».
Метода Рембрандта-педагога существенно отличалась от стиля преподавания, принятого, например, в мастерской его старшего коллеги Рубенса. В мастерской Рембрандта ученик изначально не являлся «подчиненным» мэтра. Он скорее участвовал в художественной дискуссии, инициированной хозяином мастерской, чем выполнял «технические» работы в поставленном на поток производстве. Рембрандт предлагал ученикам сюжеты – иногда те, что интересовали его самого, иногда совершенно новые, такие, для которых не было установившегося изобразительного канона, и ученик должен был самостоятельно разрабатывать тему, придумывать композицию, вводить небанальные детали или новых персонажей.
Рембрандт прекрасно понимал, что поставленные им задачи – сложны. И потому следовал правилу никогда не принимать начинающих. Обычно в мастерской Рембрандта оказывались юноши от 14 до 20 лет, которые уже успели получить начальную подготовку как живописцы и рисовальщики. Дополнительным критерием отсева случайных людей была весьма высокая плата за обучение – сто гульденов в год. Не очень доброжелательно настроенные к Рембрандту мемуаристы и через много лет будут подсчитывать «барыши» художника и выставлять его ворчливым скрягой, «чудаком, который всех презирал», и рассказывать, как ученики подшучивали, рисуя на полу монетки, неотличимые от настоящих, за которыми, кряхтя, наклонялся скаред Рембрандт.
Впрочем, как бы ни была демократична мастерская Рембрандта в сравнении с мастерской его более успешного коллеги Рубенса, трудно отрицать очевидное: из мастерской последнего вышел Антонис ван Дейк – у Рембрандта таких значительных последователей не нашлось.
О существовании Гертье Диркс и о том, что ожидало ее в отношениях с Рембрандтом, многие из тех, кто восхищен гением художника, предпочли бы забыть. Но она неопровержимо существовала в жизни Рембрандта – и никуда от этого факта не деться.
Когда умерла Саския, Титусу было девять месяцев. Его отец, хотя и боготворил малыша, все же не мог уделять ему достаточно внимания, проводя львиную долю времени в мастерской. Ребенку было срочно необходимо внимание – так в доме Рембрандта появилась молодая вдова трубача по имени Гертье Диркс. И очень скоро няня всецело завладела вниманием не только девятимесячного мальчика, но и его отца. Гертье разделила с Рембрандтом постель, художник кругом появлялся с ней и, казалось, не собирался скрывать от людских глаз эту греховную связь, свое эротическое утешение. Он даже подарил ей некоторые украшения Саскии!
Трудно сказать, что это было – любовная горячка, закрывающая глаза на неэтичность подобных подарков, или же прагматичное желание таким образом избавиться от памяти умершей жены, продолжающей ранить и причинять боль, но Рембрандту еще не раз предстоит об этом своем поступке пожалеть.
Спустя несколько лет после начала романа с Рембрандтом Гертье явилась к нотариусу – заверить свое завещание. В нем женщина указывала, что все драгоценности, подаренные ей Рембрандтом, и свой портрет, который он написал, после ее смерти должны перейти в собственность Титуса.
Но к концу 1640-х годов в доме Рембранда появилась юная экономка Хендрикье Стоффельс, и художник, изрядно охладевший к Гертье, перенаправил все свое внимание на 23-летнюю прелестницу.
Рембрандт собирался расстаться с Гертье мирно, предложив ей ежегодное содержание в 160 гульденов (все подкреплялось официальным договором), и она поначалу даже согласилась. Но, съехав от Рембрандта и оказавшись в пугающем одиночестве, уязвленная обидой женщина передумает. Сначала она назло любовнику отправится закладывать драгоценности Саскии, а потом и вовсе подаст на художника в суд.
В суде Гертье заявляла, что художник «во всеуслышание обещал жениться на ней и подарил кольцо и что, более того, он неоднократно спал с нею, и потому она настаивает, чтобы ответчик либо женился на ней, либо назначил ей денежное содержание». Но ведь Гертье же подписывала бумаги, где соглашалась на содержание в 160 гульденов? Нет, теперь она хочет большего! Суд постановил увеличить ее содержание до 200 гульденов. Этого тоже оказалось недостаточно.
И тогда Рембрандт, чьей репутации был нанесен серьезный ущерб, задумал недоброе. Подговорив свидетелей, он сумел доказать недееспособность Гертье Диркс (она якобы повредилась в уме и к тому же ударилась в распутство) и упек ее в «исправительный дом для женщин» – были в Голландии и такие заведения. Там в атмосфере аскетичной суровости (чтобы не сказать жестокости) блу