Через два года отец скоропостижно скончался, а Артемизия вернулась в Неаполь. Ее последнее десятилетие полно лишений и непрестанной работы. О том, что Артемизия не имела признания, которого заслуживала, говорит простой факт: дата и причина ее смерти неизвестны. Предполается, что она погибла во время эпидемии чумы в 1653 году, но это неточно. Ее настоящая слава пришла к ней в ХХ веке. Сейчас именем Артемизии Джентилески называют феминистские организации и женские отели, о ней пишут романы и снимают кино. Артемизия вдохновляет женщин не только своим творчеством, но и самой своей жизнью.
Рококо: глянец XVIII столетия
Рококо называют самым легкомысленным и бездумным из всех стилей в искусстве. Почему тогда рококо столь значимо для русской изобразительной культуры? Почему определение от слова «рококо» звучит для нашего уха так экзотически – «рокайльный»? Наконец, почему рококо – это прямой и непосредственный предок современной глянцевой культуры?
Появление стиля рококо связано с «концом прекрасной эпохи» – эпохи Людовика XIV. Но было бы неправильным отождествить все XVIII столетие только со стилем рококо. Этот век многообразен, как никакой другой из предшествующих. Видоизменяясь, в искусстве продолжают существовать страстное барокко и строгий классицизм. Зарождается сентиментализм. Прогрессивная критика в лице Дени Дидро даже пытается угадать зачатки реализма.
И все-таки именно галантное, капризное, вычурное рококо становится для XVIII века знаковым. Недаром это «столетие париков, карет, менуэтов, треуголок» еще называют «галантный век». Галантному веку – галантное искусство.
С уходом со сцены Луи XIV уходят из моды грандиозная пышность придворных празднеств в стиле барокко. Да и вообще – все величественное и все торжественное больше не комильфо.
Регент Филипп Орлеанский, а затем и король Людовик XV предпочитают образ жизни несколько более камерный, но зато и более комфортный. Он сосредоточен не в широком кругу придворных, а в близком, почти интимном кругу друзей-единомышленников.
Философия рококо – неоэпикурейство. Только наслаждение составляет суть человеческой жизни. Идеальное времяпровождение – беззаботный флирт на лоне природы. Любовь и праздник становятся синонимами рококо.
Из парадных залов искусство плавно перемещается в будуар. Интерьеры рококо – уютные и комфортные. Именно во времена рококо появляются изысканные кушетки с мягкими спинками и кресла «кабриоль» с витыми ножками, обеспечивающие комфорт телу, шелковые шпалеры на стенах и небольшие изящные статуэтки, доставляющие наслаждение глазу.
Каприз и прихоть – «альфа и омега» рококо. Это касается как общего настроения, так и самих форм искусства. Импровизация заменяет дисциплину. Причудливая асимметрия побеждает классические равновесие и ясность.
Говорят, этой картиной, написанной 37-летним художником перед смертью, Антуан Ватто напророчил будущее рококо. В «Лавке Жерсена» уже заключены все колористические возможности этого стиля: никаких контрастов, но взамен – богатейшая и тонкая пастельная палитра с тончайшими цветовыми переходами.
В середине июля 1721 года в одном из домов парижского предместья Ножан-сюр-Марн умирал 36-летний чахоточный. Он лежал на постели в загородном доме некоего господина Лефевра, темной личности, известной в кругах парижской знати как «устроитель маленьких удовольствий короля». Общие друзья привезли больного накануне ночью, и прожженный Лефевр с ходу сообразил: не жилец! На бледном, с прозеленью, лице горел характерный, неестественно– яркий румянец. «Как будто театральный грим!» – невольно подумал Лефевр, припоминая Коломбин, Меццетенов и Пьеро с картин своего постояльца, известных всему Парижу.
Между приступами изматывающего туберкулезного кашля друзья умолили умирающего причаститься. Деревенский священник поднес к его губам распятие. «Уберите! – истерично закричал Антуан Ватто (это был именно он). – Ваше распятие причиняет мне боль! Как можно так плоско и грубо изображать Господа!..»
Нервный, неуживчивый, временами веселый, но все-таки странный – таким Париж запомнил Антуана Ватто. Удивительно, что этот сумасброд и мизантроп имел так много влиятельных друзей, а его картины носили подчеркнуто легкий и праздно-изящный характер. Чтобы определить их невиданный доселе жанр, пришлось даже изобрести специальное название – «галантные празднества». Но оценить в полной мере новаторство Антуана Ватто как художника смогут только потомки. Его гением будут буквально грезить романтики и символисты, Шарль Бодлер и Поль Верлен. А Марсель Пруст скажет, что Ватто и Ла Тур сделали для славы Франции больше, чем все революционеры взятые вместе.
Каким-то чудом наброски 20-летнего Ватто попали в руки знаменитого французского декоратора Клода Жилло. Они были так не похожи на мазню ремесленников с моста Нотр-Дам, что Жилло с ходу предложил Ватто место своего ассистента. И Антуан, не раздумывая, согласился: расписывать театральные декорации и украшать городские карнавалы было ему по нутру. Опытный и успешный Жилло вывел его в люди, обеспечил заказчиками и знакомствами. Но настал день, когда учитель и ученик разругались вдрызг. Причина разрыва до сих пор неизвестна. Всю последующую жизнь оба старались в разговорах даже не упоминать имен друг друга.
Вероятно, художник заметил, что Жилло стал испытывать к нему зависть и критиковать то, что он пишет. Ватто был до крайности требователен к себе, но не терпел чужого вмешательства в то, что делает. Рассказывают, однажды он подарил приятелю-миниатюристу свою работу. А когда тот стал рассуждать, что, с его точки зрения, следовало бы подправить в картине для максимального совершенства, Ватто схватил тряпку с маслом и в мгновение ока стер с картины весь красочный слой.
И все же Ватто невероятно везло с друзьями. После Жилло его покровителем стал наследственный живописец и хранитель коллекции Люксембургского дворца Клод Одран. Он привлекал Ватто к оформлению королевских резиденций в Версале и в Фонтенбло. А в Люксембургском дворце художник познакомился с редкой серией Рубенса, посвященной Марии Медичи. Ватто и раньше любил фламандцев, но Рубенс его потряс и «перепахал». Когда еще один его друг, аббат Нуартерр, преподнес художнику в дар оригинал Рубенса, Ватто испытал почти религиозный экстаз: «Я потерял покой. Мои глаза беспрестанно ищут картину, которую я воздвиг на мольберт, как на аналой…»
А еще Антуан Ватто страстно мечтал попасть в Рим. Для этого он даже лет в 25, переступив через самолюбие и комплексы, согласился участвовать в конкурсе для начинающих художников, объявленном Академией. Увы, ему присудили лишь золотую медаль.
Когда после тридцати Ватто станет очень богат, он больше не будет помышлять о Риме. Вопреки здравому смыслу и ожиданиям друзей, разбогатев, он поехал не в Италию, а в Англию. Именно в богемном Лондоне Ватто в полной мере ощутил вкус признания. Однако общество оказалось к нему благосклоннее, чем природа. Промозглый британский климат обострил чахотку. Болезнь прогрессировала. Смертельно больной Ватто вернулся в Париж.
Но всю жизнь, даже будучи известен и богат, Ватто предпочитал жить «на краю чужого гнезда». Приехав из Англии за год до смерти, он останавливается у торговца предметами искусства, некоего Жерсена. У того была лавка с громким названием «Великий монарх». Ватто сам вызвался написать для лавки вывеску. Работал по утрам, а после обеда, обессиленный кашлем, валился без сил. И все же всего в недельный срок на свет появилась знаменитая «Лавка Жерсена» – ее придирчивый Ватто считал лучшей из всех своих картин.
Жерсен станет первым (и очень тактичным!) биографом своего рано умершего друга. Впрочем, мы уже говорили, что всю короткую жизнь Антуану Ватто удивительно везло с друзьями.
Интересная особенность стиля рококо – его отношение к возрасту. Чуть ли не впервые в истории старость перестает ассоциироваться с мудростью и почетом. Стареть теперь нежелательно и даже постыдно. Это касается не только женщин, но и мужчин, ведь сам тип внешности, популярный во времена рококо, – гендерно-универсальный.
Облик мужчин и женщин в искусстве рококо становится на удивление сходным. И те и другие равно изнежены и капризны. И те и другие изящнейше одеты. И даже румянами и пудрой мужчины и женщины галантного века пользуются с одинаковым тщанием, ведь им важно выглядеть как можно лучше – авось удастся обмануть возраст?
Итак, старости для рококо не существовало. А как же еще один важный возраст – детский? Да так же! Ведь не актуальна сама идея возрастных изменений. Дети, согласно убеждениям XVIII века, – всего лишь маленькие взрослые. Поэтому наряжать их следует совершенно по-взрослому. Более того, их игры и забавы точь-в-точь копируют взрослые. Дети со знаменитой картины Антуана Ватто «галантно» проводят время: мальчики музицируют, девочка готова начать танцевать.
Живопись рококо намеренно выбирает ситуации, где можно извлечь любые возможности для проявлений галантности или любовной интриги.
Не слишком уклоняясь от истины, можно сказать, что рококо – это «гламур» XVIII века, целиком обусловленный особым образом жизни: богатым, праздным, наполненным красотой и изяществом. Из мира рококо, как и из глянца, прочно изгнаны старость и болезни, бедность и уродство.
А еще живопись рококо, подобно глянцевому фото, главной своей темой считает соблазн. Соблазнительность как качество, соблазнение как процесс – вот его ключевые сюжеты. И в этом смысле рококо действительно прямой предшественник глянцевой субкультуры.
Пресловутая легкомысленность рококо – это, конечно, не виньетки и завитки. И не только галантные празднества и изнурительная праздность. Это еще и новое прочтение эротической темы.