Сын богатого виноторговца Джон Рёскин встретил Тёрнера, когда художнику было 65 лет, Рёскину же – 21. Рёскин стал самым воинствующим поклонником искусства Тёрнера и яростным борцом за его репутацию. Искусствоведы к его фигуре относятся двояко, есть мнение, что Рёскин был пошловатым богатым франтом. Но кем бы он ни был, во многом благодаря его стараниям исполнена последняя воля Тёрнера – о том, чтобы его картины были по возможности собраны и выставлены в одном месте. С 1949 года – это лондонская галерея Тейт, официальная обитель работ Тёрнера.
В последние годы жизни работы Тёрнера становились все более радикальными. Критики того времени были сбиты с толку и открыто задавались вопросом, не впадает ли художник в старческое слабоумие. Один из ранних покровителей Тёрнера сказал: «Теперь он пишет так, словно его мозг и воображение смешались на палитре с мыльной водой и пеной».
Примером такого произведения-загадки может быть пейзаж «Замок Норем на рассвете», который никогда не выставлялся при жизни художника. Неизвестно, было ли полотно закончено. Все сходятся лишь в том, что в середине 1840-х никто и нигде не писал подобным образом.
Норемскому замку Тёрнер отводил особую роль. Однажды, будучи уже немолодым известным художником, он проезжал мимо руин крепости и вдруг встал в экипаже и поклонился им. А своим изумлённым спутникам пояснил, что когда-то в юности изобразил замок Норем – и с тех пор заказчикам не было отбоя. Он вновь и вновь возвращался к этому сюжету, и последний вид – где развалины предстают лишь как смутное пятно, – можно рассматривать как символ памяти, хранящей яркие образы юности.
И пока арт-критики думали, что стареющий живописец сходит с ума, он – в середине XIX века! – изобретал даже не импрессионизм, праотцом которого его считают, а всю современную живопись. Его называют «учителем» Марка Ротко и Джексона Поллока: за сотню лет до них он освободил живопись от необходимости подражать реальности и копировать ее. Говорят, что после просмотра картин Тёрнера нужно дать глазам время привыкнуть к окружающему миру, который в сравнении с сияющим тёрнеровским выглядит так, будто у вас катаракта.
Василий Тропинин: крепостной художник
Василий Тропинин – главный московский портретист начала XIX века и самый трогательный украинский жанровый лирик, крепостной-академик и художник-кондитер. В то время когда Доминик Энгр путешествует по Италии, а Делакруа дебютирует в Салоне, когда Уильям Тёрнер преподает курс перспективы студентам Королевской академии и смело снимает желто-коричневую патину «древности» с окружающего мира, а Франсиско Гойя получает внушительное жалованье от королевского двора и покупает второй дом, Василий Тропинин продолжает прислуживать за барским столом, будучи уже признанным и востребованным художником.
Однажды к хозяину Тропинина графу Моркову в дом пожаловал ученый гость откуда-то из Европы. Иностранца провели в мастерскую, где он долго беседовал с Василием Андреевичем, восхищался его картинами и высказывал всяческое уважение к таланту живописца. Когда пришло время обеда, гостя пригласили остаться. В столовой, увидев уже знакомое лицо, иностранец кинулся к Тропинину, предлагая место за столом рядом с собой. Все семейство Морковых в растерянности отводило глаза и ожидало, когда бестолковый приезжий ученый поймет наконец, что разговаривает с лакеем. После этой истории Тропинина освободили от обязанности прислуживать за столом, чтобы избежать подобных недоразумений. Однако от рисования графских гербов на каретах, от покраски заборов и от выпечки пирожных его никто освобождать не собирался – вольную художник получит только в 47 лет.
Василий Тропинин был крепостным мальчишкой с особым положением. Его отец, управляющий графа Миниха, за особые заслуги и преданную службу уже в почтенном возрасте получил вольную. На детей, правда, эта привилегия не распространялась. К тому же особый статус отца не сулил мальчику никаких поблажек – дворовые люди вымещали на нем все свои обиды, откровенно и жестоко отыгрываясь за прежние строгости Тропинина-старшего.
В школе Василия учат грамматике, арифметике, чистописанию и чтению, но единственное из школьных занятий, которое мальчика увлекает, – это рисование. Возвращаясь домой, он в отсутствие хозяев просится на часок в комнаты к дворовым девушкам и срисовывает лубочные картинки, развешанные по стенам. Однажды мальчишке здорово досталось, когда его застукали за затянувшейся чисткой хозяйской обуви. Вместо того чтоб полировать до блеска графские сапоги, он рисовал ваксой портреты прямо по стенам людской.
Когда дочь графа Миниха Наталья Антоновна выходила замуж, Тропинин уехал с ее платьями и драгоценностями, посудой и кружевами, сундуками и коробками в новый дом в Москву. В качестве приданого.
«Толку не будет!» – махнул рукой новый барин граф Морков на просьбы старшего Тропинина отдать сына на обучение в Академию художеств. Пусть лучше учится у кондитера в Петербурге: делать торты да варить варенья куда полезней. Умелый кондитер, способный ко всему прочему нарисовать узор для вышивки или расписать кухонную утварь, был ценной собственностью. Тропинин был кроток и послушен барину, но невероятно упрям в своей страсти. В Петербурге он мало того что отыскал художника по соседству и взял у него несколько уроков, но и умудрялся в свободное время наведываться на занятия в академию. Для всех желающих, любого сословия и возраста, на три часа утром и на два часа вечером здесь открывались двери на уроки по рисунку и копированию древних статуй. Беднякам даже выдавали карандаш и бумагу – искали дарования.
Барину Ираклию Ивановичу не остается ничего другого, как сдаться на уговоры своих родных и через год отправить Тропинина опять учиться в Петербург, теперь уже в Академию художеств. Пять лет юноша проживет на академической квартире профессора Щукина, жадный к новым знаниям, побывает во всех прославленных мастерских столицы, с восторгом будет пользоваться доступом к эрмитажному собранию.
Василий Андреевич как раз копировал в Эрмитаже портрет Рембрандта, но пришлось оставить его незаконченным – барин уезжал в свои новые украинские владения и требовал крепостного Тропинина срочно домой. Поедет вместе со всеми – будет строить и расписывать церковь.
Кукавку тогда только освободили от католиков-поляков, и чтоб продемонстрировать милость нового российского барина по отношению к православным крестьянам, Морков решил сначала выстроить здесь церковь, а потом уже усадьбу. Во время строительных работ Тропинин живет в селе сам, в одном из крестьянских домов. Юные темноглазые подолянки, колоритные, мудрые старики, крепкие загорелые мужчины – художник пишет их всех с восторгом и благодарностью, собирая свою собственную галерею типажей, которых хватит на всю жизнь. Позже он рассказывал, что в Кукавке научился гораздо большему, чем в столичной академии.
Церковь откроется – и первой свадьбой, которая здесь пройдет сразу же после освящения, будет свадьба Тропинина. Анна Ивановна Катина была вольной жительницей Кукавки. И, выходя замуж за доброго, умного, образованного, пусть даже сто раз гениального, но крепостного художника, теряла свободу. Тропинины прожили вместе больше 50 лет.
Версий знакомства художника Тропинина с народным мстителем Устимом Кармелюком, сбегавшим из заточения и из ссылки легендарное количество раз, существует несколько. По одной из них, Тропинин писал Кармелюка прямо в месте заточения, в Каменец-Подольской крепости, чтобы его тюремщики могли приложить портрет к судебному делу. По второй версии, более правдоподобной, основанной на воспоминаниях жителей Кукавки, художника познакомил с народным героем местный лекарь, который в том числе тайком лечил раненых сподвижников Кармелюка.
Художник и народный мститель могли встретиться приблизительно в 1818–1820 годах – Кармелюку тогда было слегка за 30. Это человек, которому пришлось бросить семью, которого ожидало 25 лет солдатской службы, который сбежал из уланского полка, но никогда уже не смог вернуться домой. Он всегда жил где-то рядом, должно быть, тайно и с огромной опасностью для жизни пробирался иногда в свой дом, чтоб обнять жену и посмотреть на спящих детей, но каждый раз должен был уходить в лес и прятаться.
Для крепостного художника-романтика такая встреча была настоящей удачей. Кармелюк – неуловимый защитник обездоленных, объявленный в розыск, приметы которого знают все жители окрестных сел: «лица круглого, носа умеренного, волосов на голове, усах и бороде светло-русых, глаз голубых». О нем слагают песни и легенды – одной только песни «За Сибіром сонце сходить» существует больше 40 вариантов. Его имя шепотом с надеждой произносят крестьяне детям перед сном, его имя с ужасом передают друг другу польские паны и российские дворяне, недавно завладевшие украинскими землями. Говорят, что он дьявол, который совершил самый дерзкий побег из самой охраняемой и неприступной крепости. Говорят, что он ангел, который ничего не оставляет себе и все украденные у господ деньги отдает крестьянам. Говорят, войско Кармелюка, скрывающееся в лесах и пещерах, насчитывает 20 тысяч человек.
Морков ценил талант своего усадебного художника, доверял ему важные семейные дела и в конце концов освободил от любых других занятий кроме живописи. Но Тропинин, вероятно, был еще и самым надежным человеком в окружении графа.
Вот, например, война 1812 года. Граф самоотверженно прыгает в седло, назначенный указом императора возглавлять московское ополчение, забирает с собой сыновей и только успевает отдать приказ Василию Андреевичу: позаботиться об имуществе, людях и прочих делах. Денег оставить в спешке забывает – но все равно, попадая под подозрение, проезжая какие-то участки дороги с конвоем, выслушивая проклятья от крестьян по пути, Тропинин одним из первых въезжает с барским обозом в сгоревшую Москву и готовит дом к приезду хозяина.