Коро посетит Италию и во второй раз, и в третий. Он вообще будет много путешествовать. Те шесть или семь лет, когда Коро торговал тканями, его география ограничивалась Парижем. Теперь же перед ним был открыт весь мир. Благодаря отцу (человеку скептическому, но щедрому) Коро мог ехать писать природу туда, где ярче рассветы или выше деревья. Туда, где ландшафт лучше всего соответствовал его душевному настрою. И это станет важным творческим принципом Коро: главное в пейзаже – уловить настроение, поймать сиюминутное движение, передать изменчивость. И именно потому зарисовки и этюды Коро ценятся иногда даже выше его законченных картин.
Отец долго не верил в талант Коро. Есть легендарная история о том, как он однажды увидел в журнале прекрасную литографию и похвалил выполнившего его знакомого художника. А тот удивился: «Как? Вы не знаете, что это литография с картины вашего сына Камиля?»
Коро же относился к родителям с трепетом. Когда они в очередной раз профинансировали его поездку, в благодарность Камиль прислал им автопортрет. На автопортрете почти 40-летний мастер изобразил себя гладко выбритым – он вынужден был сбрить бороду, потому что этого требовали мода и буржуазные приличия круга его родителей.
Во второй половине жизни Коро настигло признание. Его картины стали популярны. Их заказывало французское правительство для галерей и музеев. За ними гонялись коллекционеры. Коро так и не получил Большой медали Салона, но сделался кавалером ордена Почетного легиона. Количество заказов превысило лимит человеческих сил, и Коро вынужден был прибегнуть к помощи ассистентов, делавших копии с его работ, которые художник лишь снабжал своей подписью. Именно поэтому в музеях и частных собраниях хранится немало «контрафактного Коро» и бытует шутка: «Художник создал три тысячи картин, из которых пять тысяч находятся в Соединенных Штатах».
Живопись Коро почти всегда – умиротворенная, природа – спокойная, настроение – просветленное. Коро даже зиму никогда не писал: в это время года он работал только в студии, пользуясь эскизами, зарисованными летом. В Пушкинском музее изобразительных искусств хранится редчайший для творчества Коро образец: ненастье. Конечно, речь идет о знаменитой картине «Порыв ветра». Забавно, что самая редкая для Коро «ненастная» картина оказалась и одной из самых популярных. Ее благонамеренно копировали и беззастенчиво подделывали. Чаще, чем какую-либо другую. Но Коро, отличавшегося редкой в художественной среде добротой и щедростью, это не слишком расстраивало. Существует такая легенда. Однажды в мастерскую Коро зашел его состоятельный почитатель, торжественно неся на вытянутых руках картину «Порыв ветра». Наверное, он хотел поблагодарить любимого художника. А может быть, разделить с ним радость приобретения.
– Но это же не Коро! – изумился Коро.
– Как не Коро?! Не может быть! Да я велю немедленно найти и арестовать того, кто всучил мне эту подделку!
– Но постойте! – начинает беспокоиться Коро. – Вот так вот сразу арестовать? Зачем же? У него ведь, должно быть, семья, малые дети.
– Ах, это совсем не важно! Он подделал картину, и по закону и справедливости…
– По закону?! Сейчас вам будет настоящий, законный, самый что ни на есть подлинный Коро! – и с этими словами художник выхватил из рук гостя подделку и размашисто начертил в углу свою подпись.
Отца Коро уже не было в живых, а сам он был немолодым человеком и всемирно известным художником, но если ему предстояло уехать дальше окрестностей Парижа, Камиль всегда просил разрешения у матушки. Эмоциональная зависимость от родителей продолжалась до самой их смерти. Некоторые полагают, что она же помешала Коро создать собственную семью. Но художник считал иначе: «У меня есть единственная цель, которой я намерен следовать всю жизнь, – писать пейзажи. Это решение не подлежит изменению и не позволяет мне связывать себя узами брака».
Коро умер в феврале 1875 года от рака желудка. Но все знали: он так и не смог оправиться от смерти старшей сестры Анетты Октавии, унаследовавшей от родителей парижский модный магазин и бывшей самым близким человеком Камиля. Незадолго до смерти ему торжественно вручат то, о чем Коро всю жизнь мечтал, – Большую золотую медаль Салона.
Современникам Коро запомнился исключительно скромным, добрым и щедрым человеком. «Слава Богу, мне хватает на тарелку супа и новые подметки» – таким было его кредо почти всю жизнь, пока в старости, благодаря наследству и своей поздней славе, он не сделался богатым. Коро много помогал другим: приобрел домик для состарившегося карикатуриста Оноре Домье, заботился о вдове Франсуа Милле, давал средства на устройство детских ясель, мог с легкостью выделить щедрое приданое своей натурщице.
Но главное, что подарил нам всем этот честный и скромный «человек без биографии», – это возвышенный и лирический образ мира на его картинах. «Пейзажи господина Коро, возможно, и не такие, какими мы их видим, – писал критик и журналист Максим Дюкан, – но точно такие, о каких мечтаем».
Жан-Франсуа Милле: мифический крестьянин
Биография французского художника-реалиста, представителя барбизонской школы Жана-Франсуа Милле окутана огромным количеством мифов. Они сослужили хорошую службу его посмертной славе: по сей день рядом с именем Милле автоматически возникает эпитет «великий», а его картина «Анжелюс» некоторое время была едва ли не более знаменита, чем «Джоконда», – сам Сальвадор Дали сделал несколько ремейков. Но эти же мифы мешают правильному восприятию картин художника, сильно упрощая их смысл. Проверим на прочность основные.
Марк Твен посвятил Милле уморительно смешной рассказ под названием «Жив он или умер?». Четверо нищих и неизвестных художников придумали гениальный план: один из них напишет тонны картин и набросков с легко узнаваемым стилем, пока другие будут разносить слух о том, что великий Милле (как, вы не знаете великого Милле?) при смерти. И вот он наконец умирает. Публика разогрета, она уверовала в его величие и скупает втридорога картины покойного. Милле сам несет гроб со своим восковым трупом, прикинувшись родственником гения, и доживает жизнь богачом, пусть и под чужим именем. В этой истории много вымысла. Начать с того, что Милле умер без предварительного маркетингового сговора и по-настоящему. Но после смерти цены на его картины действительно взлетели. И он действительно был очень плодовит: на продаже его картин сделали состояние несколько арт-дилеров, среди них – отец Поля Дюран-Рюэля, который станет покровителем импрессионистов.
Мощный, работающий до сих пор пиар обеспечил Милле еще и Ван Гог. Голландец натурально помешался на «папаше Милле». То, что он десятками копировал произведения барбизонца и пытался писать собственные ранние картины в мрачной землисто-коричневой гамме (в одной книжке Ван Гог прочел, что крестьяне Милле выглядят так, будто «написаны той же землей, которую они засевают») – еще полбеды. Ван Гог пытался жить, как Милле: плохо ел, почти не мылся и хотел во всем походить на обездоленных крестьян, которых в то время рисовал. Проблема в том, что Ван Гог (как и следующие поколения поклонников Милле) составил представление о личности и образе жизни своего кумира из его биографии, написанной Альфредом Сансье – а этот человек тоже торговал Милле и был заинтересован в создании такого образа, который возьмет за душу покупателей. В книге Сансье (и в сохраняющемся по сей день стереотипе) Милле – крестьянский сын, который с детства работал в поле, а став художником, снова вернулся к корням, поселился в деревне Барбизон под Парижем и жил той же жизнью, что и герои его картин. Здесь много неправды, преувеличений и нюансов.
Милле – сын обедневшего дворянина. Конечно, в детстве он мог играть в саду с лопаточкой, но ни о каком изнурительном крестьянском труде ради выживания речи не было. Подростком он читал «Энеиду» Вергилия, а не советы по садоводству. Живописи учился в Париже, у Поля Делароша. А в 1849 году сбежал в Барбизон, потому что в столице бушевала холера. Ну да, он выращивал там в своем саду фрукты и овощи. А что еще оставалось художнику, который перевез с собой в деревню жену и девятерых детей и вечно был в долгах, потому что ежевечерне устраивал у себя в доме посиделки для художников, толпами приезжавших в Барбизон за реалистичными сельскими видами?
Свои картины Милле писал в мастерской, по наброскам, сделанным в поле. Прогуливаясь по полям, он мог выхватить у встреченного крестьянина лопату или косу и размяться, попробовать себя в деле. Мило, но маловато для мифа о том, что Милле был крестьянином, мог жить и творить только среди них, понимал их, как самого себя. Отсюда – рукой подать до примитивных трактовок его работ: о возвышающем душу труде, о том, что сквозь скромность и усердие крестьян просвечивает богатство духа. Милле гораздо глубже. И его картины тоже.
Крестьяне Милле всегда чем-нибудь заняты: сеют, собирают урожай, хотя бы просто идут из дома в поле. По тому, чем именно они заняты, всегда можно понять, какое время года на картине, даже если стереть фоновый пейзаж. Крестьяне для Милле – обязательная, безусловная часть природы, такая же, как смена сезонов или времен суток. Они, не сидящие без дела, выполняющие свою тяжелую работу с видимым усилием (обратите внимание на напряженные позы женщин на картине «Собирательницы хвороста»), будто придают движение земному шару, обеспечивают своим простым трудом непрерывность существования, течение времени. Его картины – вовсе не лубочные агитки о счастье праведного труженика. Это, если хотите, философия.
Так что же все-таки Милле? Получается, он позер и обманщик? Прикидывался крестьянином? Не будем горячиться. Найдем формулировки помягче. Мифотворчество. Или погружение себя в предлагаемые обстоятельства, прямо по Станиславскому. Кстати, еще современники замечали театральность картин Милле. И это не всегда было комплиментом. «Милле я терпеть не мог, – признавался Ренуар. – Его сентиментальные крестьяне чем-то напоминали мне актеров». Но видеть ли в крестьянах Милле сентиментальность – это уже выбор зрителя. Да, иногда этот выбор ему навязывает продавец картин, знающий, на какие эмоции нужно надавить, или текст в музейном каталоге. В случае с Милле важно просто никого не слышать – и смотреть.