й серией в 1874 году, будущий император великий князь Александр Александрович сказал: «Всегдашние его тенденциозности противны национальному самолюбию и можно по ним заключить одно: либо Верещагин скотина, или совершенно помешанный человек». Подобными репликами с некоторыми вариациями сопровождался позднее балканский цикл.
Василий Верещагин был человеком прямым. Его честность нередко ему вредила. Однажды, во время балканской кампании он предложил генералу Струкову повесить двоих албанцев-башибузуков. Пленные отличались особой жестокостью, болгары рассказывали, что они вырезали младенцев из утроб матерей.
«Что это вы, Василий Васильевич, сделались таким кровожадным? – поинтересовался генерал. – Я не знал этого за вами». Верещагин честно ответил, что никогда еще не видел повешенья и очень интересуется этой процедурой. Струков отказался, заявив, что не любит вешать и расстреливать в военное время и «этих молодцов на свою совесть не возьмет». Верещагину пришлось нарисовать башибузуков связанными спина к спине, в ожидании своей участи.
Позднее художник простодушно описал этот эпизод в своих мемуарах. И, разумеется, навлек на себя праведный гнев гуманистов – в том числе тех, что обрекали на смерть тысячи одним лишь росчерком пера.
В 1885 году в Вене проходила выставка. Показывали работы Верещагина из палестинской серии и, как сообщала петербургская газета «Неделя» – «большие картины, изображающие расстреливание англичанами индийских инсургентов и казнь в России». Особенно богохульными местным католикам показались картины «Святое семейство» и «Воскресение Христово». Некий кардинал Гангльбауер даже обратился в прессу с призывом бойкотировать выставку, чем, разумеется, только подогрел ажиотаж. Публика валом валила посмотреть на крамолу. Венские священники устроили трехдневное покаяние с целью «умилостивить Божье правосудие и отвратить Его гнев». Фанатики падали в здании общества художников Кюнстлерхауз на колени, требовали сжечь (желательно вместе с автором) «святотатственные» картины, плескали на них кислотой.
Не без гордости описывая эти волнующие события жене, художник оканчивал письмо из Вены словами: «Впрочем, будь покойна, я уже переложил револьвер из заднего кармана в боковой». Верещагин всегда знал, как успокоить родных и близких.
Художник Василий Верещагин сжигал свои картины как минимум трижды. Он был импульсивен, вспыльчив, крайне обидчив и совершенно нетерпим к критике. В письмах к Владимиру Стасову Верещагин называл себя «лейденской банкой», зная за собой свойство накапливать «электричество» и искрить разрядами. К началу XX века на планете Земля было непросто отыскать организацию, конфессию или отдельного человека, с которым бы не рассорился Верещагин.
Впрочем, непростой характер Василия Верещагина не мешал миру благоговеть перед мощью его таланта.
Уже в 1880 году его выставку в Петербурге посетило 200 тысяч человек. А в 1881-м художник Василий Верещагин сорвал «джекпот» в Вене. В последующие годы интерес к Верещагину по всему миру не ослабевал – за Веной последовали Париж, Берлин, Амстердам, Лондон.
После тотального европейского успеха Василий Верещагин дважды ездил в США и на Кубу, где написал несколько картин на тему американо-испанской войны. В Штатах его тепло принимал президент Теодор Рузвельт, а выставка, устроенная Чикагским институтом искусств, имела огромный успех.
Приехав в Чикаго, Верещагин столкнулся с весьма самобытным явлением местной культуры – рэкетом. В его гостиничный номер явились двое крепких джентльменов, которые, рассыпаясь в комплиментах, обещали Верещагину (конечно, не бесплатно) покровительство и должную рекламу. В случае отказа они гарантировали, что выставка в Чикаго станет финансовым провалом. Верещагин, быстро распознавший шантаж, велел джентльменам убираться вон. Те, сообразив, что слова не возымеют действия, пошли врукопашную. Одного из несостоявшихся промоутеров Василий Васильевич отправил на пол добротным хуком. Другого поторопил хорошим пинком.
В 1900 году Василий Верещагин был номинировал на Нобелевскую премию мира – первую в истории. Его «всегдашние тенденциозности» были оценены миром по заслугам. Художник к тому времени был уже в немалой обиде на родину. И говорил, что предлагать свои картины кому-то в России для него теперь все равно, что стоять на паперти.
В 1903 году Верещагин, несмотря на «нехорошее чувство», предпринял путешествие в Японию. Чутье не подвело старого солдата – через год началась Русско-японская война. Разумеется, Верещагин снова не сумел остаться в стороне, в конце февраля 1904 года он отбыл на фронт.
31 марта броненосец «Петропавловск», на борту которого находился художник Василий Верещагин, подорвался на мине. Из всего экипажа в 650 человек спастись удалось не более шестидесяти. По свидетельствам выживших, за несколько минут до взрыва Василий Васильевич поднялся на палубу с походным альбомом – он погиб со своим главным оружием в руках.
«Верещагина оплакивает весь мир», – писали в газете «Санкт-Петербургские ведомости». Самым убедительным доказательством правоты этих слов, пожалуй, стал некролог, опубликованный в «Газете простых людей». «Верещагин хотел показать людям трагедию и глупость войны и сам пал ее жертвой», – писали в 1904 году в этой японской газете.
Иван Айвазовский: путь к морю
Художник Иван Айвазовский первый в России начал организовывать собственные персональные выставки. На его веку их прошло 120 – мало кто и на сегодняшний день может похвастаться таким. Он любил общество и женщин, но больше всего любил море. Его жизнь – пример удачного попадания в свою судьбу. Такое впечатление, что на каждом жизненном перекрестке он делал верный выбор.
Предки Айвазовского бежали во время турецкого геноцида армян в Польшу, а затем перебрались в Крым. Отец художника в Феодосии уже подписывался фамилией Гайвазовский. Там родился и Ованес. В семье было три дочери и два сына. Родители еле сводили концы с концами, поэтому к труду Ованес приобщился рано. Мальчик очень хорошо рисовал и играл на скрипке. Краски и бумага в руки ему попадали нечасто, поэтому в основном приходилось использовать подручные средства – уголь да стены домов. Градоначальник Александр Казначеев однажды заинтересовался «настенным рисунком», изображавшим солдата в полной амуниции, и пожелал познакомиться с автором. Всю жизнь Иван Айвазовский с благодарностью вспоминал своего благодетеля и говорил, что именно от него получил «лучший и самый памятный подарок – ящик водяных красок и целую стопу рисовальной бумаги». Казначеев определил его в Симферопольскую гимназию, а на время учебы поселил у себя дома. Потом способствовал зачислению мальчика за казенный счет в Императорскую Академию художеств. Юного студента записали Иваном Гайвазовским. Только в 1840 году из его фамилии исчезнет буква Г – так он захочет отдать дань уважения своим армянским корням.
У Айвазовского имелись свои представления о географии, и такой абсурд, как суша без моря, в них не укладывался. В восьмилетнем возрасте услышав от отца, что есть такие места, где одна земля, а моря вообще нет, категорически отказался верить в реальность эдакого кошмара. Быть такого не может по трем причинам: а) потому что не может быть никогда; б) а корабли как же тогда передвигаться будут? Кораблю без моря никак! в) и еще важнее – человеку в этом всем как жить? Человеку без моря тем более никак…
Когда Ованес Гайвазовский вырос и стал именоваться Иваном Айвазовским, он побывал и сам в тех краях, где сплошь земля, а моря нет: учился в Петербурге, странствовал по заграницам, путешествовал степными районами Украины. Но своему правилу «человеку без моря – никак» не изменил, бросил все и уехал в Феодосию.
В 18 лет Иван Константинович получил серебряную медаль Академии. Эта медаль чуть не поставила крест на его будущем. В России в то время был принят при дворе и чрезвычайно любим французский живописец-маринист Филипп Таннер. Его пригласили для написания важнейших российских портов. Айвазовского направили французу в помощники. Тот быстро оценил талант студента и поручал ему не только натягивать холсты, растирать краски, мыть кисти, но и зарисовывать виды. Работы было много, и Айвазовский совсем измучился. Однажды его встретил президент Академии Оленин. Встревоженный изможденным видом юноши, Оленин пригласил его к себе в имение. Там Айвазовский восстановил силы и… написал пару марин. Президент по собственной инициативе представил их на академической выставке 1836 года.
Рецензии положительные! Более того, была рецензия, в которой картину Айвазовского противопоставляли манерным полотнам Таннера. Такое сравнение чрезвычайно оскорбило Таннера, и он, пользуясь положением приближенного к императору мастера живописи, нажаловался, что Айвазовский «похитил его секреты» и через его голову выставил свои картины на выставке. Нарушений субординации Николай I не любил, потому повелел работы строптивого ученика убрать. Но возникла путаница, картины Айвазовского провисели до конца выставки и были отмечены серебряной медалью. Когда выяснилось, что это те самые работы, император слышать не желал более о наглеце.
Жуковский, Глинка, Оленин, Кукольник – кто только не ходатайствовал о нем. Все тщетно! В качестве «тяжелой артиллерии» на защиту молодого дарования встал учитель рисования царских дочерей, профессор академии Александр Зауервейд. Ему удалось смягчить гнев Николая I. Айвазовского перевели в класс батальной живописи, в котором преподавал Зауервейд. Вскоре юноша, получив золотую медаль Академии, был направлен на стажировку в Крым, а потом и в Европу.