Иногда, в хорошие дни, Дега впускает к себе кого-то из друзей, художников и журналистов. Один из них, Арсен Александр, писал после такого визита: «Дега одержим бесом коллекционирования, редким даже среди художников. Его коллекция закрыта, защищена, и я бы не рекомендовал вам звонить в его дверь, если вы не принесли с собой какого-нибудь неизвестного Энгра».
Когда в 1893 году были изданы дневники Делакруа, Дега уже почти ослеп. Он просил экономку каждый вечер читать их вслух. Когда в руках знакомого арт-дилера оказывался рисунок Энгра, Дега узнавал об этом первым. За некоторыми картинами и эскизами охотился специально, какие-то неожиданные находки покупал без раздумий, случайно обнаружив в художественной лавке.
Когда в 1917 году художник умер, пришлось провести целых три аукциона, чтобы распродать больше 2000 собранных им картин, рисунков и акварелей. Но даже в разгар изматывающей войны, даже без гроша в кармане на распродажи шли люди – просто смотреть. До этого коллекцию, и то не полностью, могли видеть только несколько самых близких Дега друзей и арт-дилеров.
Альфред Сислей: художник-невидимка
В каждой судьбоносной истории, связанной с зарождением импрессионизма, участвовал Альфред Сислей. Он познакомился с юными Моне, Ренуаром и Базилем в мастерской Глейра, куда каждый из них пришел учиться. Он ездил вместе с друзьями в лес Фонтенбло на пленэры, участвовал в первых выставках импрессионистов. Но удивительным и необъяснимым образом в каждой такой значимой исторической картинке Сислей все время оказывается в расфокусе. Человек-невидимка, о котором забывают режиссеры ВВС, когда снимают фильм «Импрессионисты», о котором вспоминают историки искусства только к столетию со дня смерти, настоящая ретроспектива работ которого впервые состоялась только в 1992 году.
Альфред Сислей должен был стать успешным и состоятельным торговцем – понятное и надежное будущее ему готовили несколько поколений семьи Сислей. Торговые склады по одну сторону Ла-Манша, торговые склады – по другую, налаженные коммерческие схемы и проторенные пути между Англией и Францией. Отец Альфреда управлял как раз французской частью предприятия, но учиться правильно торговать отправляет 18-летнего сына в Лондон, к родственникам.
Благочестивые отцы семейств традиционно видят опасности для повзрослевших сыновей в барах и домах терпимости, но редко предполагают, что нарушить их воспитательные планы может Национальная галерея. Тёрнер и Констебл вскружили голову молодому Сислею почище любого виски или юной красотки. В Лондоне Альфред быстро понял, какого будущего хочет, – он будет художником.
Сразу из Лондона Сислей отправляется в мастерскую Глейра. Отец вздыхает и морщится, но принимает это решение Альфреда и назначает ему достаточное содержание. В отличие от друзей-студентов Моне, Ренуара и Базиля Сислей почти всегда сыт. Ровно до того момента, когда встретит очаровательную цветочницу Эжени Лекуэзек.
Как только Альфред понял, что это та самая женщина, когда родился их первый ребенок, отец Сислея решил, что вот теперь-то сын совершает действительно возмутительные поступки. И в наказание лишает его содержания. Для художника начинается самое сложное время, которое продлится до конца его жизни. 30 голодных, сложных, беспросветных лет.
Все эти годы Альфред с семьей (вскоре родится и второй ребенок) будет снимать небольшие домики в пригородах Парижа, где дешевле. Сначала поближе к столице, потом – все дальше. У Сислея редко встретишь городской пейзаж, у Сислея так никогда и не будет своего дома. Там, где у других импрессионистов поиски художественной истины обозначают разные периоды творчества, у него были поиски нового дома и новых мотивов рядом с ним. Пор-Марли, Лувесьен, Море – вместо увлечения пуантилизмом или построением неправильной перспективы.
В 1874 году, когда открылась первая выставка художников, будущих импрессионистов, Сислей был уже состоявшимся художником. Клод Моне и Камиль Писсарро уже познакомили его с арт-дилером Дюран-Рюэлем, который старается изо всех сил поддержать художника. Но его картины не продаются, необъяснимо и безнадежно. Чтобы не дать умереть от голода семье Сислея, Дюран-Рюэль платит художнику небольшое содержание в обмен на несколько картин ежемесячно, верные друзья-коллекционеры иногда покупают кое-что по 50—100 франков, а на аукционе в отеле Друо никто не дает за его полотна больше 30 франков. Один парижский кондитер кормил Сислея бесплатно.
«Очаровательная личность, он не мог устоять при виде женщины», – с улыбкой рассказывал Ренуар. «Даже в периоды самой большой нужды у него сохранялась эта английская щепетильность, выражавшаяся в заботе о костюме и безукоризненно белых воротничках», – вспоминал друг художника Жюльен Леклерк. На вопрос Матисса, как точно определить художника-импрессиониста и кто под это определение больше всего подходит, Писсарро ответил: импрессионист – это художник, который всякий раз пишет по-новому, и Сислей – самый настоящий импрессионист. Нежный и застенчивый, образованный и уравновешенный, легкий и рыцарски благородный, «яркий как зяблик», в последние несколько лет жизни Альфред становится замкнутым, подозрительным и непредсказуемым.
Когда к его друзьям приходит долгожданная известность, Сислея продолжают преследовать неудачи. После персональной выставки, организованной в галерее Жоржа Пети в 1897 году, ни одна из 150 картин Альфреда Сислея так и не была продана. Клод Моне целый год среди меценатов искал того, кто согласится выплачивать Альфреду 500 франков в обмен на 30 картин. Не нашел.
Художник умрет от рака горла, через несколько месяцев после смерти жены. Пройдет всего лишь год – и за его картину «Наводнение в Пор-Марли», написанную в 1876 году, Исаак де Камондо заплатит 43 тысячи франков. Больше, чем Сислей заработал за всю свою жизнь.
Гюстав Кайботт: гениальный аматор
Гюстав Кайботт – гениальный аматор с отменным вкусом, доводивший каждое свое увлечение до уровня высочайшего мастерства и легко принимавшийся за новое. Вице-президент Парижского яхт-клуба, филателист, вошедший в список ста самых великих, кораблестроитель, разместивший на территории своего поместья небольшую верфь, увлеченный садовод, юрист и инженер, городской советник Пти-Женвилье и художник-импрессионист, которого считали одним из самых ярких художников среди «независимых», а потом забыли на 80 лет.
О Гюставе Кайботте несколько десятилетий говорили только как о богатом покровителе и коллекционере. Пока наследники художника в 1960-х годах не решили продать несколько картин деда-художника. И прежде всего огромную картину «Париж. Дождливый день», которой несложно было, конечно, найти подходящую стену в особняке Кайботта в Пти-Женвилье, но затруднительно разместить в современной квартире (размер полотна почти 2 на 3 метра). Родственники художника продали ее основателю автомобильной корпорации Chrysler, а следующим покупателем стал Чикагский институт искусств. Это приобретение вызвало оживление и восторги вокруг имени художника. Вдохновленный именно этой картиной, искусствовед и куратор Нью-Йоркского музея современного искусства Кирк Варнедо написал исследование о жизни и творчестве Гюстава Кайботта.
Каждая картина Кайботта, которая из частной коллекции вдруг попадает в музейный зал, не только вызывает восторг зрителей и специалистов, но и провоцирует историков искусства забыть все, что они знали об импрессионизме, и переписать его историю заново.
Американские исследователи называют Кайботта концептуальным импрессионистом – его картины чаще результат долгой, почти инженерной работы над точностью композиции, верностью линий, чем передача мгновенного, мимолетного впечатления от состояния природы. В европейских статьях-обзорах говорят, что Кайботт был чистым реалистом, а импрессионистские техники использовал умеренно и лишь в качестве эксперимента.
Легко забыть, читая биографию, что Гюстав Кайботт был лет на 10 моложе своих друзей-импрессионистов. Долгие годы он оставался для них финансовой опорой и покровителем – и в глазах потомков часто представляется эдаким степенным, богатым, прозорливым и рассудительным меценатом. На самом деле в 1877 году Ренуару было 36 лет, Моне – 37, а Кайботту – всего 29. А когда в 1870 году 34-летний Дега с ненавистью цедил сквозь зубы имя барона Османа и до хандры и отчаяния не желал видеть перестроенного Парижа, Гюставу было всего 22 – и он был влюблен в этот новый, торжественный, светский, промышленный, такой современный Париж.
Мост Европы – самое современное место, которое только можно было найти в Париже в 1870-е. Ему всего десяток лет, посредине моста – площадь, к которой сходятся шесть широких новых улиц. Под тяжелым, мощным мостом проходят поезда, отправляющиеся от вокзала Сен-Лазар и прибывающие туда. «Мост Европы» – это картина Кайботта-инженера, который готов к импрессионистским художественным экспериментам в изображении заднего фона, залитой солнцем дороги, дыма, поднимающегося над мостом, но не готов пожертвовать ни одним мощным, тяжелым болтом в точно выстроенной конструкции самого моста. Кайботт любуется.
Эти шумные, многолюдные, оглушающие места в новом, перестраивающемся Париже стирают границы между сословиями и в каждую новую минуту обещают новые впечатления. Наслаждаться грохотом, запахами и монументальными формами нового мира могут все: рабочие, священники, проститутки, фланеры, богачи и бедняки, парижане и провинциалы. Здесь никому не по пути, но и никто никому не мешает.
Мужчину и женщину на мосту Европы мы словно увидели случайно, обернувшись на громкий звук или обрывок фразы. Они не пара, между ними секунду назад еще что-то происходило, но теперь непонятно, что именно. Некоторые современные критики находят здесь многоуровневую игру в соблазнение. Богатый мужчина, уходя от внимания женщины (скорее всего, проститутки), переводит уже почти заинтересованный взгляд на мужчину-рабочего, который опирается на перила моста. Никем еще не доказанные подозрения Кайботта в гомосексуальной ориентации основываются чаще всего на его холостяцкой жизни, непродолжительных романах, особом интересе к мужской натуре и незначительному вниманию к изображению женщин. Маловато для таких громких заявлений.