На коллег его появление в городе произвело незабываемое впечатление. К примеру, художник Лев Ковальский (в те годы – студент Киевской рисовальной школы) вспоминал: «На фоне примитивных холмов Кирилловского за моей спиной стоял белокурый, почти белый блондин, молодой, с очень характерной головой, маленькие усики тоже почти белые. Невысокого роста, очень пропорционального сложения, одет… вот это-то в то время и могло меня более всего поразить… весь в черный бархатный костюм, в чулках, коротких панталонах и штиблетах. В общем, это был молодой венецианец с картины Тинторетто или Тициана, но это я узнал много лет спустя, когда был в Венеции».
Сюжет «Надгробный плач» для росписи Кирилловской церкви художник разработал в трех вариантах, но долгое время не мог показать эскизы Прахову. Тогда Врубель сам выбрал свою любимую сцену и написал ее на стене. Когда Прахов приехал в Кирилловскую церковь, Врубель поспешил ему сообщить:
– Адриан Викторович, я знал, что вы очень заняты и оттого до сих пор не имели времени побывать у меня. Решил, что в Кирилловскую церковь, наверное, скоро заедете – вот и написал лучший, по моему мнению, эскиз прямо на стене. Потом, если одобрите, перепишу.
– Да какой же это эскиз, Михаил Александрович?! Это великолепное, вполне законченное художественное произведение! Больше ничего к нему не надо добавлять и переделывать! Напишите только заявление в строительную контору об окончании работы и получите следуемые за нее деньги. Вот и все. Поздравляю вас!
В Киеве Врубель пережил бурную влюбленность в жену своего работодателя – Эмилию Прахову. Эмилия была талантливой пианисткой, ученицей самого Ференца Листа. Она содержала в Киеве литературный салон и была, по воспоминаниям ее внучки – Александры, – «дамой с придурью». В общем, учитывая своеобразие врубелевской натуры, неудивительно, что он был сражен. Лицо Эмилии он изобразил на иконе «Богоматерь с младенцем», написанной для алтаря Кирилловской церкви. Чувство было, скорее, платоническим и безответным – поначалу оно забавляло и саму Эмилию, и Адриана Прахова. Однако после переезда Врубеля на дачу Праховых он стал раздражать обоих и вскоре был командирован в Италию – изучать византийское искусство.
Это не помогло. Едва вернувшись, Врубель сообщил Адриану Прахову, что твердо намерен жениться на Эмилии. И хотя тот не прекратил общаться с эксцентричным молодым человеком, по воспоминаниям близких, относился к нему уже с некоторой опаской.
Врубель тем временем стал завсегдатаем кафешантана «Шато-де-флер», свои скромные гонорары он пропивал без остатка. К душевным мукам вскоре добавился творческий кризис. Единственной картиной, которую Врубель сумел окончить за «киевский» период после возвращения из Италии, стала «Девочка на фоне персидского ковра» – впрочем, заказчику она не понравилась. Приехавший к нему в Киев отец ужасался: «Ни теплого одеяла, ни теплого пальто, ни платья, кроме того, которое на нем… Больно, горько до слез».
В 1889 году Александр Врубель решил уйти в отставку в связи с болезнью и поселиться в Киеве. Михаил обещал приглядеть за прихворавшим отцом. В сентябре 1889 года он поехал в Москву – «повидать знакомых». И задержался на 15 лет.
Врубель искренне восхищался своим наставником в Академии художеств – Павлом Чистяковым, его методами преподавания. Но научился у него только рисовать: когда Врубель пытался научить чему-то других (а он пытался, и нередко), становился беспомощным.
Художник Лев Ковальский (в те годы студент Киевской рисовальной школы), работавший с Врубелем на реставрации в Кирилловской церкви, вспоминал, как он подменял их обычного ментора: «Я уже понимал кое-что и хотел порисовать под руководством Врубеля, который уже был в то время провозглашен между нами удивительным рисовальщиком, но быстро убедился, что дело у нас не пойдет. Разочарование было полное. Врубель требовал форму прежде всего. Но, кроме того, хотел, чтобы все эту форму так понимали, как он. Ему и в голову не приходило, что кто-либо может иначе делать или понимать данный предмет. Он не довольствовался голословным замечанием, как это делают французские профессора, нет! Он брал кисть и просто переписывал часть этюда. Хотя этюд после этой корректы терял всякое значение, а переписывать не имело смысла, потому что завтра придет Врубель и, не заметив непокорности ученика, вновь переделает по-своему».
Это отнюдь не поэтический образ: страдая от безответного чувства к Эмилии, Врубель резал себя ножом. Однажды он пошел купаться с Константином Коровиным, и тот, заметив у него на груди множество больших белых шрамов, спросил, откуда они. «Не знаю, поймете ли вы, – ответил Врубель. – Я любил женщину, она меня – нет. Вернее, даже любила, но многое мешало ее пониманию меня. Я страдал в невозможности объяснить ей это мешающее. Я страдал, но, когда резал себя, страдания уменьшались».
Михаила Врубеля трудно было назвать «человеком слова». Однажды он должен был ехать в Италию – изучать византийское искусство в компании своего коллеги – молодого художника Самуила Гайдука. Ехали раздельно: Гайдук прибыл в Венецию в назначенное время, а Врубель, встретивший какого-то старого друга при пересадке с поезда на поезд, «немного загулял» в Вене и опоздал на два дня.
В другой раз Врубель сообщил киевским коллегам по реставрации в Кирилловской церкви, что умер его отец и ему срочно нужно в Харьков. Приятели собрали ему денег на дорогу. На следующий день в Киев приехал отец Врубеля (прекрасно сохранившийся для покойника), и товарищам пришлось врать, что Михаил срочно уехал к своей новой пассии – певичке из кафешантана.
Врубель часто переделывал свои картины, портя их. Однажды известный коллекционер живописи Иван Терещенко (знавший про эту особенность Врубеля) взял с него слово, что тот не прикоснется к законченной картине «Моление о чаше». Врубель дал слово, и Терещенко заплатил ему вперед. Дальнейшие события описывал в воспоминаниях художник Михаил Нестеров:
«В это время в киевском цирке появилась некая Анна Гаппе – наездница, проделывающая очень сложные номера, перепрыгивая под музыку через ряд обручей, что по ее пути держали «рыжие». Наш Михаил Александрович успел увидеть, познакомиться, плениться и пленить (ведь он в тот час был «богачом», продав свое «Моление о чаше» Терещенко) очаровательную, единственную, ни с кем не сравненную наездницу. И как-то после представления, после всех удивительных номеров, что проделывала в этот вечер Анна Гаппе, после ужина, Михаил Александрович очутился у себя в меблирашках, объятый непреодолимым желанием написать Анну Гаппе. На несчастье, не оказалось холста, но тут Михаил Александрович увидел свое изумительное «Моление о чаше» – и тотчас же у него сверкнула «счастливая» мысль: на этом холсте, не откладывая ни минуты, под свежим впечатлением написать, хотя бы эскизно, тот момент, когда очаровательная Анна Гаппе появляется на арене цирка, стоя на коне, и под звуки музыки и директорского хлыста начинает свои полеты через ряд обручей. Михаил Александрович с утра до вечера проработал над Анной Гаппе, и, лишь когда совсем стемнело, на холсте от «Моления о чаше» остался лишь небольшой незаписанный угол».
Константин Коровин, с которым Врубель сблизился в Москве, вспоминал: «Врубель окружал себя странными людьми, какими-то снобами, кутилами, цирковыми артистами, итальянцами, бедняками, алкоголиками».
Как бы то ни было, он поселился в мастерской Коровина. Приятели собирались работать втроем – с Валентином Серовым, однако Врубель вскоре рассорился с Серовым, и артель умерла, не родившись. Коровину удалось пристроить Врубеля в дом Саввы Мамонтова – известного московского мецената и покровителя искусств, чьим сыновьям не помешал бы гувернер. Это знакомство стало началом долгой дружбы: прозорливый Мамонтов с ходу разглядел во Врубеле большого художника. И хотя его жена на дух не переносила Врубеля, называя его «пьяницей и богохульником», Савва Иванович терпел, ждал и надеялся.
Вскоре Михаилу Врубелю представился случай реализовать тему Демона, которая начала завладевать им еще в Киеве. В 1890 году было решено издать юбилейный двухтомник Лермонтова, с иллюстрациями «лучших художественных сил». Всего к работе было привлечено 18 иллюстраторов (в их числе Репин, Шишкин, Айвазовский). Должно быть, Врубель оказался среди них благодаря протекции Мамонтова и был единственным художником, не известным публике. Впрочем, именно его работы вызвали шумиху в прессе: критики отмечали их «грубость, уродливость, карикатурность и нелепость».
Стоически выдержав нападки критиков, в том же 1890 году Врубель написал «Демона сидящего» – одну из самых могучих и узнаваемых своих картин. Впрочем, и она не вызвала оваций.
Михаил Врубель совершенно не умел обращаться с деньгами. Константин Коровин писал в мемуарах:
«Как-то летом у Врубеля, который жил со мною в мастерской на Долгоруковской улице, не было денег. Он взял у меня 25 рублей и уехал. Приехав вскоре обратно, он взял большой таз и ведро воды и в воду вылил из пузырька духи, из красивого флакончика от Коти. Разделся и встал в таз, поливая себя из ведра. Потом затопил железную печь в мастерской и положил туда четыре яйца и ел их с хлебом печеные. За флакон духов он заплатил 20 рублей… Раз он продал дивный рисунок из «Каменного гостя» – Дон Жуан – за три рубля. Так просто кому-то. И купил себе белые лайковые перчатки. Надев их раз, бросил, сказав: «Как вульгарно».
Врубель мог жить месяц на три рубля, ел один хлеб с водой, но никогда ни у кого, кроме меня, не брал взаймы. Врубель много рисовал, делал акварели-фантазии, портреты и бросал их там, где рисовал. Я никогда не видал более бескорыстного человека. Когда он за панно, написанные Морозову, получил 5000 рублей, то он дал обед в гостинице «Париж», где жил. На этот обед он позвал всех там живущих. Когда я пришел поздно из театра, то увидел столы, покрытые бутылками вин, шампанского, массу народа, среди гостей – цыганки, гитаристы, оркестр, какие-то военные, актеры, и Миша Врубель угощал всех, как метрдотель он носил завернутое в салфетку шампанское и наливал всем.