еще один «Крик» – написанный пастелью в 1893 году. Причем из обоих музеев картины пытались украсть. Впервые знаменитое полотно похитили в 1994 году из Национальной галереи: на всю авантюру понадобилось меньше минуты – разбить окно, снять картину, отключить сигнализацию. Похититель в записке поблагодарил охрану за плохую работу, но у той было серьезное оправдание – как раз в это время шла трансляция открытия зимних Олимпийских игр в Норвегии.
Второе похищение «Крика» Эдварда Мунка совсем не похоже на захватывающий интеллектуальный арт-детектив. В 2004 грабители просто ворвались в Музей Мунка среди бела дня, угрожая оружием смотрителям и посетителям, и сорвали со стены «Крик» и «Мадонну». Прошло два года, прежде чем слегка поврежденные полотна вернулись на свое место.
Насыщенная приключенческая история этого произведения связана не только с его немалой стоимостью, сколько с тем магическим воздействием, которое оказывает «Крик» на зрителя. Поговаривают, что все четыре копии прокляты, что они приносят боль и страх. Но самые главные шаманские приемы в этой картине – это, конечно, цвет и линия. Ощущение надвигающейся катастрофы, ужаса и безжалостной природной стихии здесь в дрожащих, как будто в знойном воздухе, линиях, в насыщенных, неестественных контрастах глубоких цветов. Это переживание настолько сильное, что критики, все как один, видят в этом образе всегда больше: то символ XX века с его войнами, катастрофами и потрясениями, то враждебность природы, а иногда и всего мироздания, по отношению к человеку.
Из всего, что написал Мунк, какие картины вспоминаются первыми? Конечно, «Крик», а потом сразу «Девушки на мосту». В течение 30 лет Эдвард Мунк сделал 12 вариаций с этим сюжетом – достаточно для того, чтобы разделить между главными музеями и аукционами. И чтобы медиаслава «Девушек…» поддерживалась то кураторскими проектами, то рекордными продажами.
Одна из вариаций картины была продана на аукционе Sotheby’s за 54 миллиона долларов и стала второй самой дорогой картиной норвежца, после «Крика», разумеется.
Но в отличие от «Крика», картина «Девушки на мосту» и критиками-современниками, и зрителями-современниками была принята восторженно. Ее называли самой совершенной, зрелой и гармоничной в творчестве Мунка. Главное настроение мунковских картин, эта раскаленная тревога, граничащая с отчаянием, в «Девушках на мосту» вдруг затихает и остывает до меланхолии. Спокойное одиночество, задумчивость и грусть – пожалуй, самая высокая отметка по шкале счастья, из доступных Мунку. Чувствовать себя лучше он просто не способен. 1902 год, когда были написаны «Девушки на мосту», художник много лет спустя описывал так: «Эти годы, начиная с 1902 и до клиники в Копенгагене (1908 год) были самым несчастным, самым сложным и при этом самым судьбоносным и самым продуктивным временем в моей жизни».
Несколько лет назад он купил дом в городке Осгардстране, на западном берегу фьорда Осло, но проводит в нем только несколько летних месяцев, а в остальное время готовит выставки и ездит по Европе: Берлин, Париж, Флоренция, Ницца. А несколько месяцев назад он расстался с Туллой Ларсен, женщиной, которая дольше всех задержалась рядом с Мунком. Это была изматывающая страсть: несколько счастливых месяцев, а потом годы ссор, угроз, побегов, расставаний, попыток суицида, длинных писем с упреками и признаниями.
Невероятная продуктивность художника сразу после разрыва с Туллой не случайна. Он был искренне убежден, что связь с женщиной подавляет способность к творчеству, что женщина-вампир вытягивает из мужчины жизненную силу и созидательную энергию. И теперь он наконец-то свободен. Критики говорят, что в это время для него наступает период «пейзажей-освобождений, пейзажей, населенных невинными людьми, пейзажей, в которых есть надежда, что не все любимое человеком обречено на катастрофу».
«Девушки на мосту» – из таких работ. Самое зыбкое время – летняя белая ночь, и самое пограничное место – мост, соединяющий два отрезка суши над густой водной толщей фьорда. И над тремя девочками-старшеклассницами, которых Мунк заметил во время прогулки и попросил позировать, впервые за долгое время он не видит призрака неизбежной смерти. Спокойное ночное норвежское солнце на время замыкает ненадежные небеса – и угроза отступает. 12 раз художник будет возвращаться к баюкающей тишине этого момента в живописных полотнах и десятки раз повторит его в литографиях.
С 1913 года начинаются поистине успешные годы художника Мунка, что, впрочем, не делает его счастливым и спокойным. С картинами он расстается трудно, удачные продает с болью, неудачные с отчаянием. Цены на его работы растут с каждым годом, и он запросто мог бы стать миллионером. Мунка приглашают расписывать актовый зал университета в Осло, ратушу, театр, создавать декорации к ибсеновским пьесам, его зовут с выставками в Париж, Вену, Прагу, Мюнхен, Дрезден, Копенгаген, в Англию и даже в Америку.
Но умрет Эдвард Мунк в 1944 году в одиночестве, в своем особняке, в городе, оккупированном немцами. Теми немцами, которые, оказавшись у власти, брезгливо избавились от полотен Мунка, распродав их из немецких музеев в частные коллекции.
Эгон Шиле: трепетный развратник
Если бы Эгон Шиле стал посещать психотерапевта, его история болезни могла бы быть в несколько раз толще истории жизни и увесистей его уголовного дела. Знаменитый «венский порнограф» не успел стать мудрым и разумным, он не получил от жизни достаточно времени, чтобы вскрыть глубины зрелых тем и образов, отболев скандальной сексуальностью, взяться основательно за пейзажи и другие «взрослые» жанры. Шиле прожил всего 28 лет, из которых рисовал по-настоящему всего 10, но стал одной из самых ярких и смелых фигур искусства ХХ века. Несмотря на все диагнозы, которые художнику мог бы поставить его соотечественник Зигмунд Фрейд.
Брокер Поль Гоген, например, в 28 лет впервые посылает свой вполне академический пейзаж на Парижский салон, а до обретения собственного стиля ему еще жить и работать лет 10. А несостоявшийся арт-дилер и пастор Винсент Ван Гог в 28 лет только пойдет учиться в Королевскую академию изящных искусств, которую вскоре бросит.
Эгону Шиле еще в детстве стало понятно, что он художник. Единственной его натурщицей, пленэром и вдохновением была тогда железная дорога с ее семафорами, сложными механическими узлами, дымом и мощью. Эгон и две его сестры родились и выросли в маленьком австрийском городке Тульн, где их отец был начальником крупной железнодорожной станции. Город был настолько маленьким, что здесь не было даже школы, и остается настолько маленьким даже сейчас, что главные его достопримечательности – это упоминание в «Песне о Нибелунгах» и почетное звание родины австрийского художника Эгона Шиле.
Кроме рисунка юного Эгона Шиле мало что интересовало: он ни с кем не дружил, к наукам и урокам не проявлял никакого интереса и во всех учебных заведениях сразу же получал негласное звание «трудного» ученика, а его родители – ворох гневных записок от учителей. Экзамены в лицее он без сожалений заваливал, оставался на второй год и с непробиваемым безразличием ко всему остальному продолжал заниматься только одним делом – рисовать. Он очень любил отца, а на мать обижался всю жизнь за то, что она мало носила по отцу траур и совсем неправильно любила его, Эгона. Сумасшествие отца вследствие заражения сифилисом не ослабило любви к нему со стороны сына, а только сделало эту любовь навязчивой и болезненной. Уже будучи взрослым и успешным, он продолжал возвращаться в те места, которые были дороги отцу, ездил по его дорогам и не находил нигде успокоения.
Художественный дар Эгона Шиле был настолько явным, что внушал даже некоторый ужас. В Академии изобразительного искусства он стал самым юным студентом – Шиле было всего 16, когда профессор Грипенкерль принял его в свой класс (тот же профессор годом позже не примет в академию 18-летнего Адольфа Гитлера). Когда юный художник уже после нескольких лет обучения притащил в дрожащих руках свои рисунки Густаву Климту, мэтр сказал только одно: «В них есть талант. Даже слишком много».
Талант был для Шиле главным нравственным ориентиром и оправданием. Биографы утверждают, что он вылетел из академии из-за своих попыток познать моделей как можно ближе, максимально близко. «Только так я могу их по-настоящему почувствовать», – объяснял Эгон своему учителю многочисленные личные связи. Во избежание скандала от юного гения решено было избавиться, его отчислили после трех лет обучения.
Оставшись без денег опекуна, без заказов цеха ремесел Сецессиона, Шиле, не задумываясь, использует свой редкий дар для создания откровенных картинок – довольно прибыльного и востребованного тогда дела. Скоро художник может уже снять квартиру со студией и работать над картинами для первой крупной выставки, организованной Климтом в 1909 году в Венской галерее. Вызывающе талантливый 19-летний «порнограф» попадает в завидную компанию: рядом с его картинами находятся работы самого Климта, Винсента Ван Гога и Эдварда Мунка. К началу Первой мировой войны Шиле становится знаменитым, он ежегодно участвует в выставках: «Синего всадника», кельнского «Сондербунда», Венского и Международного сецессиона. После смерти Климта в 1918 году Шиле становится главным художником Австрии, мечтает о собственной школе живописи и новом объединении художников.
Эгон Шиле был невысоким, хрупким, нервным мужчиной-мальчиком с большой болью в глазах. Он любил фотографироваться и подходил к этому очень серьезно – выставлял руки и продумывал позы. Но обвинения в самолюбовании и эксгибиционизме, которыми норовят сейчас награждать его в каждой второй биографической статье, разбиваются о десятки сложных автопортретов. Шиле на них испытывает себя, а не любуется собой. Он здесь мученик, урод, поэт, отшельник, муж, любовник, но никогда не красавчик.