курорте, он разве что два раза осмотрел окрестности, да ещё сходил на джазовый концерт.
Клуб Карла Маркса располагался на склоне Горячей горы, рядом с бывшим Офицерским домом, в котором теперь находилась физиотерапевтическая лечебница. Курортники, расслабленные после процедур, делали несколько шагов и попадали в просторные залы клуба, с рестораном, бильярдной и сценической площадкой. Театральный джаз до главных подмостков не допустили, группа из семи музыкантов играла в танцевальном зале у входа в ресторан. Вход для любителей музыки и танцев стоил сорок копеек, для посетителей ресторанного зала – бесплатно, один музыкант сидел за ударной установкой, рядом стоял низенький мужчина средних лет с контрабасом, поодаль – длинный и тощий с тромбоном, два саксофониста и трубач. Все они были в светлых пиджаках, мужчина лет тридцати в тёмном костюме перебирал пальцами по клавишам рояля. Начала группа выступление с композиции «Riverboat Shuffle», или, как объявил её клавишник, исполняющий роль конферансье, «Танцующий пароход».
– Лазарь Утёсов, который у рояля, из Ленинградского Театра Сатиры, – Кольцова, затащившая его на представление, сидела на подоконнике с бокалом вина и раскачивала туфелькой в такт музыке, – очень талантливый. Тётя его ненавидит, значит, действительно хороший музыкант. Он и в кино снимался, а теперь решил свою джаз-банду сколотить, вот сейчас репетируют. А трубач – Яша Скоморовский, он у них главный.
– Так мы за репетицию рубль почти заплатили? – уточнил Травин, для него имя «Утёсов» ассоциировалось с несколько другими песнями.
– Не будь букой, ребята только начинают, надо же им где-то тренироваться. И вообще, я о них статью пишу для журнала, шесть фотографий и две колонки текста. Гонорар, между прочим, двадцать четыре рубля.
Выступление поначалу показалось Травину скучноватым, но потом он втянулся. Утёсов лихо барабанил по клавишам, потом вскакивал, пел песни на русском и ломаном английском, между музыкальными номерами шутил, с одесским говорком рассказывал анекдоты и весёлые истории. К середине представления ресторанная публика частью переместилась в фойе, а для остальных стеклянные двери раскрыли пошире. Особенно веселил всех тромбонист, который после лирических мелодий падал на одно колено, протягивая зрителям свой инструмент. Песенные номера перемежались танцевальными, оркестр играл шимми и чарльстон, отдыхающие лихо отплясывали, особенно старались дамы. Среди танцующих была Малиновская, та веселилась вовсю с каким-то модно одетым кавалером. Травин перевёл взгляд на зал ресторана, там за столом сидели Муромский, оператор Савельев и помощник Свирского по имени Гриша. Один стул был свободным.
– Пойду, поздороваться надо, – сказал он Кольцовой, когда музыка на время стихла.
– Ага, – сказала та, пытаясь отдышаться, – а я ещё потанцую. Ты мне пока вина возьми.
Сергей кивнул, подошёл к киношникам.
– Привет, – сказал он, пожимая руки и усаживаясь на стул. – Что слышно?
На столе стояли графин с водкой, тарелка с тонкими ломтиками копчёной колбасы, каперсы, мочёные грузди и вазочка с чёрной икрой, Муромский резал свиную отбивную, Савельев ковырялся в рыбе с кусочками лимона.
– Я тебя искал, – тут же соврал Гриша, – съёмки в понедельник в двенадцать на вокзале, Свирский сказал, чтобы все были как штык.
– И я тоже?
– Конечно, будем снимать сцену вашего отъезда. Капиталист Риттер бежит, спотыкается и понимает, что уже никогда не увидит свою дорогую супружницу, а потом стреляется из пистолета. И его голова разлетается на тысячи кусочков.
– Так ведь такого в сценарии не было? – удивился Травин.
Гриша и оператор рассмеялись, а Муромский, который этого Риттера играл, поморщился и икнул. Всех троих уже слегка развезло от выпивки.
– Арнольд, сволочь, башкой сильно ударился, – сказал артист, – решил, так сказать, усилить впечатление. Целую сцену написал, где я на колени перед Варькой падаю и рыдаю. А у меня, между прочим, брюки не казённые по каменной мостовой елозить.
– И белогвардейцы там будут? – уточнил Сергей.
– Нет, но ты только ему эту идею не подавай, а то он и вправду после сегодняшнего утра слегка не в себе, – сказал Гриша, отсмеявшись. – Я его с трудом отговорил финал не переделывать, он уже готов был заново сцену снимать, мол, не может пролетарий Трофимов просто так на завод вернуться, должен организовать какую-нибудь коммуну беспризорников. А где я ему сейчас беспризорников приличных найду? Это ведь каждому по рублю если заплатить, никаких денег не хватит. Кстати, ты нашего Парасюка не видел?
– Кого?
– Счетовода. Уехал, понимаешь, в Минводы вчера в ночь с товарняком, а обратно не вернулся. Я ему телеграмму послал, – с гордостью ударил себя в грудь Гриша, – срочную. Теперь я, пока Свирского нет, главный. Предлагаю за это выпить.
Травин от водки отказался, взял в буфете бутылку Токая производства совхоз-завода «Гурзуф» для Кольцовой и квас с пирогами для себя. Лена натанцевалась и теперь бегала с фотоаппаратом, снимая музыкантов и Малиновскую порознь и вместе. Артистка даже попыталась что-то спеть в микрофон дуэтом с Утёсовым, но голос у неё был так себе. Впрочем, публику это вполне устроило, им хлопали и вызывали на бис. Под конец джаз-банд сыграл модный фокстрот «Аллилуйя», для этого номера Утёсов где-то раздобыл тросточку и умело ей жонглировал. Кольцова отщёлкала два рулона плёнки, съела четыре трубочки с кремом и выпила бутылку до дна, а после того, как музыка утихла и отдыхающие начали расходиться, кто в ресторан, а кто по своим другим делам, выволокла Травина на улицу.
– Ты меня бросил, но я тебя всё равно ненавижу, – сказала она, поцеловала его, повиснув на шее, и ушла, гордо спотыкаясь.
Казалось бы, после такого бурного романтического вечера Сергей должен был проваляться в кровати до полудня, но уже без четверти семь утра он вышел на улицу в полотняных штанах и лёгких парусиновых туфлях на каучуковой подошве. Ночью прошёл небольшой дождь, который после засушливой недели почти без остатка впитался в землю, дорожное покрытие под лучами восходящего солнца быстро сохло. Травин потянулся, распрямляя позвоночник, и побежал.
В начале двадцатого века бег не был самым популярным видом спорта – первые всероссийские соревнования, которые устроили в 1912 году, собрали всего 57 любителей со всей России. Но уже через пятнадцать лет на московский старт Всесоюзного массового кросса имени Ворошилова вышли десятки тысяч спортивных энтузиастов. В подавляющем большинстве своём они были из крупных городов, в глубинке новые веяния приживались с трудом, и поэтому жители Пятигорска, ранним утром спешащие по своим делам, смотрели на Травина как на сумасшедшего. По их мнению, бегать можно было, только спасаясь от кого-то или кого-то догоняя, а этот человек бежал в полном одиночестве, размеренно ставя одну ногу впереди другой, почти не размахивая руками и не крича «помогите» или «держи его». Но Сергей не обращал на них внимания, он чувствовал, как тело наливается энергией и бодростью, прогоняя остатки сна. Бегал Сергей редко, может быть, раз или два в месяц, каждый раз пробежка становилась для него своеобразным экзаменом – слушается ли тело, способно ли оно переносить динамические нагрузки.
Возле дома, где жил Лермонтов, он взял правее, к курортной больнице, оббежал её справа и по тропам устремился вверх, периодически ускоряясь. Миновал то место, где снимали сцену с Малиновской, и обрыв, где она упала ему на руки, не останавливаясь пробежал место дуэли Лермонтова, отмеченное доломитовой стелой, только на самой вершине постоял минуту, раскинув руки и вбирая в себя мощь огромного пространства, открывающегося с высоты в полкилометра над городом, а потом помчался вниз через горные тропы к Провалу. От Провала шёл бульвар, застроенный бывшими дачами, многие из которых перешли в санаторный фонд курортуправления. На лужайках отдыхающие в полотняных штанах и белых майках делали утреннюю гимнастику, на площадке перед четвёртым санаторием «Большевик» играли в футбол, несмотря на раннее утро, в болельщиках недостатка не было.
Сергей оказался у гостиницы через сорок минут после старта, немного запыхавшись, но почти не устав, и поэтому пошёл на второй круг, распугивая голубей и уличных торговцев. После полутора часов бега молодой человек наконец почувствовал усталость, а главное – чувство голода. Сердце стучало, но из груди вырваться не стремилось, ванная комната на этаже была свободна, в такое время отдыхающие или спали, или уже ушли на процедуры, и Сергей вдоволь наплескался, смывая пыль и пот. Посмотрел на часы – до встречи с Федотовым оставалось достаточно времени. Даже слишком.
Лиза всё ещё дрыхла, Травин оставил ей записку, переоделся, накинул пиджак и спустился вниз. Привычной дамы из курортного управления не было, на её месте появилась экскурсовод Маруся. Девушка сосредоточенно заполняла журнал регистрации, водя пальцем по листам бумаги.
– Привет, – Сергей махнул ей рукой, – как дела?
– Здравствуй, сегодня я на дежурстве, – девушка приветливо улыбнулась, а потом вдруг сделала строгое лицо и уткнулась в гроссбух. – Что-то хотели, товарищ?
– Я? – уточнил Травин.
– Конечно, – Маруся подняла глаза, но смотрела почему-то не на Сергея, а куда-то ему за плечо.
Сергей обернулся и увидел у дверей невысокого молодого человека с копной волос, хорошо ему знакомого. Тот глядел на них настороженно, сжав кулаки.
– Фима, – Травин сделал к нему шаг, – ты, что ли?
Подозрительное выражение с лица Ефима Ляпидевского сползло, уступив место удивлению.
– Серёга?
– Вот ты, чертяка, не узнать, загорел прям как негр, поправился, – Сергей крепко пожал Фиме руку, – тоже решил отдохнуть?
– Нет, я теперь тут живу.
– В гостинице?
– Да нет же, в Пятигорске, – Фима потянул Травина за собой к конторке курортного управления. – Маруся, познакомься, это Сергей Травин, мы с ним в Москве приятелями были, а потом он, представляешь, пропал.